Эта женщина была доброго среднего возраста, несколько толстоватая.
У Сабрины не возникало поводов для крика, а это, как известно, в России главное основание для того, чтобы тебе либо поддать жару, либо отнестись небрежно. Ни дежурная акушерка, ни пожилая врач-гинеколог, клевавшая носом (время было позднее), ни пара практикантов-юнцов, с важным видом расхаживавших между солдатских коек и приободрявших рожениц фамильярным – «ну, потерпи, милая!», не обращали на Сабрину внимания. Она сама почувствовала начало потуг и подозвала юнца. Тот снизошел до беглого осмотра. С видом императора Калигулы, возомнившим себя почему-то Александром Освободителем, он приподнял рубашку на ногах у Сабрины. Мальчик-студент был глупым, но подавал надежды на исправление: его ударило словно током – из расширившейся до предела, с напряженными краями половой щели появлялась головка ребенка. На отчаянный крик молодого эскулапа сбежались все «ответственные лица». Было от чего перепугаться: Сабрину в охапку, придерживая краем рубахи прущую на выход головку ребенка, за ноги и руки поволокли в стерильный родильный зал. Там было и свежо, и тихо, а ящеричный цвет нарядов медицинского персонала, да матовый блеск софитов успокаивал, при всем при том, активизируя родовую деятельность.
Роды прошли излишне быстро, что вызвало и приличную кефалогематому у новорожденного и разрывы у роженицы. Недотеп в белых халатах (или с каким другим окрасом), в приличном обществе штрафуют, если не хлещут по щекам. Но Сабрина не была мстительной. Однако, кроме Сабрины, на этой земле еще была Муза. И она по моновению ока могла превратиться в тигрицу. Муза скажет еще свое веское слово: Феклы и Кондраты от медицины, проглотившие клятву старика Гиппократа, как несложную закусь во время очередной пьянки, будут отвечать по всей строгости закона. Слишком дорого далось Музе это приближение к материнству, к святому делу – к рождению потомка незабываемого друга и любимого человека – Сергеева!
Из «родилки», после отхождения последа, теперь уже счастливую родильницу, увидевшую своего новорожденного мальчика Володю, отправили в маленький закуток. Там на жестком матрасе, трясясь от холода, Сабрина дожидалась остановки кровотечения и последнего аккорда пыток – штопки разрывов тоже под «крикаином»!
Палату новоиспеченных матерей заполняли разом, то есть всеми теми, кто примерно в одно время родил. Таких отмучившихся счастливец оказалось восемь. Привезли сюда и толстушку, успевшую оклематься от акушерского сна и с некоторыми приключениями наконец-то родить мальчика. Это была женщина с довольно приятной наружностью, а излишние жировые наслоения делали ее волнительно-пикантной, особенно для мужчин среднего возраста. Сабрина обратила внимание еще на одну страдалицу – сравнительно молодую женщину с приятными чертами лица (как потом оказалось, большого знатока макияжной техники), но с кровавыми трещинами стоп. Можно было подумать, что перед родами она прошла пешком, босиком, по бездорожью многие версты.
Двух этих особ Сабрина выделила потому, что они были молчаливее всех остальных женщин, как будто несли в душе тайну, возможно, общую и для Сабрины. Та тайна витала в воздухе, определяя особую ауру и незримое родство душ. Маленькая «честная компания» была скована габаритами палаты: толстушка оказалась соседкой справа, а молодая женщина-пешеход с шикарными каштановыми волосами, заплетенными в тугую косу, лежала рядом, на койке слева.
Присмотревшись внимательно, Сабрина отметила, что у товарищей по несчастью есть нечто общее: во внешних данных, в характере, в манере говорить и вести себя. Выплывала иллюзия: встретились жены общего «повелителя», содержавшиеся до сего момента в одном гареме. Они как бы узнавали друг друга, но по понятным причинам стеснялись и обменивались только малыми особыми знаками солидарности. Их общий пароль – некое биологическое клеймо, которое ставится природой незаметно, непонятно, малоощутимо, – скорее всего, действовал на гормональном и клеточном уровнях. Сабрина остановила эти размышления простым выводом: «А не психоз ли родильницы постучался в дверь палаты»? Но тут же упокоила себя: «Нет!.. Это, верно, фантазия, следствие радости по поводу того, что все муки позади»!
Детей для первого кормления принесли через три часа: начинался первый раунд священнодействия, преображающий обычную женщину в мать, в Святую Марию, окончательно. То превращение в заботливое существо начинается с понимания, что имеешь дело с полной своей биологической собственностью – с комочком единой плоти.
Дети были туго запеленованы. Очень хотелось рассмотреть все членики – ручки, ножки, пальчики, поцеловать ягодички такой смешной попки. У мальчика, слов нет, необходимо внимательно рассмотреть пиписю и мошонку. В последнем акте – не простое любопытство, а женский искус, конечно, не животного, а проективного плана. Но даже по мимике, по игре вазомоторов на личике, по манере сосать, по скорости засыпания у груди уже можно определить наметки характера своего ребенка. Но и отношение матери к кормлению ребенка говорило о многом.
Сабрина ощутила в своем Владимире потенцию элегантной, но прочной силы: грудь взял активно, словно понимая, что женщина желает этого, сосал мощными рывками, насыщая свою кишечную прорву с удовольствием и со знанием дела, четко выполняя долг, повышая безопасность матери от застойного мастита или вялого сокращения матки. Было приятно общаться с этим родным существом, умело передающим памяти знаки внимания, явно идущие от души его отца – Сергеева. Умиление расползалось по лицу Сабрины, разглаживая следы усталости от родовых мук, обид за то скотство, которое заставили претерпеть нерадивые медики, да государственные мужи, подарившие больничное нищенство своему народу.
Толстушка при кормлении была несколько отстраненной от своего ребенка, что-то формальное чувствовалось в ее материнских функциях. Она явно не заражалась восторгом, а выполняла только знакомые для повторнородящей действия. Грусть стояла в глазах Татьяны Леонидовны – именно так ее звали, как потом выяснилось.
Молодая мать – Катя, Екатерина Александровна! Первородящая – измотанная авитаминозом, нехваткой микроэлементов в период беременности, была куда более чувствительной – так показалось Сабрине. Молодая мать неуклюже агукала и угукала своему ребенку, улыбалась и все пыталась заглянуть под краешек пеленки, распутать ее ненароком. Насосавшись, дети опрокинулись в спячку и их быстро унесли в детскую палату. Женщинам же предстояло занимать очередь в туалет и комнату гигиены, которых, как водится в российских бестолковых родильных домах вечно не хватает. Отныне вся жизнь матерей будет состоять из утомительного прерывистого сна, ощущения боли, связанного с процессами инволюции до физиологической и анатомической нормы родовых путей, кормления новорожденных и личной гигиены. А в таких огромных коммунальных квартирах, как современные российские родильные дома, эти задачи не такие простые, как кажется с первого взгляда, особенно мужчинам.
Ближе к одиннадцати часам в палату пришла заведующая отделением – Ковалева Светлана Николаевна, стройная, высокая, крашенная блондинка с сочными губами – почти секс-бомба! В ней было много порочного и прочного, притягательного. Она была хорошим примером секрета притягательной силы, идущей от женщины в белом халате – здоровой, безупречно чистой, опрятной, сексуальной, все умеющей и знающей, способной прочитать мужчину наперед. Возраст ее, видимо, уже ограничивал былые возможности, но впечатление о бурной молодости все же оставалось. Сабрина, изучив ее пристальным взглядом, почему-то почувствовала в сердце что-то, подобное ревности, даже стиснула зубы под действием какой-то магнетизма.
Заведующая начала осмотр с середины палаты – с Кати, и по нескольким, брошенным друг другу, фразам стало понятно, что беседуют мать и дочь. Так была приоткрыта первая тайна. Закончив осмотр и потрепав дочь по щеке, Светлана Николаевна обойдя постель Сабрины. Присела около Татьяны Леонидовны. Разговор велся довольно тихо, но когда нечего делать, а ты прикован к больничной постели, то органы слуха и зрения, вкупе с пролетарской смекалкой, начинают действовать в особом режиме. Было ясно, что доктора волновал, прежде всего, психологический настрой пациентки. В разговоре доктора с пациенткой даже промелькнул такой термин, как «отказной ребенок». Стало ясно, что и режим беременности, родов был не очень благоприятным. Татьяна Леонидовна, оказывается, рожала здесь год тому назад: тогда на свет появился желанный, здоровый мальчик, отношение к которому было совершенно иное, чем теперь. Ковалева посетовала на «скорость» материнства: надо же давать себе отдохнуть, а не бросаться во вторую беременность, практически без перерыва. Пациентка отвечала на вопросы доктора довольно вяло, видимо, не считая нужным откровенничать.
Только по окончании этой беседы Светлана Николаевна подсела к Сабрине. Она долго и пристально изучала ее лицо, даже не пытаясь маскировать любопытство, освободила живот пациентке от белья, профессионально помяла его и вдруг неожиданно задала подряд несколько вопросов, мало связанных друг с другом:
– Ваше фамилия Сергеева, не так ли? Вы недавно в России? У вас есть претензии к медицинскому персоналу, проводившему роды?
Сабрина не собиралась ни на кого жаловаться, но постаралась уйти от ответов на сугубо личные вопросы, хотя и их при желании можно было воспринимать, как формальные.
Врач заметила это и попыталась довольно нелепо исправить положение, она заявила Сабрине:
– Не обижайтесь. Просто я была когда-то очень давно знакома с врачом Сергеевым Александром Георгиевичем – вместе работали – вдруг, думаю, от вас к нему тянется ниточка.
Сабрина и на сей раз не стала отвечать и уточнять родственные связи. Но ее что-то больно полоснуло по сердцу.
Светлана Николаевна переместилась к другой пациентке и скоро закончила осмотр всей палаты. Прощаясь, она махнула рукой дочери и ненадолго задержала взгляд на Сабрине.
День снова втянул женщин в обычный круговорот: кормление детей, гигиена, завтрак, обед, ужин, сон при каждой малейшей возможности.
Ночью Сабрину словно что-то отсветило: она проснулась резко, как бы всплыла с большой глубины на поверхность океана. Лихорадочно глотнув воздуха и пробудив сознание полностью, она вытащила маленький ридикюль из тумбочки, в котором, кроме маленького несессера и несложного женского тайного скарба (например, прокладок Шмуклера-Бромменталя), находились листочки со стихами из архива Сергеева. Сабрина вышла в коридор, присела к лампочке ночного освещения и стала перебирать листочки. Она быстро наткнулась на нужные тексты. Первым было стихотворение «Татьяна»:
Татьяна, ты была лишь жертвой:
Твое отчаянье приляпано судьбой,
Такой, как грязный, липкий гной,
Прорвавшийся из раны на одежду.
Лишь идиота, быдло (один разряд)
Способен успокоить бодрый взгляд.
Возможно, для тебя он откровенье,
Но нет в нем гимна… – песнопенье!
И слезы, горе – не твоя беда, а суета
Души греховной у чужого человека,
Его виновность до скончанья века.
Любви полета, скорее, ты не знала:
Отринув маскировки покрывало,
Сперва, споткнувшись, ты упала –
Так любопытство плоти насыщала.
Но Богом угодным даруется счастье –
Топчет судьба алгоритмы несчастья.
Его величество случай (мгновенно)
Приходит на помощь и откровенно
Ведет к утолению жажды восторга,
Забвенью болезней, печали, позора.
Вот нового чувства открытие (мука)
Врывается в сердце, не ведая стука.
Идет излеченье затоптанной чести:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
У Сабрины не возникало поводов для крика, а это, как известно, в России главное основание для того, чтобы тебе либо поддать жару, либо отнестись небрежно. Ни дежурная акушерка, ни пожилая врач-гинеколог, клевавшая носом (время было позднее), ни пара практикантов-юнцов, с важным видом расхаживавших между солдатских коек и приободрявших рожениц фамильярным – «ну, потерпи, милая!», не обращали на Сабрину внимания. Она сама почувствовала начало потуг и подозвала юнца. Тот снизошел до беглого осмотра. С видом императора Калигулы, возомнившим себя почему-то Александром Освободителем, он приподнял рубашку на ногах у Сабрины. Мальчик-студент был глупым, но подавал надежды на исправление: его ударило словно током – из расширившейся до предела, с напряженными краями половой щели появлялась головка ребенка. На отчаянный крик молодого эскулапа сбежались все «ответственные лица». Было от чего перепугаться: Сабрину в охапку, придерживая краем рубахи прущую на выход головку ребенка, за ноги и руки поволокли в стерильный родильный зал. Там было и свежо, и тихо, а ящеричный цвет нарядов медицинского персонала, да матовый блеск софитов успокаивал, при всем при том, активизируя родовую деятельность.
Роды прошли излишне быстро, что вызвало и приличную кефалогематому у новорожденного и разрывы у роженицы. Недотеп в белых халатах (или с каким другим окрасом), в приличном обществе штрафуют, если не хлещут по щекам. Но Сабрина не была мстительной. Однако, кроме Сабрины, на этой земле еще была Муза. И она по моновению ока могла превратиться в тигрицу. Муза скажет еще свое веское слово: Феклы и Кондраты от медицины, проглотившие клятву старика Гиппократа, как несложную закусь во время очередной пьянки, будут отвечать по всей строгости закона. Слишком дорого далось Музе это приближение к материнству, к святому делу – к рождению потомка незабываемого друга и любимого человека – Сергеева!
Из «родилки», после отхождения последа, теперь уже счастливую родильницу, увидевшую своего новорожденного мальчика Володю, отправили в маленький закуток. Там на жестком матрасе, трясясь от холода, Сабрина дожидалась остановки кровотечения и последнего аккорда пыток – штопки разрывов тоже под «крикаином»!
Палату новоиспеченных матерей заполняли разом, то есть всеми теми, кто примерно в одно время родил. Таких отмучившихся счастливец оказалось восемь. Привезли сюда и толстушку, успевшую оклематься от акушерского сна и с некоторыми приключениями наконец-то родить мальчика. Это была женщина с довольно приятной наружностью, а излишние жировые наслоения делали ее волнительно-пикантной, особенно для мужчин среднего возраста. Сабрина обратила внимание еще на одну страдалицу – сравнительно молодую женщину с приятными чертами лица (как потом оказалось, большого знатока макияжной техники), но с кровавыми трещинами стоп. Можно было подумать, что перед родами она прошла пешком, босиком, по бездорожью многие версты.
Двух этих особ Сабрина выделила потому, что они были молчаливее всех остальных женщин, как будто несли в душе тайну, возможно, общую и для Сабрины. Та тайна витала в воздухе, определяя особую ауру и незримое родство душ. Маленькая «честная компания» была скована габаритами палаты: толстушка оказалась соседкой справа, а молодая женщина-пешеход с шикарными каштановыми волосами, заплетенными в тугую косу, лежала рядом, на койке слева.
Присмотревшись внимательно, Сабрина отметила, что у товарищей по несчастью есть нечто общее: во внешних данных, в характере, в манере говорить и вести себя. Выплывала иллюзия: встретились жены общего «повелителя», содержавшиеся до сего момента в одном гареме. Они как бы узнавали друг друга, но по понятным причинам стеснялись и обменивались только малыми особыми знаками солидарности. Их общий пароль – некое биологическое клеймо, которое ставится природой незаметно, непонятно, малоощутимо, – скорее всего, действовал на гормональном и клеточном уровнях. Сабрина остановила эти размышления простым выводом: «А не психоз ли родильницы постучался в дверь палаты»? Но тут же упокоила себя: «Нет!.. Это, верно, фантазия, следствие радости по поводу того, что все муки позади»!
Детей для первого кормления принесли через три часа: начинался первый раунд священнодействия, преображающий обычную женщину в мать, в Святую Марию, окончательно. То превращение в заботливое существо начинается с понимания, что имеешь дело с полной своей биологической собственностью – с комочком единой плоти.
Дети были туго запеленованы. Очень хотелось рассмотреть все членики – ручки, ножки, пальчики, поцеловать ягодички такой смешной попки. У мальчика, слов нет, необходимо внимательно рассмотреть пиписю и мошонку. В последнем акте – не простое любопытство, а женский искус, конечно, не животного, а проективного плана. Но даже по мимике, по игре вазомоторов на личике, по манере сосать, по скорости засыпания у груди уже можно определить наметки характера своего ребенка. Но и отношение матери к кормлению ребенка говорило о многом.
Сабрина ощутила в своем Владимире потенцию элегантной, но прочной силы: грудь взял активно, словно понимая, что женщина желает этого, сосал мощными рывками, насыщая свою кишечную прорву с удовольствием и со знанием дела, четко выполняя долг, повышая безопасность матери от застойного мастита или вялого сокращения матки. Было приятно общаться с этим родным существом, умело передающим памяти знаки внимания, явно идущие от души его отца – Сергеева. Умиление расползалось по лицу Сабрины, разглаживая следы усталости от родовых мук, обид за то скотство, которое заставили претерпеть нерадивые медики, да государственные мужи, подарившие больничное нищенство своему народу.
Толстушка при кормлении была несколько отстраненной от своего ребенка, что-то формальное чувствовалось в ее материнских функциях. Она явно не заражалась восторгом, а выполняла только знакомые для повторнородящей действия. Грусть стояла в глазах Татьяны Леонидовны – именно так ее звали, как потом выяснилось.
Молодая мать – Катя, Екатерина Александровна! Первородящая – измотанная авитаминозом, нехваткой микроэлементов в период беременности, была куда более чувствительной – так показалось Сабрине. Молодая мать неуклюже агукала и угукала своему ребенку, улыбалась и все пыталась заглянуть под краешек пеленки, распутать ее ненароком. Насосавшись, дети опрокинулись в спячку и их быстро унесли в детскую палату. Женщинам же предстояло занимать очередь в туалет и комнату гигиены, которых, как водится в российских бестолковых родильных домах вечно не хватает. Отныне вся жизнь матерей будет состоять из утомительного прерывистого сна, ощущения боли, связанного с процессами инволюции до физиологической и анатомической нормы родовых путей, кормления новорожденных и личной гигиены. А в таких огромных коммунальных квартирах, как современные российские родильные дома, эти задачи не такие простые, как кажется с первого взгляда, особенно мужчинам.
Ближе к одиннадцати часам в палату пришла заведующая отделением – Ковалева Светлана Николаевна, стройная, высокая, крашенная блондинка с сочными губами – почти секс-бомба! В ней было много порочного и прочного, притягательного. Она была хорошим примером секрета притягательной силы, идущей от женщины в белом халате – здоровой, безупречно чистой, опрятной, сексуальной, все умеющей и знающей, способной прочитать мужчину наперед. Возраст ее, видимо, уже ограничивал былые возможности, но впечатление о бурной молодости все же оставалось. Сабрина, изучив ее пристальным взглядом, почему-то почувствовала в сердце что-то, подобное ревности, даже стиснула зубы под действием какой-то магнетизма.
Заведующая начала осмотр с середины палаты – с Кати, и по нескольким, брошенным друг другу, фразам стало понятно, что беседуют мать и дочь. Так была приоткрыта первая тайна. Закончив осмотр и потрепав дочь по щеке, Светлана Николаевна обойдя постель Сабрины. Присела около Татьяны Леонидовны. Разговор велся довольно тихо, но когда нечего делать, а ты прикован к больничной постели, то органы слуха и зрения, вкупе с пролетарской смекалкой, начинают действовать в особом режиме. Было ясно, что доктора волновал, прежде всего, психологический настрой пациентки. В разговоре доктора с пациенткой даже промелькнул такой термин, как «отказной ребенок». Стало ясно, что и режим беременности, родов был не очень благоприятным. Татьяна Леонидовна, оказывается, рожала здесь год тому назад: тогда на свет появился желанный, здоровый мальчик, отношение к которому было совершенно иное, чем теперь. Ковалева посетовала на «скорость» материнства: надо же давать себе отдохнуть, а не бросаться во вторую беременность, практически без перерыва. Пациентка отвечала на вопросы доктора довольно вяло, видимо, не считая нужным откровенничать.
Только по окончании этой беседы Светлана Николаевна подсела к Сабрине. Она долго и пристально изучала ее лицо, даже не пытаясь маскировать любопытство, освободила живот пациентке от белья, профессионально помяла его и вдруг неожиданно задала подряд несколько вопросов, мало связанных друг с другом:
– Ваше фамилия Сергеева, не так ли? Вы недавно в России? У вас есть претензии к медицинскому персоналу, проводившему роды?
Сабрина не собиралась ни на кого жаловаться, но постаралась уйти от ответов на сугубо личные вопросы, хотя и их при желании можно было воспринимать, как формальные.
Врач заметила это и попыталась довольно нелепо исправить положение, она заявила Сабрине:
– Не обижайтесь. Просто я была когда-то очень давно знакома с врачом Сергеевым Александром Георгиевичем – вместе работали – вдруг, думаю, от вас к нему тянется ниточка.
Сабрина и на сей раз не стала отвечать и уточнять родственные связи. Но ее что-то больно полоснуло по сердцу.
Светлана Николаевна переместилась к другой пациентке и скоро закончила осмотр всей палаты. Прощаясь, она махнула рукой дочери и ненадолго задержала взгляд на Сабрине.
День снова втянул женщин в обычный круговорот: кормление детей, гигиена, завтрак, обед, ужин, сон при каждой малейшей возможности.
Ночью Сабрину словно что-то отсветило: она проснулась резко, как бы всплыла с большой глубины на поверхность океана. Лихорадочно глотнув воздуха и пробудив сознание полностью, она вытащила маленький ридикюль из тумбочки, в котором, кроме маленького несессера и несложного женского тайного скарба (например, прокладок Шмуклера-Бромменталя), находились листочки со стихами из архива Сергеева. Сабрина вышла в коридор, присела к лампочке ночного освещения и стала перебирать листочки. Она быстро наткнулась на нужные тексты. Первым было стихотворение «Татьяна»:
Татьяна, ты была лишь жертвой:
Твое отчаянье приляпано судьбой,
Такой, как грязный, липкий гной,
Прорвавшийся из раны на одежду.
Лишь идиота, быдло (один разряд)
Способен успокоить бодрый взгляд.
Возможно, для тебя он откровенье,
Но нет в нем гимна… – песнопенье!
И слезы, горе – не твоя беда, а суета
Души греховной у чужого человека,
Его виновность до скончанья века.
Любви полета, скорее, ты не знала:
Отринув маскировки покрывало,
Сперва, споткнувшись, ты упала –
Так любопытство плоти насыщала.
Но Богом угодным даруется счастье –
Топчет судьба алгоритмы несчастья.
Его величество случай (мгновенно)
Приходит на помощь и откровенно
Ведет к утолению жажды восторга,
Забвенью болезней, печали, позора.
Вот нового чувства открытие (мука)
Врывается в сердце, не ведая стука.
Идет излеченье затоптанной чести:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60