как будто что-то тащили. Потом раздался металлический лязг, а затем сверху упал ослепительный луч дневного света.
Я вздрогнул и зажмурил глаза, привыкшие к потемкам, потом осторожно открыл их. Луч превратился в квадрат света. Кто-то открыл надо мной люк.
Свежий воздух хлынул внутрь, словно душ, холодный и влажный. Без особого воодушевления я оглянулся вокруг и сквозь крупную белую сетку увидел тесное помещение.
Койка, на которой я лежал, сужалась в ногах, боковые стенки каюты сходились под острым углом, подобно наконечнику стрелы. Ширина койки равнялась примерно двум футам, над ней нависала другая, точно такая же. Я лежал на матрасе, застеленном простыней темно-синего цвета. Большую часть каюты занимали два встроенных деревянных лакированных рундука с откидными крышками. Я решил, что они предназначены для хранения парусов. А значит, я находился в парусном отсеке судна. Дверь за моим правым плечом, в настоящий момент крепко запертая, по-видимому, вела в каюткомпанию — к теплу, к жизни.
Странная история с моими руками тоже прояснилась. Они действительно были привязаны к брюкам, по одной к каждой штанине. Насколько мне удалось разглядеть, кто-то разрезал ткань, проделав парочку дырок на уровне боковых карманов, продел сквозь отверстия нечто, напоминавшее бинт, и накрепко прикрутил мои запястья к одежде.
Испорчена пара отличных брюк. Но, с другой стороны, все несчастья относительны. В отверстии люка надо мной появилась голова, она темным силуэтом вырисовывалась на фоне серого неба. Я смутно видел этого человека сквозь сетку, но мне показалось, что он довольно молод и не склонен идти на уступки.
— Очухался? — спросил он, заглядывая вниз.
— Да, — отозвался я.
— Хорошо.
Он исчез, но вскоре вернулся и просунул в люк голову и плечи.
— Если будешь вести себя разумно, я тебя развяжу, — сказал он.
Моряк разговаривал отрывисто, с повелительными интонациями человека, привыкшего приказывать, а не просить об одолжении. К концу каждой фразы его голос набирал силу; в нем отчетливо сквозила угроза.
— У вас есть драмамин? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил он. — В каюте есть туалет. Можешь им воспользоваться, если начнет рвать. Ты должен пообещать вести себя тихо, тогда я спущусь и развяжу тебя. Иначе я не стану этого делать. Ясно?
— Обещаю, — сказал я.
— Хорошо.
Без долгих разговоров он легко спрыгнул через люк вниз. Обутый в парусиновые туфли, шести футов и трех дюймов роста, он почти заполнил собой все свободное пространство тесной каюты. Его тело без труда балансировало в такт корабельной качке.
— Здесь, — сказал он, поднимая крышку того, что походило на встроенный лакированный ящик. — Вот здесь гальюн. Открываешь запорный кран и накачиваешь морскую воду с помощью этого рычага. Перекрывай воду, когда закончишь, или тебя затопит. — Он захлопнул крышку и открыл дверцу стенного шкафчика. — Тут стоит бутылка питьевой воды и несколько бумажных стаканов.
Пищу будешь получать тогда же, когда и мы. — Он глубоко запустил руки в один из рундуков, казавшийся на первый взгляд пустым. — Здесь одеяло. И подушка. — Он вытащил эти предметы — и то, и другое было темно-синего цвета, — показал мне и кинул обратно.
Он запрокинул голову и взглянул на большой квадрат открытого неба над ним.
— Я оставлю люк открытым, так что у тебя будет воздух и свет. Выбраться тебе не удастся. Да и незачем. Мы в открытом море.
Он постоял с минуту, раздумывая, потом принялся снимать сеть, которая держалась просто на хромированных крючках, прицепленных к петлям верхней койки.
— Ты сможешь опять подвесить сетку, если волнение усилится, — заметил он.
Теперь, когда белый сетчатый занавес исчез, я мог рассмотреть его без помех. Волевое лицо с крупными, резкими чертами, крошечные глазки, тонкогубый рот, загрубевшая на открытом воздухе кожа и каштановые волосы, свисавшие прямыми прядями. Примерно моих лет, хотя, кроме возраста, между нами не было ничего общего. Он смотрел на меня сверху вниз без какого-либо намека на садистское удовольствие, за что я был ему благодарен, но также без малейшего раскаяния или сочувствия.
— Где я? — спросил я. — Почему я здесь? Куда мы направляемся? И кто вы такой?
Он проронил:
— Я развяжу тебя, но, если ты выкинешь что-нибудь, я тебе врежу.
И врежет, подумал я. Шесть футов три дюйма крепких мускулов против продрогшего, окостеневшего бедолаги пяти футов десяти дюймов, к тому же страдающего морской болезнью. Нет, большое спасибо.
— В чем дело? — спросил я. Даже в моих собственных ушах эти слова прозвучали весьма жалобно. Но в конце концов, именно так я себя и чувствовал — слабым и жалким.
Он не ответил, согнувшись в три погибели, он навис надо мной и развязал узлы на моей левой руке. Выбравшись из тесного пространства между койками, он проделал то же самое с правой рукой.
— Лежи, как лежал, пока я не уйду, — велел он.
— Скажи, что происходит.
Он встал на крышку рундука, ухватился руками за края люка и подтянулся. Почти выкарабкавшись наружу, он взглянул вниз и обронил:
— Могу сказать, ты доставляешь мне чертовски много хлопот. Мне пришлось сложить все паруса на палубе.
Он сделал резкий рывок, выгнулся, дернул ногой и поднялся наверх.
— Скажи, — настойчиво закричал я, — почему я здесь?
Он возился с крышкой люка и не потрудился ответить. Я перебросил ноги через край койки, скатился с нее и встал, шатаясь из стороны в сторону. Корабль качнуло, и я тотчас потерял равновесие, мешком свалившись на пол.
— Отвечай, — заорал я, снова с трудом поднимаясь на ноги, цепляясь за окружавшие меня предметы. — Отвечай, черт побери!
Крышка люка плавно скользнула на место и закрыла почти все небо. Однако на сей раз она не задраила отверстие наглухо, а легла на металлические подпорки, державшие ее на весу: по периметру остался трехдюймовый зазор; я словно сидел в коробке, приоткрытой на три дюйма.
Я потянулся, просунул руку в щель и опять завопил:
— Отвечай!
В ответ я услышал только звуки, свидетельствовавшие о том, что в данный момент крышку надежно закрепляли, заведомо обрекая на неудачу все мои попытки сдвинуть ее. Потом все стихло, и я понял, что моряк ушел. Через пару минут снова заработал двигатель.
Судно неистово раскачивало и подбрасывало на волнах, и меня одолела неукротимая тошнота. Я стоял на коленях, склонившись над унитазом, и меня выворачивало наизнанку, я корчился в ужасных судорогах, как будто стремился избавиться от собственного желудка. Я не ел уже очень давно, и по сути меня рвало только ярко-желтой желчью, но от этого не становилось легче. Морская болезнь особенно мучительна потому, что человеческое тело не в состоянии понять, что желудок пуст и ему нечего извергнуть из себя.
Я кое-как дотащился до койки и лег, одновременно обливаясь потом и дрожа от озноба. Мне хотелось умереть.
Одеяло и подушка, вспомнил я. В парусном рундуке.
Потребовалось невероятное усилие, чтобы встать и достать их. Я нагнулся, намереваясь вынуть вещи из рундука, и у меня так сильно закружилась голова, что я даже испугался.
И снова я в муках повис над унитазом, проклиная одеяло и подушку. Но я так замерз.
Я добыл их со второй попытки. Плотно закутавшись в колючее шерстяное сукно, я с благодарностью опустил голову на синюю подушку. Наверное, на свете существует милосердие. У меня были кровать и одеяло, свет и воздух и туалет, а сколько пленников до меня, томившихся в недрах кораблей, отдали бы душу за эти блага. Во всяком случае, сейчас не имело смысла требовать объяснений.
С каждым часом я чувствовал себя все отвратительнее. Тому, кто по-настоящему страдал от морской болезни, не нужно рассказывать. Голова болела и кружилась, кожа покрывалась испариной, желудок выворачивало. Если я открывал глаза, становилось еще хуже.
Как долго это будет продолжаться, спрашивал я себя. Мы пересекаем Ла-Манш? Жестокая болтанка наверняка скоро прекратится. Куда бы мы ни плыли, вряд ли наша цель находится далеко.
В какой-то момент моряк вернулся и откинул крышку люка.
— Обед, — объявил он, напрягая голосовые связки, чтобы перекричать гул двигателя. Я не ответил, опасаясь пошевельнуться. — Обед, — снова крикнул он.
Я слабо помахал рукой в воздухе, подавая знак, чтобы он уходил.
Могу поклясться, он рассмеялся. Поразительно, как потешаются над морской болезнью те, кто ею не страдает. Моряк вернул на место крышку люка и оставил меня в покое.
Стемнело. Я то погружался в забытье, то выплывал из сновидений, которые были намного утешительнее реальности. Во время одного из таких коротких снов кто-то пришел и задраил люк. Это меня мало огорчило. Если бы судно пошло ко дну, я отнесся бы к перспективе утонуть как к благословенному избавлению.
Двигатель заглох во второй раз, но это принесло лишь малую толику облегчения по сравнению с моим общим жалким состоянием. Я решил, что мне померещилось, будто суденышко закрутил шторм. Но как только машина застопорилась, я кубарем скатился с койки.
Неуклюже поднявшись на ноги, уцепившись одной рукой за верхнюю полку, я принялся искать дверь и выключатель рядом с ней. Обнаружив выключатель, я нажал на кнопку. Света не было. Проклятый свет не горел. Подлые вонючие ублюдки оставили меня без света.
Я ощупью пробрался в темноте к своей нижней койке. Споткнулся, запутавшись в одеяле. Обернув его вокруг тела, я лег, совершенно не чувствуя себя в безопасности. Тогда я пошарил вокруг в поисках сетки и, кряхтя и постанывая, накинул пару крючков: не сказать чтобы очень аккуратно, но вполне достаточно, чтобы больше с койки не падать.
Судя по звукам, доносившимся из внешнего мира, кто-то ставил паруса.
На паруснике это было единственно разумным решением. Сверху раздавались треск, хлопки и неразборчивые возгласы, и все это меня ни капли не волновало. Казалось довольно странным, что кому-то взбрело в голову в такое время окатывать палубу водой из ведер, пока меня не осенило, откуда взялись эти равномерные тяжелые удары: большие волны с грохотом захлестывали нос. Весьма разумно, что люк задраили наглухо. Никогда и ничего в своей жизни я не желал более страстно, чем ощутить под ногами теплую, твердую, сухую землю.
Я полностью утратил ощущение времени. Жизнь превратилась в сущий кошмар, которому, похоже, не было конца. Я бы с радостью выпил воды, но, во-первых, не мог собраться с силами, чтобы встать и поискать ее, а вовторых, боялся разлить ее в темноте. Я по возможности не двигался: стоило приподнять голову, как на меня накатывал очередной жестокий приступ тошноты, и в результате я снова страдал на коленях над унитазом. Если я даже успею проглотить воду, она тотчас выльется обратно.
Появился моряк и приоткрыл люк: не слишком широко, но вполне достаточно, чтобы впустить в каюту немного тусклого света пасмурного дня и струю свежего воздуха. Он явно не хотел, чтобы я задохнулся.
Снаружи шел сильный дождь, а может, это были морские брызги. Я видел, как ярко блестела его желтая штормовка, и крупные капли залетали в узкую щель. До меня донесся его крик:
— Хочешь есть?
Я апатично лежал, не отзываясь. Он снова закричал:
— Махни рукой, если с тобой все в порядке.
Я подумал, что «все в порядке» весьма относительное понятие, но слабо помахал рукой. Он пробормотал что-то похожее на «шторм» и вновь захлопнул люк.
Проклятие, куда же мы плывем, если ухитрились нарваться на шторм, с горечью подумал я. В Атлантику? И зачем? На ум пришла старая поговорка о морской болезни: «В один миг вы боитесь умереть, а в следующий боитесь, что останетесь жить». В течение многих часов, пока длился шторм, я жалобно стонал, уткнувшись в подушку, испытывая неслыханные муки от малейшего движения.
Я очнулся от счастливого забытья-очередное пробуждение в полной темноте.
Что-то изменилось, мелькнула смутная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Я вздрогнул и зажмурил глаза, привыкшие к потемкам, потом осторожно открыл их. Луч превратился в квадрат света. Кто-то открыл надо мной люк.
Свежий воздух хлынул внутрь, словно душ, холодный и влажный. Без особого воодушевления я оглянулся вокруг и сквозь крупную белую сетку увидел тесное помещение.
Койка, на которой я лежал, сужалась в ногах, боковые стенки каюты сходились под острым углом, подобно наконечнику стрелы. Ширина койки равнялась примерно двум футам, над ней нависала другая, точно такая же. Я лежал на матрасе, застеленном простыней темно-синего цвета. Большую часть каюты занимали два встроенных деревянных лакированных рундука с откидными крышками. Я решил, что они предназначены для хранения парусов. А значит, я находился в парусном отсеке судна. Дверь за моим правым плечом, в настоящий момент крепко запертая, по-видимому, вела в каюткомпанию — к теплу, к жизни.
Странная история с моими руками тоже прояснилась. Они действительно были привязаны к брюкам, по одной к каждой штанине. Насколько мне удалось разглядеть, кто-то разрезал ткань, проделав парочку дырок на уровне боковых карманов, продел сквозь отверстия нечто, напоминавшее бинт, и накрепко прикрутил мои запястья к одежде.
Испорчена пара отличных брюк. Но, с другой стороны, все несчастья относительны. В отверстии люка надо мной появилась голова, она темным силуэтом вырисовывалась на фоне серого неба. Я смутно видел этого человека сквозь сетку, но мне показалось, что он довольно молод и не склонен идти на уступки.
— Очухался? — спросил он, заглядывая вниз.
— Да, — отозвался я.
— Хорошо.
Он исчез, но вскоре вернулся и просунул в люк голову и плечи.
— Если будешь вести себя разумно, я тебя развяжу, — сказал он.
Моряк разговаривал отрывисто, с повелительными интонациями человека, привыкшего приказывать, а не просить об одолжении. К концу каждой фразы его голос набирал силу; в нем отчетливо сквозила угроза.
— У вас есть драмамин? — поинтересовался я.
— Нет, — ответил он. — В каюте есть туалет. Можешь им воспользоваться, если начнет рвать. Ты должен пообещать вести себя тихо, тогда я спущусь и развяжу тебя. Иначе я не стану этого делать. Ясно?
— Обещаю, — сказал я.
— Хорошо.
Без долгих разговоров он легко спрыгнул через люк вниз. Обутый в парусиновые туфли, шести футов и трех дюймов роста, он почти заполнил собой все свободное пространство тесной каюты. Его тело без труда балансировало в такт корабельной качке.
— Здесь, — сказал он, поднимая крышку того, что походило на встроенный лакированный ящик. — Вот здесь гальюн. Открываешь запорный кран и накачиваешь морскую воду с помощью этого рычага. Перекрывай воду, когда закончишь, или тебя затопит. — Он захлопнул крышку и открыл дверцу стенного шкафчика. — Тут стоит бутылка питьевой воды и несколько бумажных стаканов.
Пищу будешь получать тогда же, когда и мы. — Он глубоко запустил руки в один из рундуков, казавшийся на первый взгляд пустым. — Здесь одеяло. И подушка. — Он вытащил эти предметы — и то, и другое было темно-синего цвета, — показал мне и кинул обратно.
Он запрокинул голову и взглянул на большой квадрат открытого неба над ним.
— Я оставлю люк открытым, так что у тебя будет воздух и свет. Выбраться тебе не удастся. Да и незачем. Мы в открытом море.
Он постоял с минуту, раздумывая, потом принялся снимать сеть, которая держалась просто на хромированных крючках, прицепленных к петлям верхней койки.
— Ты сможешь опять подвесить сетку, если волнение усилится, — заметил он.
Теперь, когда белый сетчатый занавес исчез, я мог рассмотреть его без помех. Волевое лицо с крупными, резкими чертами, крошечные глазки, тонкогубый рот, загрубевшая на открытом воздухе кожа и каштановые волосы, свисавшие прямыми прядями. Примерно моих лет, хотя, кроме возраста, между нами не было ничего общего. Он смотрел на меня сверху вниз без какого-либо намека на садистское удовольствие, за что я был ему благодарен, но также без малейшего раскаяния или сочувствия.
— Где я? — спросил я. — Почему я здесь? Куда мы направляемся? И кто вы такой?
Он проронил:
— Я развяжу тебя, но, если ты выкинешь что-нибудь, я тебе врежу.
И врежет, подумал я. Шесть футов три дюйма крепких мускулов против продрогшего, окостеневшего бедолаги пяти футов десяти дюймов, к тому же страдающего морской болезнью. Нет, большое спасибо.
— В чем дело? — спросил я. Даже в моих собственных ушах эти слова прозвучали весьма жалобно. Но в конце концов, именно так я себя и чувствовал — слабым и жалким.
Он не ответил, согнувшись в три погибели, он навис надо мной и развязал узлы на моей левой руке. Выбравшись из тесного пространства между койками, он проделал то же самое с правой рукой.
— Лежи, как лежал, пока я не уйду, — велел он.
— Скажи, что происходит.
Он встал на крышку рундука, ухватился руками за края люка и подтянулся. Почти выкарабкавшись наружу, он взглянул вниз и обронил:
— Могу сказать, ты доставляешь мне чертовски много хлопот. Мне пришлось сложить все паруса на палубе.
Он сделал резкий рывок, выгнулся, дернул ногой и поднялся наверх.
— Скажи, — настойчиво закричал я, — почему я здесь?
Он возился с крышкой люка и не потрудился ответить. Я перебросил ноги через край койки, скатился с нее и встал, шатаясь из стороны в сторону. Корабль качнуло, и я тотчас потерял равновесие, мешком свалившись на пол.
— Отвечай, — заорал я, снова с трудом поднимаясь на ноги, цепляясь за окружавшие меня предметы. — Отвечай, черт побери!
Крышка люка плавно скользнула на место и закрыла почти все небо. Однако на сей раз она не задраила отверстие наглухо, а легла на металлические подпорки, державшие ее на весу: по периметру остался трехдюймовый зазор; я словно сидел в коробке, приоткрытой на три дюйма.
Я потянулся, просунул руку в щель и опять завопил:
— Отвечай!
В ответ я услышал только звуки, свидетельствовавшие о том, что в данный момент крышку надежно закрепляли, заведомо обрекая на неудачу все мои попытки сдвинуть ее. Потом все стихло, и я понял, что моряк ушел. Через пару минут снова заработал двигатель.
Судно неистово раскачивало и подбрасывало на волнах, и меня одолела неукротимая тошнота. Я стоял на коленях, склонившись над унитазом, и меня выворачивало наизнанку, я корчился в ужасных судорогах, как будто стремился избавиться от собственного желудка. Я не ел уже очень давно, и по сути меня рвало только ярко-желтой желчью, но от этого не становилось легче. Морская болезнь особенно мучительна потому, что человеческое тело не в состоянии понять, что желудок пуст и ему нечего извергнуть из себя.
Я кое-как дотащился до койки и лег, одновременно обливаясь потом и дрожа от озноба. Мне хотелось умереть.
Одеяло и подушка, вспомнил я. В парусном рундуке.
Потребовалось невероятное усилие, чтобы встать и достать их. Я нагнулся, намереваясь вынуть вещи из рундука, и у меня так сильно закружилась голова, что я даже испугался.
И снова я в муках повис над унитазом, проклиная одеяло и подушку. Но я так замерз.
Я добыл их со второй попытки. Плотно закутавшись в колючее шерстяное сукно, я с благодарностью опустил голову на синюю подушку. Наверное, на свете существует милосердие. У меня были кровать и одеяло, свет и воздух и туалет, а сколько пленников до меня, томившихся в недрах кораблей, отдали бы душу за эти блага. Во всяком случае, сейчас не имело смысла требовать объяснений.
С каждым часом я чувствовал себя все отвратительнее. Тому, кто по-настоящему страдал от морской болезни, не нужно рассказывать. Голова болела и кружилась, кожа покрывалась испариной, желудок выворачивало. Если я открывал глаза, становилось еще хуже.
Как долго это будет продолжаться, спрашивал я себя. Мы пересекаем Ла-Манш? Жестокая болтанка наверняка скоро прекратится. Куда бы мы ни плыли, вряд ли наша цель находится далеко.
В какой-то момент моряк вернулся и откинул крышку люка.
— Обед, — объявил он, напрягая голосовые связки, чтобы перекричать гул двигателя. Я не ответил, опасаясь пошевельнуться. — Обед, — снова крикнул он.
Я слабо помахал рукой в воздухе, подавая знак, чтобы он уходил.
Могу поклясться, он рассмеялся. Поразительно, как потешаются над морской болезнью те, кто ею не страдает. Моряк вернул на место крышку люка и оставил меня в покое.
Стемнело. Я то погружался в забытье, то выплывал из сновидений, которые были намного утешительнее реальности. Во время одного из таких коротких снов кто-то пришел и задраил люк. Это меня мало огорчило. Если бы судно пошло ко дну, я отнесся бы к перспективе утонуть как к благословенному избавлению.
Двигатель заглох во второй раз, но это принесло лишь малую толику облегчения по сравнению с моим общим жалким состоянием. Я решил, что мне померещилось, будто суденышко закрутил шторм. Но как только машина застопорилась, я кубарем скатился с койки.
Неуклюже поднявшись на ноги, уцепившись одной рукой за верхнюю полку, я принялся искать дверь и выключатель рядом с ней. Обнаружив выключатель, я нажал на кнопку. Света не было. Проклятый свет не горел. Подлые вонючие ублюдки оставили меня без света.
Я ощупью пробрался в темноте к своей нижней койке. Споткнулся, запутавшись в одеяле. Обернув его вокруг тела, я лег, совершенно не чувствуя себя в безопасности. Тогда я пошарил вокруг в поисках сетки и, кряхтя и постанывая, накинул пару крючков: не сказать чтобы очень аккуратно, но вполне достаточно, чтобы больше с койки не падать.
Судя по звукам, доносившимся из внешнего мира, кто-то ставил паруса.
На паруснике это было единственно разумным решением. Сверху раздавались треск, хлопки и неразборчивые возгласы, и все это меня ни капли не волновало. Казалось довольно странным, что кому-то взбрело в голову в такое время окатывать палубу водой из ведер, пока меня не осенило, откуда взялись эти равномерные тяжелые удары: большие волны с грохотом захлестывали нос. Весьма разумно, что люк задраили наглухо. Никогда и ничего в своей жизни я не желал более страстно, чем ощутить под ногами теплую, твердую, сухую землю.
Я полностью утратил ощущение времени. Жизнь превратилась в сущий кошмар, которому, похоже, не было конца. Я бы с радостью выпил воды, но, во-первых, не мог собраться с силами, чтобы встать и поискать ее, а вовторых, боялся разлить ее в темноте. Я по возможности не двигался: стоило приподнять голову, как на меня накатывал очередной жестокий приступ тошноты, и в результате я снова страдал на коленях над унитазом. Если я даже успею проглотить воду, она тотчас выльется обратно.
Появился моряк и приоткрыл люк: не слишком широко, но вполне достаточно, чтобы впустить в каюту немного тусклого света пасмурного дня и струю свежего воздуха. Он явно не хотел, чтобы я задохнулся.
Снаружи шел сильный дождь, а может, это были морские брызги. Я видел, как ярко блестела его желтая штормовка, и крупные капли залетали в узкую щель. До меня донесся его крик:
— Хочешь есть?
Я апатично лежал, не отзываясь. Он снова закричал:
— Махни рукой, если с тобой все в порядке.
Я подумал, что «все в порядке» весьма относительное понятие, но слабо помахал рукой. Он пробормотал что-то похожее на «шторм» и вновь захлопнул люк.
Проклятие, куда же мы плывем, если ухитрились нарваться на шторм, с горечью подумал я. В Атлантику? И зачем? На ум пришла старая поговорка о морской болезни: «В один миг вы боитесь умереть, а в следующий боитесь, что останетесь жить». В течение многих часов, пока длился шторм, я жалобно стонал, уткнувшись в подушку, испытывая неслыханные муки от малейшего движения.
Я очнулся от счастливого забытья-очередное пробуждение в полной темноте.
Что-то изменилось, мелькнула смутная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38