– Как собирает?
– Зачем?
Рослов хладнокровно выстоял под дулами объективов, не реагируя на фотовспышки. На первые два вопроса ответил с подчеркнутой сложностью для понимания и, услышав в ответ только жужжание магнитофонов, сказал с усмешкой:
– Темно? Мне тоже.
– Вы не ответили на третий вопрос. Зачем и для кого это делается? – вырвался чей-то голос.
– Не знаю.
– Но можете предположить?
– Вы тоже можете. Ценность предположения будет наверняка одинаковой.
«Раздражается, выходит из формы. Зря», – подумал Шпагин и сказал вслух, предупреждая выкрик из зала:
– Дело в том, что это запоминающее устройство, нечто вроде суперэлектронной машины, только невидимой и потому недоступной для визуального наблюдения, само не знает, зачем и для кого оно это делает.
– Но как вы об этом узнали?
– Из разговора.
Шпагин сделал эффектную паузу, чтобы полюбоваться, как выглядит коллективное недоумение, и подождал очередного вопроса.
То был заикающийся, робкий вопросик:
– Вы сказали: из разговора. Как же это понять?
– Буквально. Чудо наше весьма благовоспитанное и вежливо отвечает на все заданные ему вопросы.
– На каком языке?
Шпагин оглядел сидящих против них репортеров. Обыкновенные парни, кто постарше, кто помоложе. Есть рыжий, есть лысеющий. Напористы и бесцеремонны – такова профессия, допускающая невежество в любой области знания. Любят выпить, судя по тому, что обходятся без стаканов, поставив возле себя бутылки по вкусу. С такими надо попроще, без олимпийства.
– Чудо наше знает все языки мира. Не улыбайтесь, я не шучу. На строительстве Вавилонской башни оно с успехом предотвратило бы смешение языков. А с нами обращается вообще безлично – телепатически.
– Где же оно находится, ваше чудо?
– На одном из коралловых рифов в пределах солидной морской экскурсии. К сожалению, до прибытия международной инспекционной комиссии не могу сообщить вам более точный адрес.
– Может быть, его сообщит губернатор? Лорд Келленхем, откликнитесь!
– Я не уполномочен, господа, делать какие-либо заявления до решения моего правительства в Лондоне, – солидно произнес сэр Грегори и сжал губы.
– А если мы сами отправимся на поиски?
– Вы рискуете нарваться на полицейский патруль, – сказал инспектор. – С сегодняшнего утра остров круглосуточно патрулируется нашими катерами.
Журналисты переглянулись. Вероятно, им очень хотелось поговорить сейчас без свидетелей.
– Боюсь, что гора родила мышь, – прервал молчание рыжий, – если ваше чудо знает столько же, сколько мы с вами.
– Плюс еще три миллиарда живущих на нашей планете, – без улыбки добавил Шпагин.
– Все равно любую справку вы получите в любой университетской библиотеке. Не забывайте о межбиблиотечных связях. А ваш информарий – разведчик. Он создан не нами и не для нас.
– Допустим.
– Не слышу выводов.
– Мы их прочтем в вашей газете, – сказал Рослов. – Не сомневаюсь, что они будут сверхубедительными и сверхоригинальными.
– Почему мы слушаем сейчас только голоса из России? – не унимался рыжий. – Пусть выскажется профессор Мак-Кэрри. Не зря же его вызвали сюда из Нью-Йорка.
– Не зря, – согласился Мак-Кэрри. – Я всегда с удовольствием прислушиваюсь к голосам из России. Они никогда не лгали и не обманывали.
«Грозовеет», – подумал Шпагин и шепнул Смайли:
– Рассказывай о пиратах.
Смайли поднялся, встреченный репликой:
– А это чей голос?
– Голос Америки, – сказал Шпагин с чуточкой иронии в интонации и, как говорят за кулисами эстрадных концертов, сразу обеспечил Смайли «прием».
А тот словно знал, как держать аудиторию: рассказывал с юмором комиксов и лексикой нью-йоркского клерка на отдыхе. Превращение его в пирата Билли Кривые Ноги прошло, что называется, на «ура», а оргия взбунтовавшегося металла на пикнике аргонавтов и в особенности «беретта», чуть не проломившая череп доктору Керну, заинтересовали более, чем само открытие космического разведчика. Посыпались вопросы:
– А как близко, док, пролетел пистолет?
– У самого уха.
– А как вы себя чувствовали при этом?
– Как во Вьетнаме.
Смех, фотовспышки, стрекот кинокамер. Доктор Керн с белозубой улыбкой, как на рекламе зубной пасты «Одоль», Смайли с поднятым над головой пистолетом, скучающий Корнхилл и завистливый Барнс: «А почему все достается Смайли и Керну?», недовольный Рослов и обрадованная мирным оборотом Янина, а позади закованный в смокинг, как бы несуществующий лорд Келленхем. Шпагин оглядел их всех и понял, что поезд пресс-конференции пора переводить на другой путь.
– Я понимаю, – сказал он, воспользовавшись первой же паузой, – что значимость открытия не под силу определить нашей дружеской, но не полностью компетентной конференции. Подождем дополнительной научной инспекции. Я понимаю также, что беседы с неведомым и невидимым чудом на необитаемом коралловом острове, как бы они ни проводились – через трансляцию или телепатически, – можно посчитать слуховой иллюзией. Но пиратский спектакль Смайли – это уже зрительная иллюзия, причем необычайной чистоты и реальности. Так не слишком ли много иллюзий, господа?
– Что вы хотите этим сказать? – спросили из зала.
– То, что сказал. Раз иллюзия, два иллюзия, а три – простите, не верю. Даже в рулетке номер не выходит три раза подряд. Речь идет о реальности виденного и слышанного, о наведенной галлюцинации, гипнотическом мираже с очень точно моделированной ситуацией.
– Значит, были и другие миражи? Какие?
Шпагин мигнул Смайли, тот отрицательно покачал головой: вспоминать о Кордоне ему не хотелось. Рослов демонстративно отвернулся. Пришлось самому Шпагину рассказать о встрече с римским наместником Сирии.
Долгая пауза завершила рассказ. Каждый раздумывал, может быть, даже не рисковал с вопросом, понимая, что газетная дешевка тут не пройдет. Наконец кто-то спросил:
– Вы оба видели одно и то же?
– Одновременно оба.
– Все как в жизни?
– Абсолютно.
– И вы верите, что историческая ситуация была подлинной?
– А почему бы нет? – вмешался Рослов. – Для нас, безбожников, антиисторичность Христа бесспорна.
– И для Невидимки? – Рыжеволосый репортер отхлебнул из бутылки и засмеялся.
– Не смейтесь, – сказал Шпагин. – Думаю, что для Невидимки она еще бесспорнее, чем для нас. Он только хотел проверить, как создавался и воспринимался современниками миф, доживающий второе тысячелетие.
– Пропаганда, – бросил рыжий.
– Неужели вы думаете, – еле сдержался Шпагин, – что с чужой звезды или планеты был послан гость на Землю для антирелигиозной пропаганды? Предположение более чем смелое, даже для журналиста.
Смех не смутил рыжего.
– Я не верю ни в пришельцев, ни в телепатию, ни в летающие тарелки, – сказал он. – Но я верю, что можно сочинить сказку, чтобы скрыть правду, если ее хотят скрыть.
Неожиданно поднялся надменный сэр Грегори. Он пожевал губами, уверенный, что его не перебьют. И не ошибся.
– Мне очень жаль, господа, – сказал он, – что среди вас нет корреспондентов английских газет. Мои соотечественники не допустили бы подобной выходки. Я мог бы и сейчас прервать конференцию, но думается, что выходка эта все же случайна и у допустившего ее хватит мужества, чтобы извиниться за грубость.
Но рыжий и тут нашелся:
– Не знаю, можно ли считать грубостью сомнение в том, что тебе выдают за истину. Я не знаю, кто ваш Невидимка, может быть, его и вовсе нет, может, все вы жертвы галлюцинаций, для которых не находите объяснения. С таким же успехом можно уверять, что ваш таинственный собеседник – антихрист, сошедший на Землю, чтобы отторгнуть верующих от сына Божьего. Такое допущение не в моем вкусе, но убежден, что его примут как должное миллионы наших читателей.
– Есть и другое, – сказал доктор Керн. – Один из моих пациентов, осчастливленный такой беседой из заоблачных высей, считает, что это Бог.
Кто-то свистнул.
– Ваша специальность, док?
– Психиатр.
– Тогда понятно.
В общем смехе едва не затерялся мечтательный возглас сотрудницы женского журнала для домашнего чтения:
– А вдруг и вправду Бог? Вы разрешите сделать такое предположение? Оно пришлось бы по вкусу моим читательницам.
– И Папе Римскому, – добавил Рослов. – Очень жаль, мадам, но мы не в детской.
– Тогда разрешите совсем уже не детский вопрос. Как относится ваш Невидимка к проблеме пола?
– Как электронно-вычислительная машина.
Журналисты-мужчины оценили ответ, но представительница прекрасного пола не собиралась отступать.
– Обращаюсь к единственной среди вас женщине. Ведь вы же не только математик, мадам Желенска. Неужели вас не заинтересовало, кто говорит с вами из космоса – мужчина или женщина?
– Не заинтересовало, – согласилась Янина. – Мне достаточно мужчин на Земле, чтобы не искать их в космосе.
Дружные аплодисменты не смутили амазонку с магнитофоном: ведь это были аплодисменты мужчин!
– Жаль, – вздохнула она. – Жаль вас и вашего Невидимку. Кстати, что за имя? Неужели нельзя было найти покрасивее?
– Уже нашли, – раскланялся Рослов. – Селеста.
Почему Селеста? Объяснили. Почему русское звучание? Тоже объяснили. Почему женское имя?
– Не надо объяснений, – потребовала пропагандистка домашнего чтения. – Женское имя – и все! Как обрадуются мои читательницы!
– Боюсь их огорчить, мадам. Философ Акоста, например, был мужчиной.
Рослов был верен себе: он не терпел глупости ни в брюках, ни в юбке.
В холл вошел молодой полицейский и, найдя Корнхилла, пошептал ему что-то на ухо.
– Когда? – спросил Корнхилл.
– Час назад. Нам сообщили по радио.
– Есть раненые?
– Двое. Один из них отставной инспектор Смэтс.
– Что?! – гаркнул Корнхилл. – Какого черта он оказался в вертолете?
– Его наняли сопровождать группу, сэр.
– Что случилось, Корнхилл? – закричали в зале. – Не томите!
– Могу сообщить нечто, имеющее прямое отношение к нашей беседе, – отчеканил Корнхилл: наконец-то и он попал в зону объективов фото – и кинокамер. – Полчаса назад группа юнцов из отеля «Альгамбра» пыталась подойти на вертолете к острову привидений. Мощным электромагнитным ударом вертолет был отброшен от острова на несколько сот метров. Упав в океан, он моментально затонул. Пострадавшие, в том числе двое раненых, были подобраны патрульным полицейским катером. Вертолет шел на значительной высоте и проскользнул к острову, когда катер огибал риф с другой стороны.
– Откуда же узнали об острове и, следовательно, о Невидимке ребята из «Альгамбры»? – спросил кто-то в зале.
Корнхилл только пожал плечами.
– Вы понимаете теперь, что Невидимка – реальность? – вместо ответа спросил он.
– Почему же он благоволит к одним и вышвыривает других?
– Спросите его самого, когда это удастся.
– Но когда, когда?
Через час на аэродроме Рослов сказал ожидавшему посадки на самолет профессору Мак-Кэрри:
– Боюсь, что мы еще не скоро сможем ответить на этот вопрос.
– Какой?
– Когда. Последний вопрос пресс-конференции.
– Кто же помешает вашей встрече с Селестой?
– Я не о нас. На днях мы прогуляемся на остров с епископом. Я о другом. О встрече Селесты с человечеством.
Мак-Кэрри оглянулся на беседовавшего поодаль губернатора: не слышит ли.
– Вы не верите в мою миссию? – спросил он тихо.
– Честно говоря, я боюсь, – сказал Рослов. – Я знаю ученый мир. Он примерно одинаков во многих странах. Архаисты и новаторы. И почему-то всегда архаистов оказывается больше и упрямство их ожесточеннее. Боюсь, что наша пресс-конференция отражает в миниатюре любое из предстоящих вам совещаний ученых мужей. Только вопросы будут каверзнее и скептицизм насмешливее.
Мак-Кэрри усмехнулся с тем же упрямством, какое Рослов предвидел у его оппонентов.
– Пусть съезжаются сюда одни архаисты. Селеста переубедит любого.
13. СЕЛЕСТУ ПРЕДСТАВЛЯЮТ ЕПИСКОПУ
Семиметровый спортивный катер с громким названием «Слава Британии» отвалил от причала и закачался на белых гребнях прибоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46