Подозрительный след на экране радара. Внезапное, давно знакомое ощущение пустоты в желудке.
– Есть один судья, – сказал Языков. – Мартинес Прадо, ты его отлично знаешь. Из Национального суда. Он уже давно висит на хвосте. У тебя, у меня. У других. Но у него есть свои, так сказать, фавориты. Ты – его любимица. Он работает с полицией, с жандармерией, с таможенной службой наблюдения. Да. И работает жестко.
– Говори, что хотел сказать, – нетерпеливо перебила его Тереса.
Языков посмотрел на нее, как бы не решаясь начать. Перевел глаза на окно, потом снова на нее.
– У меня есть люди, которые мне кое-что рассказывают, – заговорил он. – Я плачу, и они меня информируют. И вот на днях в Мадриде кое-кто завел разговор о твоем последнем деле. Да. Об этом корабле, который перехватили.
Сказав это, Языков умолк, сделал несколько шагов по кабинету, побарабанил пальцами по навигационной карте. Он слегка покачивал головой, словно давая ей понять: к тому, что я сейчас скажу тебе, Теса, отнесись осторожно. Я не могу поклясться ни в том, что это правда, ни в том, что не правда. За что купил, за то и продаю.
– Я думаю, это галисийцы, – опередила его она.
– Нет. Говорят, они здесь не при чем… – Языков выдержал долгую паузу. – Протекло в «Трансер Нага».
Тереса уже собиралась открыть рот, чтобы сказать: это невозможно, я проверяла все от и до. Но так и не открыла. Олег Языков никогда не стал бы передавать ей пустые сплетни. Внезапно в голове начали связываться отдельные нити, складываться гипотезы, вопросы и ответы, восстанавливаться факты. Но русский не дал ей долго ломать голову.
– Мартинес Прадо давит на кого-то из твоего окружения, – продолжал он. – В обмен на неприкосновенность, деньги или бог знает что еще. Может, это правда, может, правда лишь частично. Я не знаю. Но у меня первоклассный источник. Да. Никогда прежде он меня не подводил. А с учетом того, что Патрисия…
– Это Тео, – вдруг прошептала она.
Языков остановился на полуслове.
– Ты знала? – удивленно спросил он. Но Тереса покачала головой. Ее пронизывал странный холод – и вовсе не оттого, что она стояла на ковре босиком. Повернувшись к двери, она смотрела на нее так, будто вот-вот должен был войти Тео. – Скажи мне, как, откуда, черт возьми? – спрашивал у нее за спиной русский. – Если ты не знала, почему знаешь сейчас?
Тереса молчала. Я не знала, думала она. Но сейчас я и правда знаю. Такова уж эта распроклятая жизнь, и такие у нее шутки, черт бы их побрал. Черт бы их побрал.
Она старалась сосредоточиться, чтобы разложить мысли по полочкам в разумном порядке, исходя из приоритетов. А это было нелегко.
– Я беременна, – сказала она.
* * *
Они вышли прогуляться по пляжу; держась в отдалении, за ними следовали Поте Гальвес и один из телохранителей Языкова. Волны шлепали о булыжники, заливая босые ноги Тересы, – она шла почти по самой кромке воды. Вода была очень холодной, но это бодрило. Они шли по грязному песку, среди камней и кучек водорослей, на юго-восток, к Сотогранде, Гибралтару и проливу. Шли не торопясь, разговаривали, время от времени умолкали, думая о том, что сказали и чего не сказали друг другу. Осмыслив наконец услышанное от Тересы, Языков спросил:
– Что ты собираешься делать? С тем и с другим. Да. С ребенком и с его отцом.
– Это еще не ребенок, – возразила Тереса. – Это еще ничто.
Языков покачал головой, будто ее слова подтверждали его мысли.
– Как бы то ни было, это не решает того, другого, – сказал он. – Это лишь половина проблемы.
Тереса, отведя волосы с лица, снова внимательно посмотрела на него.
– Я не сказала, что первая половина решена, – пояснила она. – Я говорю только, что это еще ничто. Станет ли оно чем-то или не станет, я еще не решила.
Русский внимательно вглядывался в нее, ища перемены в ее лице, новых, непредвиденных признаков.
– Боюсь, что я не могу, Теса. Советовать тебе. Да. Это не моя специальность.
– А я и не прошу у тебя совета. Я просто хочу, чтобы ты прогулялся со мной. Как всегда.
– Это я могу – Языков наконец улыбнулся и сразу стал похож на добродушного медведя. – Да. Сделать это.
На песке лежала заброшенная рыбацкая лодка, возле которой всегда гуляла Тереса. Очень старая лодка: от белой и голубой краски на бортах мало что осталось, на дне скопилась дождевая вода, в которой плавала пустая жестянка из-под газировки. Возле носа, едва различимое, еще виднелось название: «Надежда».
– Ты никогда не устаешь, Олег?
– Иногда, – ответил русский. – Но это нелегко. Да. Сказать: я дошел досюда, а теперь дайте мне уйти на покой. У меня есть жена, – прибавил он. – Очень красивая. Мисс Санкт-Петербург. Сыну четыре года. Денег достаточно, чтобы прожить остаток жизни без проблем. Да. Но есть партнеры. Ответственность. Обязанности. И если я уйду на покой, не все поймут. Да. Человек по своей природе недоверчив. Если уходишь, начинают бояться. Тебе известно слишком много о слишком многих людях. А они знают слишком много о тебе. Ты просто ходячая опасность. Да.
– На какие мысли тебя наводит слово «уязвимый»? – спросила Тереса.
Языков немного подумал.
– Я не очень хорошо владею, – сказал он наконец. – Испанским языком. Но я знаю, что ты имеешь в виду. Ребенок делает человека уязвимым… Клянусь тебе, Теса, я никогда не боялся. И ничего. Даже в Афганистане. Да. Эти сумасшедшие фанатики и их вопли «Аллах акбар!», от которых стыла кровь. Но нет. Я не боялся и тогда, когда начинал. То, чем я занимаюсь. Но с тех пор, как родился мой сын, я знаю, что это такое. Бояться. Да. Когда что-то выходит плохо, уже невозможно. Да. Оставить все как есть. Броситься бежать.
Он постоял, глядя на море, на облака, медленно плывущие на запад. Потом невесело вздохнул.
– Хорошо броситься бежать, – сказал он. – Когда нужно. Ты это знаешь лучше всех. Да. Ты в жизни только это и делала. Бежать. Хочешь или не хочешь.
Он еще некоторое время смотрел на облака, потом вдруг поднял руки до уровня плеч, словно желая охватить ими все Средиземное море, и бессильно уронил их. Постояв так, повернулся к Тересе:
– Ты будешь рожать его?
Она не ответила – только взглянула на него. Шум воды и холодная пена на босых ногах. Языков внимательно смотрел на нее сверху вниз. Рядом с огромным славянином Тереса казалась совсем маленькой.
– Какое у тебя было детство, Олег?
Он потер ладонью затылок – удивленно, озадаченно.
– Не знаю, – ответил он. – Как у всех в Советском Союзе. Ни плохое, ни хорошее. Пионеры, школа. Да. Карл Маркс. Комсомол. Проклятый американский империализм. Все это. Слишком много щей, наверное. И картошки. Слишком много картошки.
– А я знала, что такое долго голодать, – сказала Тереса. – У меня была только одна пара туфель, и моя мама давала мне их только, чтобы ходить в школу… Пока я туда ходила. – Кривая усмешка появилась у нее на губах. – Моя мама, – повторила она отрешенно, чувствуя, как старая горечь и обида снова пронзительно жгут душу. – Она часто била меня, когда я была девчонкой, – помолчав, снова заговорила она. – После того как папа бросил ее, она здорово запила и пустилась во все тяжкие… Заставляла меня бегать за пивом для ее приятелей, таскала за волосы, лупила – бывало, что и ногами. Являлась на рассвете с целой компанией мужиков, хохотала, взвизгивала, или они, вдрызг пьяные, среди ночи начинали ломиться к нам в дверь… Я перестала быть девушкой еще до того, как потеряла девственность… до того, как те мальчишки – некоторые моложе меня…
Внезапно она замолчала и долго стояла, глядя на море. Растрепанные ветром пряди волос хлестали ее по лицу, и она чувствовала, как горечь и обида медленно тают у нее в крови. Тереса сделала глубокий вдох, чтобы они растворились без следа.
– Что касается отца, – сказал Языков, – я предполагаю, что это Тео.
Она выдержала его взгляд, не разжимая губ. Бесстрастно.
– Это вторая часть, – снова вздохнул русский. – Проблемы.
Он повернулся и пошел, не оглянувшись удостовериться, что Тереса следует за ним. Она постояла немного, глядя, как он удаляется, потом нагнала его.
– В армии я научился одной вещи, Теса, – задумчиво заговорил русский. – Вражеская территория. Опасно оставлять за спиной очаги сопротивления. Враждебные образования. Укрепление местности требует уничтожения конфликтных точек. Да. Это дословно. Фраза из устава. Ее повторял мой друг, сержант Скобельцын. Да. Каждый день. Пока ему не перерезали горло в Панчшерском ущелье.
Он снова остановился, повернулся к Тересе. Я сделал то, что мог, говорили его светлые глаза. Дальше твое дело.
– Я постепенно остаюсь одна, Олег.
Она тихо стояла перед ним, и прибой с каждым откатом вымывал песок у нее из-под ног. Языков улыбнулся дружелюбно, чуть отстраненно. Печально.
– Как странно, что ты это говоришь. А я думал, ты всегда была одна.
Глава 15.
Есть у меня на родине друзья, которые меня как будто любят
Судья Мартинес Прадо оказался несимпатичным типом. Я разговаривал с ним в последние дни моей изыскательской работы: двадцать две минуты малоприятной беседы в его кабинете в здании Национального суда. Он согласился принять меня с большой неохотой и лишь после того, как я переслал ему объемистый отчет о состоянии моего расследования. Разумеется, там фигурировало и его имя. Плюс огромное количество другой информации. Я предложил ему то же, что и другим: посотрудничать со мной удобным для себя образом или остаться, так сказать, за пределами. Он решил посотрудничать, но придерживаться собственной версии фактов. Приезжайте, и поговорим, сказал он в конце концов, когда мне удалось добраться до него по телефону. Я приехал в Национальный суд; Прадо сухо подал мне руку, и мы уселись за его рабочий стол (он со своей стороны, я со своей), под знаменем и портретом короля на стене. Судья был небольшого роста, коренастый, с седой бородой, которая не совсем прикрывала шрам, пересекавший левую щеку. Совершенно не похож на тех блестящих судей, что появляются на телеэкранах и фотоснимках в газетах. Серый и ухватистый, говорили о нем. Невоспитанный. Шрам был последствием давнего эпизода: колумбийские киллеры, нанятые галисийскими наркомафиози. Может, именно этот шрам так испортил его характер.
Разговор начался с последних событий вокруг Тересы Мендоса: что привело ее к нынешней ситуации и какой оборот примет ее жизнь в ближайшие недели, если только ей удастся сохранить эту жизнь.
– Мне об этом ничего не известно, – сказал Мартинес Прадо. – Я не имею дела с будущим людей – разве что когда удается обеспечить им тридцатилетний срок. Мое дело – прошлое. Факты и прошлое. Преступления. А преступлений за душой у Тересы Мендоса хоть отбавляй.
– В таком случае, полагаю, вы разочарованы, – заметил я. – Столько лет труда – и все впустую.
Это была моя месть за его нелюбезный прием. Он взглянул на меня поверх очков, сидевших на кончике носа. Что-то не похож он на счастливого человека, подумал я. Во всяком случае, на счастливого судью.
– Она была у меня в руках, – сказал он.
Сказал и замолчал, словно прикидывая, насколько правомерны эти слова. У серых и ухватистых судей тоже есть какие-то чувства, подумал я. Свое тщеславие. Свои разочарования. Она была у тебя в руках, но теперь ее там нет. Она просочилась у тебя сквозь пальцы и теперь у себя на родине, в Синалоа.
– Сколько времени вы следили за ней?
– Четыре года. Долгая работа. Нелегко было собрать факты и доказательства ее причастности. У нее была великолепная инфраструктура. Очень умно выстроенная. Повсюду механизмы безопасности, тупики. Ломаешь одно звено – на том дело и кончается. Совершенно невозможно отследить ходы наверх.
– Однако вам ведь удалось это сделать.
– Да, – согласился Мартинес Прадо, – но лишь частично. Потому что не хватило времени и свободы действий. Эти люди имели связи в определенных кругах, в том числе среди политиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80