— Вы спрашивали мистера Глитберга и мистера Онслоу, как фургон вместе со мной очутился в помещении их склада?
На другом конце провода воцарилось молчание.
— Спрашивали? — повторил я. В полиции поинтересовались, почему я вдруг задаю подобный вопрос.
— О, полно, — сказал я. — Я побывал у агентов по недвижимости, как и вы.
Мистер Глитберг и мистер Онслоу искренне недоумевали, почему их склад использовали таким странным образом. Что же касается лично их, то они сдали это строение фирме, занимавшейся поставками снаряжения военным, и полиции следует обратиться за объяснениями именно к ней.
— Вам удалось найти этих армейских поставщиков? — полюбопытствовал я.
До сих пор не удалось, ответили мне. Откашлявшись, полицейский осторожно добавил, что мистер Глитберг и мистер Онслоу категорически отрицали, будто держали под замком мистера Бриттена в фургоне на своем складе или где бы то ни было еще, так сказать, из мести за то, что упомянутый мистер Бриттен сыграл не последнюю роль в их осуждении за мошенничество.
— Это их точные слова? — с интересом спросил я. Не совсем. Мне передали самую суть сказанного. Я поблагодарил за информацию и повесил трубку. Я предполагал, что полицейские сообщили мне далеко не все из того, что знали, но и я этого не сделал, так что здесь мы были квиты.
Личный кабинет Тревора был заперт, как и мой, когда я пришел, но мы оба имели ключи от всех замков в конторе. Правда, я подозревал, что Тревор не пришел бы в восторг, увидев, как я без приглашения роюсь в его шкафу с документами. Но я рассудил: поскольку я все равно имел к ним свободный доступ, пока партнер был в отпуске, еще один беглый взгляд нельзя считать незаконным вторжением. Целый час я напряженно изучал кассовые книги и гроссбухи. А потом снова перепроверил цифры из отчета Денби Креста. На сей раз моя голова работала более менее нормально, но и тогда, в помрачении рассудка, я не ошибся в вычислениях. Не хватало пятидесяти тысяч фунтов из клиентского трастового фонда. Я слепо смотрел на гравюру «Дама и господин в экипаже» и уныло размышляло последствиях.
В приемной находился фотокопировальный аппарат, которым каждый будний день энергично пользовались Дебби и Питер. Я потратил еще один час тихого субботнего утра, методично отпечатав отдельный комплект документов лично для себя. Затем я вернул все книги и бумаги туда, откуда их взял, закрыл кабинет Тревора и спустился в архив в цоколе.
Досье, которые я искал, найти было нетрудно, но они оказались тощими и не содержали никакой полезной информации: только копии аудиторских актов, далеко не все счета, кассовые и приходные книги, из которых кто-то вырвал половину листов с отчетами.
В этом не было ничего необычного. По Закону о предпринимательстве от 1976 года, а также по Закону о налоге на добавленную стоимость документы подобного рода полагалось хранить в течение трех лет; только по истечении трехлетнего срока от них официально разрешалось избавиться, но большинство бухгалтеров все книги возвращало на хранение своим клиентам: как и нам, им просто негде было держать бухгалтерию каждого.
Я оставил досье на своих местах, закрыл в офисе все двери, запечатал свою подшивку фотокопий в большой конверт, взял его с собой и, подавленный, поехал в Кемптон-парк.
При виде Джосси в знакомой коричневой юбке клеш тучи рассеялись и проглянуло солнце; мы распили грейпфрутовый сок в дружеском согласии.
— Отец пригласил мерзкую Лиду, — сообщила она, — так что я приехала сама по себе.
— Она живет с вами? — спросил я.
— Слава Богу, нет, — одна мысль об этом встревожила ее. — В пяти милях от нас, хотя и пяти тысяч миль было бы мало.
— А что думает о ней вечно больная секретарша?
— Сэнди? От этого ей становится еще хуже, — Джосси допила последние капли сока, улыбаясь поверх стакана. — В общем, Сэнди была бы ничего, если бы не ее слезливость. И можете сразу выбросить из головы всякие избитые теории о дочерях, которые смотрят на отцов как на личную собственность. На самом деле я не против, пусть увлекается красотками.
— Он знает, что вы не любите Лиду?
— О, конечно, — вздохнула она. — Я сказала ему, что она плотоядная орхидея, а он ответил, что я ничего не понимаю. Конец дискуссии. Смешно, добавила она, — но только когда я с вами, я в состоянии не плеваться, вспоминая о ней.
— Аппендицит отвлекает на время от зубной боли, — заметил я.
— Что?
— Размышления из недр маленьких белых фургонов.
— Довольно часто, — сказала она, — мне кажется, будто вы сумасшедший.
Она встретила друзей и ушла с ними, а я отправился в весовую переодеваться в бриджи, сапоги и красный и белый цвета Мойры Лонгерман. Когда я вышел, набросив куртку на яркий камзол, меня поджидал Бинни Томкинс.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он.
— Отлично. Почему бы и нет.
Он насупился.
— Не здесь. Слишком много народа. Пойдем туда. — Он показал на дорожку, по которой лошади выезжали с парадного круга на трассу: широкая полоса дерна, куда не вторгались любители скачек.
— В чем дело? — спросил я, как только мы выбрались из толпы, кольцом обступившей дверь весовой, и двинулись в заданном направлении. — Что-то случилось с Гобеленом?
Он нетерпеливо покачал головой, как будто я сморозил глупость.
— Я хочу, чтобы ты придержал лошадь.
Я остановился. «Придержать» лошадь на понятном языке означает постараться проиграть.
— Нет, — сказал я.
— Ну, давай же, еще немного... — Он сделал пару шагов, оглядываясь назад и ожидая, что я последую за ним. — Мне надо поговорить с тобой. Ты должен выслушать.
В его поведении, помимо обычной раздражительности и неприветливости, чувствовалось еще что-то. Нечто вроде примитивного страха. Покачав головой, я пошел рядом с ним по траве.
— Сколько ты хочешь? — напрямик спросил он.
Я снова замер и сказал:
— Я этим не занимаюсь.
— Знаю, но... Как насчет двух сотен, свободных от налогов?
— Ты дурак, Бинни.
— Тебе-то хорошо, — яростно сказал он. — Но я потеряю все, если Гобелен выиграет сегодня. Конюшню, средства к существованию — все!
— Почему?
Бинни дрожал от напряжения.
— Я должен кучу денег.
— Букмекерам? — спросил я. — Естественно, букмекерам.
— Ты дурак, — сказал я бесцветным голосом.
— Самодовольный ублюдок, — с бешенством выплюнул он. — Я отдал бы все на свете, чтобы сегодня ты снова сидел в том фургоне, а не путался здесь.
Я задумчиво посмотрел на него и заметил:
— Гобелен, возможно, не выиграет в любом случае. Никаких гарантий.
— Я должен знать заранее, — неосторожно брякнул он.
— И если ты предупредишь своего букмекера, что Гобелен не выиграет, он спустит тебя с крючка?
— Он простит мне часть долга, — пояснил Бинни, и не станет торопить с оставшейся суммой.
— До следующего раза, — возразил я. — Пока ты не увязнешь в трясине еще глубже.
Взгляд Бинни был обращен внутрь, словно перед ним развертывалась картина безнадежного будущего. И я понял, что он никогда не сделает первого шага, чтобы вновь выбраться на твердую землю. В его случае это означало совсем прекратить играть.
— Тренеры могут найти более легкий способ проиграть скачку, — указал я, — чем пытаться подкупить жокея.
Он насупился еще больше и стал как две капли воды похож на неандертальца.
— Мойра платит конюху, который ухаживает за Гобеленом, чтобы парень не спускал с него глаз и докладывал ей обо всем, что происходит. Я не могу его уволить или поручить ему другую лошадь. Если я так поступлю, она грозится передать Гобелена другому тренеру.
— Я удивляюсь, что она еще его не забрала, — ответил я и подумал, что Мойра сделала бы это немедленно, если бы услышала нашу беседу.
— Тебе нужно только плохо провести скачку, — уговаривал он. — «Зажать» лошадь на дальнем конце и по широкой дуге выйти на прямую.
— Нет, — сказал я. — Не годится.
Похоже, я обладал выдающимся даром доводить людей до белого каления.
Бинни был бы счастлив, если бы я замертво свалился у его ног.
— Послушай, — сказал я, — мне очень жаль, что ты угодил в такой переплет. Мне искренне жаль, веришь ты или нет. Но я не намерен спешить тебе на помощь и вызволять, надувая Мойру, лошадь, игроков или самого себя, и хватит об этом.
— Ублюдок, — сказал он.
Через пять минут, когда я снова окунулся в гущу ипподромной жизни у весовой, чья-то рука тронула меня за локоть и тягучий голос произнес над ухом:
— Мой дорогой Ро, каковы твои шансы?
Я повернулся с улыбкой и увидел умное лицо Вивиена Иверсона. При свете дня на ипподроме, где я в свое время впервые встретился с ним, он выглядел столь же элегантно и изысканно, как и в клубе «Виват»: темнозеленый блейзер в сочетании с серыми клетчатыми брюками, волосы, отливавшие синевой в лучах апрельского солнца. Сдержанная радость в наблюдательных глазах.
— В любви, на войне или в картах? — сказал я. — Остаться на свободе, приятель.
Я прищурился.
— Хм, — сказал я. — Сколько бы ты предложил?
— Пять к четырем.
— Надеюсь, ты ошибаешься, — сказал я. За шутливой манерой скрывалась явная озабоченность.
— Прошлой ночью в клубе я чисто случайно услышал, как наш друг Коннат Павис разговаривает по телефону. Если откровенно, мой дорогой Ро, после того как было упомянуто твое имя, я в какой-то степени сознательно слушал.
— По отводной трубке?
— Фу-у, — укоризненно сказал он. — Нет, к сожалению. Я не знаю, с кем он говорил. Но он сказал — его точные слова: «Поскольку речь идет о Бриттене, вы не можете не согласиться, что профилактика надежнее лечения болезни», а чуть позже он добавил: «Если собаки почуяли след, лучше всего посадить их на привязь».
— Восхитительно, — невыразительно отозвался я.
— Тебе нужен телохранитель?
— Предлагаешь свои услуги?
Он с улыбкой покачал головой.
— Могу нанять для тебя одного. Карате. Пуленепробиваемое стекло. Все необходимое снаряжение.
— Полагаю, — задумчиво сказал я, — что всего лишь увеличу страховку.
— От похищения? Тебя никто не застрахует.
— Принцип взаимозависимости, — объяснил я. — Никто не захочет сталкивать меня с обрыва, если вслед за тем скала неизбежно рухнет на его собственную голову.
— Не забудь довести до их сведения, что такая скала существует.
— Твои советы стоят океанской парусной яхты.
Мойра Лонгерман стояла у парадного круга перед началом заезда, где участвовал Гобелен. Она сверкала голубыми птичьими глазками и без конца поглаживала меня по руке. Ее маленькие тонкие пальчики мягко скользили по ярко-алому рукаву.
— Рональд, я знаю, вы ведь постараетесь изо всех сил, сделаете все возможное.
— Да, — виновато подтвердил я, разминая вялые мышцы и наблюдая, как под гладкой шкурой перекатывались упругие мускулы Гобелена, когда конюх вел его по кругу.
— Я видела, вы только что разговаривали с Бинни, Рональд.
— Неужели, Мойра? — Я повернулся и с интересом поглядел ей в лицо.
— Да, видела. — Она энергично кивнула. — Я была на трибунах, в баре там, наверху, и смотрела вниз, на паддок. Я видела, как Бинни отвел вас в сторону, чтобы поговорить.
Она пристально и проницательно посмотрела на меня. Ее рука плавно поглаживала мой рукав. Она напряженно ждала, надеясь услышать ответ.
— Обещаю вам, — просто сказал я, — если я испорчу скачку, это произойдет вопреки моему желанию.
Она перестала гладить меня, вместо того похлопала по руке и улыбнулась.
— Этого вполне достаточно, Рональд.
Бинни стоял в десяти футах от нас, не в силах изобразить даже подобие вежливости, причитающейся владельцу от тренера. Его лицо окаменело, глаза ничего не выражали; его обычная мрачная гримаса превратилась в трагическую маску безграничного отчаяния. Я подумал, что мог и ошибиться, принимая Бинни за безобидного дурака. В тот момент в нем чувствовалось нечто такое, от чего по спине побежали мурашки и что навевало мысли об убийстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38