Знает: коли выдаст Карла — худо тому придется, хуже, чем ей. Потому и молчит!
Уж так ее била матушка — чуть вовсе не прибила.
Сестрицы глядят, как мать дочь свою вожжами охаживает, друг к дружке жмутся. Жаль им сестрицу, зато и им наука впредь — знать будут да честь свою девичью беречь пуще ока!
Устала матушка, вожжи бросила, велела Анисью в чулан темный запереть да еды с водой без ее ведома не давать и дверцу не отпирать!
А сама не знает, как про все про то мужу своему сказать: ведь не пороть будет — до смерти дочь свою прибьет, ни ее, ни приплод не пожалев!
Хоть бы знать, от кого дите-то Анисья нагуляла? Может, поганец тот окажется кровей знатных да именитых, тогда можно и свадебку по-быстрому сладить, позор тем прикрыв!
Как то выведать?...
Может, другие дочери чего знают?
Велела их к себе звать. Те-то все ей и рассказали!
Мол, не иначе как это Карл, учитель, что иноземным языкам — немецкому да голландскому — их учит. Все-то он на Анисью заглядывался да ручку ее брал.
Ах ты, боже мой, срам-то какой — первейшую невесту на Москве, Лопухина дочь, простой солдат обрюхатил! Ай-яй, беда какая — хуже пожара! И что ж делать-то?!
Велела матушка Анисью из чулана привесть да послала за бабками-знахарками, что недуги телесные у крестьян, да и господ тоже, разными заговорами да травами лечат.
Сказала им:
— Берите ее, чего хотите делайте, а только дите-то, грехом зачатое, в утробе изведите да по-тихому в лесу или еще где заройте! Дам вам за то денег, сколь попросите. А ежели кому сболтнете — кнутами бить прикажу до смерти!
И ведь не шутит — злой нрав ее всем известен. Раз сказала — запорет!
Знахарки Анисью увели, баньку жарко натопили да на лавку, под самый потолок, где не продыхнуть, Анисью усадили. Ковшик протягивают:
— На-ка, выпей.
А в ковше настои травяные, горькие, от которых у женщин судороги случаются и через судороги те плод выскакивает.
Только Анисья головой мотает — отказывается пить.
— Знаю, — говорит, — вы дите мое извести желаете!
— Так ведь матушка ваша приказала, — кивают, кланяются знахарки. — Мы поперек нее идти не можем — запорет!
И ковш в руки суют.
Анисья ковш приняла да на печь выплеснула.
— А вы скажите, что пила, да не помогло! — сказала она и босой ножкой о лавку топнула.
Не стала пить!
Пришлось матушке жалиться.
А той — все батюшке рассказывать.
А как рассказали — будто гроза по дому прошла.
Всю прислугу на двор согнали, зады заголили и пороли нещадно, за то, что не углядели, а коли углядели, то не донесли! А коли не донесли и не углядели — так должны были!
Анисья-то любименькой дочерью у батюшки была. Вся в него пошла — жива, умна да строптива! Может, потому только он ее до смерти не прибил. Хотя велел ее на конюшне плетьми бить, и сам при том был да кричал, чтоб не жалели, чтоб шибче лупцевали!
Били Анисью, а она хоть бы раз вскрикнула! Губы до крови закусит да молчит, под кнутом дергаясь! А раз молчит — значит, упрямится, вины своей признать не желает! Отчего батюшка пуще прежнего злится.
— Ты ее с оттягом, с оттягом стегай — чай, выдюжит, не помрет! А коли помрет — так тому и быть!
Так и стегали до мяса!
Думали, взмолится она да перед отцом повинится.
Так нет же!
Терпит Анисья — о Карле думает, которому теперь втрое хуже ее придется! Оттого только, может, криком не кричит!
Уж коли ему муки принимать — так и ей тоже терпеть!
Упала Анисья, руки плетьми повисли, головой вниз свесилась — чувств лишилась.
— Буде! — приказал Лопухин.
Чего беспамятную-то пороть — все одно она ничего не чует.
— Сволоките ее теперь в чулан да соломы под низ бросьте — пусть отлеживается. А коли помрет — так тому и быть!
Подняли Анисью да понесли.
Милосерден батюшка, иные своих дочерей за такой позор палками да каменьями до смерти забивают, и никто их за то не судит. А этот — пожалел. Все ж таки дочь, да к тому ж любименькая.
— Ладно, пусть все будет, как идет. Ежели не помрет да родит — приплод ее собакам скормим!...
А ведь так и сделает, потому как не шутит, а всерьез! Ни к чему Лопухиным солдатские выкормыши.
А с поганцем тем, что дочь его обрюхатил, — разговор особый!... С ним он ужо церемоний разводить не станет! Тот злодей за все сполна заплатит!...
Пропал Карл!...
Глава 24
Это была истерика — нормальная дамская истерика. Потому что дамы в отличие от джентльменов — создания изнеженные и слабые.
— Ну как же ты не понимаешь — ведь они могли тебя убить! — кричала, плакала, колотила кулачками по могучей груди Мишеля Герхарда фон Штольца Ольга.
— Если бы хотели — убили, — мягко возражал ей Мишель. — Милая, это такие мужские игры. Всего лишь игры. Девочки играют в куклы, мальчики разбивают друг дружке носы.
— Какие носы, они ведь тебя пинали ногами!
— Ну да, пинали немножко, — был вынужден согласиться Мишель Герхард фон Штольц. — Но я тоже в долгу не остался!
Мальчишка, ну просто мальчишка!
— Вот вы все такие, всегда думаете только о себе, — с упреком сказала Ольга. — Неужели ты не понимаешь, что, если бы они тебя убили, мне было бы очень плохо!
Да, она была права! Нельзя быть таким эгоистом! Джентльмен, если, конечно, он настоящий джентльмен, не должен забывать о даме ни при каких обстоятельствах!
— Прости меня! — повинился Мишель Герхард фон Штольц. — Я поступил как последний негодяй.
Удовлетворенная Ольга взглянула на него влюбленно.
Но, видно, ее терзал еще какой-то вопрос.
— Скажи, почему они все за тобой бегают и пытаются тебя убить? — спросила она. — Что им всем от тебя нужно?
— Колье, — признался Мишель Герхард фон Штольц.
— Какое колье?
— То самое — в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним на десять каратов в центре... Изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...
— Откуда оно у тебя? — спросила Ольга.
Ну что ей на это сказать?
Правду?
Был большой соблазн сказать правду — сказать, что это колье, значащееся в описи Гохрана под номером тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать, Мишель Герхард фон Штольц самым банальным образом выкрал у бывшей своей возлюбленной, которая ему, не менее банальным образом, изменила со своим охранником. Впрочем, его обеляло то обстоятельство, что для него это колье было не ювелирным изделием, а вещдоком, с помощью которого он предполагал вывести на чистую воду воров, растаскивающих Алмазный фонд. Для чего решил познакомиться с экспертом Гохрана, спасая ее от нанятых им же хулиганов. Правда, хулиганы оказались настоящими, а спасаемая жертва — совсем не той, что он наметил.
Оказалась Ольгой, которая тоже трудилась в Гохране, просто вышла чуть раньше своей подруги и шла по тому же маршруту. За что Мишель Герхард фон Штольц сто раз возблагодарил судьбу, так как она могла, о чем теперь было страшно даже помыслить, выйти чуть позже и направиться не к автомобильной стоянке, а, например, к метро или просто, взяв отгул, остаться дома! Экспертизу Мишель, вероятно, все равно бы провел, но Ольгу — потерял! Вернее, не нашел!
А так он обрел и помощника, и большую любовь!
Для полного счастья недоставало удостовериться в отсутствии в Гохране изделия номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать... Которое оказалось на месте! И которое, вопреки ожиданиям Мишеля, оказалось подлинным! Выходит, поддельное колье то, что находится у него? Но нет! Ольга, осмотрев его, заверила, что это оригинал, указывая на дефект в виде каплеобразной вмятины неизвестного происхождения между вторым и третьим камнями, которое имело хранящееся в Гохране изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...
Отчего все совершенно и окончательно запуталось... Вместо ожидаемой подделки в Гохране оказался оригинал, вместо оригинала, который был у Мишеля, — тоже оригинал. Мошенники, растаскивающие Алмазный фонд, ничего не крали, а единственным во всей этой запутанной истории вором стал он сам, Мишель Герхард фон Штольц, который обчистил бывшую свою возлюбленную, растратил взятый под не принадлежащую ему квартиру кредит и подорвал доверие к себе начальства, отчего теперь вынужден прятаться от всех!
Но только как все это объяснить Ольге?
И как, сказав правду, не сказать, что их знакомство не счастливый случай, а его интриги?
Нет, это решительно невозможно! Он потерял все и не желает теперь потерять еще и Ольгу!
И Мишель Герхард фон Штольц начал плести очередные враки, которые в их ведомстве называют легендой. Но только влюбленную женщину обмануть труднее, чем сто иностранных разведок.
— Кто ты? — вопрошала Ольга. И ее глаза наполнялись горючими слезами.
Что было просто невыносимо! И Мишель Герхард фон Штольц готов уже был открыть ей всю правду, но эта правда была не только его правдой.
И он сказал лишь:
— Я не вор! Я жертва обстоятельств. Ты веришь мне?
— Верю! — ответила Ольга.
Но ответила не сразу, а после паузы, что невольно отметил Мишель...
Ну что за жизнь такая — перед всеми он виновен, все его считают преступником, и даже любимая женщина в нем сомневается!...
— Если ты хочешь, я могу довезти тебя до ближайшей автобусной станции, а оттуда ты доберешься до железной дороги, — тихо сказал Мишель Герхард фон Штольц. — Тебя искать не станут.
Ольга порывисто повернулась к нему.
— Ну какой же ты все-таки глупышка! — всплеснула руками она. — Вот ты опять думаешь о себе! Все только о себе!... Ну как ты можешь бросить меня здесь одну?!
Мишелю Герхарду фон Штольцу вновь стало стыдно.
Да, верно — джентльмен не должен бросать даму на произвол судьбы.
— И потом, я ведь говорила тебе уже, что без тебя мне будет плохо!
Точно, говорила...
— Вот и не спорь со мной!
А он уже и не спорил.
— Поехали!
Мишель Герхард фон Штольц послушно повернул ключ в замке зажигания чужого джипа. Тут же вспомнив, что, кроме всего прочего, он теперь еще и угонщик... Ну все собрал!...
— Поехали, чего ты ждешь? — недовольно спросила Ольга.
— Куда ехать-то?...
А куда, действительно?
— Прямо! — приказала Ольга, махнув рукой в точности как вождь мирового пролетариата, указующий массам верную дорогу. — Хватит... Теперь я буду командовать! Уж я-то знаю место, где нас никто ни за что и никогда не найдет!...
Глава 25
Список вышел длинный, почитай, в полтораста с хвостиком пунктов.
Мишель постарался учесть всех, кто хоть как-то, хоть единожды соприкасался с царскими сокровищами. Тут были кондуктора Николаевской железной дороги, офицеры, отвечавшие за погрузку ценного груза, солдаты, выгружавшие ящики из вагона и перетаскивавшие их в поданный автомобиль, комендант, принявший груз...
Он узнал довольно много — узнал, когда прибыл в Москву вагон, в каком тупике отстаивался, на каком пакгаузе разгружался. Он знал число и габариты ящиков и даже нанесенную на них маркировку. А вот дальше... Дальше след терялся. Он даже не мог с уверенностью сказать, был ли груз доставлен в Кремль или еще куда-нибудь.
Людей, причастных к транспортировке сокровищ дома Романовых, судьба разбросала во все стороны. Будто бомбой. А впрочем, так оно и есть, коли принять формулировку большевиков, которые называют совершенный ими бунт не иначе, как взрывом народного гнева. Рвануло — ох как рвануло, — в клочки разнося Россию-матушку, брызгами разметав людей по городам и весям, поди теперь сыщи хоть кого-нибудь!
Раньше он в два счета нашел бы в пределах империи всякого, будь он хоть самим чертом, разослав запросы в полицейские участки с пометкой «Весьма срочно!». И нашли бы — будьте уверены! А нынче даже телеграф не везде доходит!
Разор!...
Остается лишь надеяться на свои силы.
Мишель, выписав на листок немногие московские адреса, разослал по ним своих работников, строго-настрого наказав им выяснить, кто там теперь проживает.
Скоро в его кабинет стала стекаться информация. Безрадостная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Уж так ее била матушка — чуть вовсе не прибила.
Сестрицы глядят, как мать дочь свою вожжами охаживает, друг к дружке жмутся. Жаль им сестрицу, зато и им наука впредь — знать будут да честь свою девичью беречь пуще ока!
Устала матушка, вожжи бросила, велела Анисью в чулан темный запереть да еды с водой без ее ведома не давать и дверцу не отпирать!
А сама не знает, как про все про то мужу своему сказать: ведь не пороть будет — до смерти дочь свою прибьет, ни ее, ни приплод не пожалев!
Хоть бы знать, от кого дите-то Анисья нагуляла? Может, поганец тот окажется кровей знатных да именитых, тогда можно и свадебку по-быстрому сладить, позор тем прикрыв!
Как то выведать?...
Может, другие дочери чего знают?
Велела их к себе звать. Те-то все ей и рассказали!
Мол, не иначе как это Карл, учитель, что иноземным языкам — немецкому да голландскому — их учит. Все-то он на Анисью заглядывался да ручку ее брал.
Ах ты, боже мой, срам-то какой — первейшую невесту на Москве, Лопухина дочь, простой солдат обрюхатил! Ай-яй, беда какая — хуже пожара! И что ж делать-то?!
Велела матушка Анисью из чулана привесть да послала за бабками-знахарками, что недуги телесные у крестьян, да и господ тоже, разными заговорами да травами лечат.
Сказала им:
— Берите ее, чего хотите делайте, а только дите-то, грехом зачатое, в утробе изведите да по-тихому в лесу или еще где заройте! Дам вам за то денег, сколь попросите. А ежели кому сболтнете — кнутами бить прикажу до смерти!
И ведь не шутит — злой нрав ее всем известен. Раз сказала — запорет!
Знахарки Анисью увели, баньку жарко натопили да на лавку, под самый потолок, где не продыхнуть, Анисью усадили. Ковшик протягивают:
— На-ка, выпей.
А в ковше настои травяные, горькие, от которых у женщин судороги случаются и через судороги те плод выскакивает.
Только Анисья головой мотает — отказывается пить.
— Знаю, — говорит, — вы дите мое извести желаете!
— Так ведь матушка ваша приказала, — кивают, кланяются знахарки. — Мы поперек нее идти не можем — запорет!
И ковш в руки суют.
Анисья ковш приняла да на печь выплеснула.
— А вы скажите, что пила, да не помогло! — сказала она и босой ножкой о лавку топнула.
Не стала пить!
Пришлось матушке жалиться.
А той — все батюшке рассказывать.
А как рассказали — будто гроза по дому прошла.
Всю прислугу на двор согнали, зады заголили и пороли нещадно, за то, что не углядели, а коли углядели, то не донесли! А коли не донесли и не углядели — так должны были!
Анисья-то любименькой дочерью у батюшки была. Вся в него пошла — жива, умна да строптива! Может, потому только он ее до смерти не прибил. Хотя велел ее на конюшне плетьми бить, и сам при том был да кричал, чтоб не жалели, чтоб шибче лупцевали!
Били Анисью, а она хоть бы раз вскрикнула! Губы до крови закусит да молчит, под кнутом дергаясь! А раз молчит — значит, упрямится, вины своей признать не желает! Отчего батюшка пуще прежнего злится.
— Ты ее с оттягом, с оттягом стегай — чай, выдюжит, не помрет! А коли помрет — так тому и быть!
Так и стегали до мяса!
Думали, взмолится она да перед отцом повинится.
Так нет же!
Терпит Анисья — о Карле думает, которому теперь втрое хуже ее придется! Оттого только, может, криком не кричит!
Уж коли ему муки принимать — так и ей тоже терпеть!
Упала Анисья, руки плетьми повисли, головой вниз свесилась — чувств лишилась.
— Буде! — приказал Лопухин.
Чего беспамятную-то пороть — все одно она ничего не чует.
— Сволоките ее теперь в чулан да соломы под низ бросьте — пусть отлеживается. А коли помрет — так тому и быть!
Подняли Анисью да понесли.
Милосерден батюшка, иные своих дочерей за такой позор палками да каменьями до смерти забивают, и никто их за то не судит. А этот — пожалел. Все ж таки дочь, да к тому ж любименькая.
— Ладно, пусть все будет, как идет. Ежели не помрет да родит — приплод ее собакам скормим!...
А ведь так и сделает, потому как не шутит, а всерьез! Ни к чему Лопухиным солдатские выкормыши.
А с поганцем тем, что дочь его обрюхатил, — разговор особый!... С ним он ужо церемоний разводить не станет! Тот злодей за все сполна заплатит!...
Пропал Карл!...
Глава 24
Это была истерика — нормальная дамская истерика. Потому что дамы в отличие от джентльменов — создания изнеженные и слабые.
— Ну как же ты не понимаешь — ведь они могли тебя убить! — кричала, плакала, колотила кулачками по могучей груди Мишеля Герхарда фон Штольца Ольга.
— Если бы хотели — убили, — мягко возражал ей Мишель. — Милая, это такие мужские игры. Всего лишь игры. Девочки играют в куклы, мальчики разбивают друг дружке носы.
— Какие носы, они ведь тебя пинали ногами!
— Ну да, пинали немножко, — был вынужден согласиться Мишель Герхард фон Штольц. — Но я тоже в долгу не остался!
Мальчишка, ну просто мальчишка!
— Вот вы все такие, всегда думаете только о себе, — с упреком сказала Ольга. — Неужели ты не понимаешь, что, если бы они тебя убили, мне было бы очень плохо!
Да, она была права! Нельзя быть таким эгоистом! Джентльмен, если, конечно, он настоящий джентльмен, не должен забывать о даме ни при каких обстоятельствах!
— Прости меня! — повинился Мишель Герхард фон Штольц. — Я поступил как последний негодяй.
Удовлетворенная Ольга взглянула на него влюбленно.
Но, видно, ее терзал еще какой-то вопрос.
— Скажи, почему они все за тобой бегают и пытаются тебя убить? — спросила она. — Что им всем от тебя нужно?
— Колье, — признался Мишель Герхард фон Штольц.
— Какое колье?
— То самое — в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним на десять каратов в центре... Изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...
— Откуда оно у тебя? — спросила Ольга.
Ну что ей на это сказать?
Правду?
Был большой соблазн сказать правду — сказать, что это колье, значащееся в описи Гохрана под номером тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать, Мишель Герхард фон Штольц самым банальным образом выкрал у бывшей своей возлюбленной, которая ему, не менее банальным образом, изменила со своим охранником. Впрочем, его обеляло то обстоятельство, что для него это колье было не ювелирным изделием, а вещдоком, с помощью которого он предполагал вывести на чистую воду воров, растаскивающих Алмазный фонд. Для чего решил познакомиться с экспертом Гохрана, спасая ее от нанятых им же хулиганов. Правда, хулиганы оказались настоящими, а спасаемая жертва — совсем не той, что он наметил.
Оказалась Ольгой, которая тоже трудилась в Гохране, просто вышла чуть раньше своей подруги и шла по тому же маршруту. За что Мишель Герхард фон Штольц сто раз возблагодарил судьбу, так как она могла, о чем теперь было страшно даже помыслить, выйти чуть позже и направиться не к автомобильной стоянке, а, например, к метро или просто, взяв отгул, остаться дома! Экспертизу Мишель, вероятно, все равно бы провел, но Ольгу — потерял! Вернее, не нашел!
А так он обрел и помощника, и большую любовь!
Для полного счастья недоставало удостовериться в отсутствии в Гохране изделия номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать... Которое оказалось на месте! И которое, вопреки ожиданиям Мишеля, оказалось подлинным! Выходит, поддельное колье то, что находится у него? Но нет! Ольга, осмотрев его, заверила, что это оригинал, указывая на дефект в виде каплеобразной вмятины неизвестного происхождения между вторым и третьим камнями, которое имело хранящееся в Гохране изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать...
Отчего все совершенно и окончательно запуталось... Вместо ожидаемой подделки в Гохране оказался оригинал, вместо оригинала, который был у Мишеля, — тоже оригинал. Мошенники, растаскивающие Алмазный фонд, ничего не крали, а единственным во всей этой запутанной истории вором стал он сам, Мишель Герхард фон Штольц, который обчистил бывшую свою возлюбленную, растратил взятый под не принадлежащую ему квартиру кредит и подорвал доверие к себе начальства, отчего теперь вынужден прятаться от всех!
Но только как все это объяснить Ольге?
И как, сказав правду, не сказать, что их знакомство не счастливый случай, а его интриги?
Нет, это решительно невозможно! Он потерял все и не желает теперь потерять еще и Ольгу!
И Мишель Герхард фон Штольц начал плести очередные враки, которые в их ведомстве называют легендой. Но только влюбленную женщину обмануть труднее, чем сто иностранных разведок.
— Кто ты? — вопрошала Ольга. И ее глаза наполнялись горючими слезами.
Что было просто невыносимо! И Мишель Герхард фон Штольц готов уже был открыть ей всю правду, но эта правда была не только его правдой.
И он сказал лишь:
— Я не вор! Я жертва обстоятельств. Ты веришь мне?
— Верю! — ответила Ольга.
Но ответила не сразу, а после паузы, что невольно отметил Мишель...
Ну что за жизнь такая — перед всеми он виновен, все его считают преступником, и даже любимая женщина в нем сомневается!...
— Если ты хочешь, я могу довезти тебя до ближайшей автобусной станции, а оттуда ты доберешься до железной дороги, — тихо сказал Мишель Герхард фон Штольц. — Тебя искать не станут.
Ольга порывисто повернулась к нему.
— Ну какой же ты все-таки глупышка! — всплеснула руками она. — Вот ты опять думаешь о себе! Все только о себе!... Ну как ты можешь бросить меня здесь одну?!
Мишелю Герхарду фон Штольцу вновь стало стыдно.
Да, верно — джентльмен не должен бросать даму на произвол судьбы.
— И потом, я ведь говорила тебе уже, что без тебя мне будет плохо!
Точно, говорила...
— Вот и не спорь со мной!
А он уже и не спорил.
— Поехали!
Мишель Герхард фон Штольц послушно повернул ключ в замке зажигания чужого джипа. Тут же вспомнив, что, кроме всего прочего, он теперь еще и угонщик... Ну все собрал!...
— Поехали, чего ты ждешь? — недовольно спросила Ольга.
— Куда ехать-то?...
А куда, действительно?
— Прямо! — приказала Ольга, махнув рукой в точности как вождь мирового пролетариата, указующий массам верную дорогу. — Хватит... Теперь я буду командовать! Уж я-то знаю место, где нас никто ни за что и никогда не найдет!...
Глава 25
Список вышел длинный, почитай, в полтораста с хвостиком пунктов.
Мишель постарался учесть всех, кто хоть как-то, хоть единожды соприкасался с царскими сокровищами. Тут были кондуктора Николаевской железной дороги, офицеры, отвечавшие за погрузку ценного груза, солдаты, выгружавшие ящики из вагона и перетаскивавшие их в поданный автомобиль, комендант, принявший груз...
Он узнал довольно много — узнал, когда прибыл в Москву вагон, в каком тупике отстаивался, на каком пакгаузе разгружался. Он знал число и габариты ящиков и даже нанесенную на них маркировку. А вот дальше... Дальше след терялся. Он даже не мог с уверенностью сказать, был ли груз доставлен в Кремль или еще куда-нибудь.
Людей, причастных к транспортировке сокровищ дома Романовых, судьба разбросала во все стороны. Будто бомбой. А впрочем, так оно и есть, коли принять формулировку большевиков, которые называют совершенный ими бунт не иначе, как взрывом народного гнева. Рвануло — ох как рвануло, — в клочки разнося Россию-матушку, брызгами разметав людей по городам и весям, поди теперь сыщи хоть кого-нибудь!
Раньше он в два счета нашел бы в пределах империи всякого, будь он хоть самим чертом, разослав запросы в полицейские участки с пометкой «Весьма срочно!». И нашли бы — будьте уверены! А нынче даже телеграф не везде доходит!
Разор!...
Остается лишь надеяться на свои силы.
Мишель, выписав на листок немногие московские адреса, разослал по ним своих работников, строго-настрого наказав им выяснить, кто там теперь проживает.
Скоро в его кабинет стала стекаться информация. Безрадостная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39