Она кинула на него неожиданно острый взгляд своих невероятно больших глаз.
— Разумеется. Несомненно, Стивен Куртии-Бригс способен на убийство, чтобы не допустить личной трагедии или публичного позора, как и любой из нас. Но только не из-за боязни быть разоблаченным в том, что юная и привлекательпая особа соглашается делить с ним постель и что он, довольно уже немолодой мужчина, все еще способен брать от жизни радости везде, где может их найти.
Послышался ли ему в ее голосе оттенок презрения или даже негодования? Ему неожиданно вспомнилась сестра Рольф.
— А вы знаете о дружбе Хильды Рольф к Джулии Пардоу?
Она с горечью улыбнулась:
— Дружбе? Да, знаю и, думаю, понимаю их. Но я не совсем уверена, что вы это понимаете. Если их связь выплывет наружу, то обывательское мнение будет обвинять Рольф в том, что она развращает Пардоу. Но если эта юная особа и была кем-то развращена, то это произошло задолго до ее появления в больнице Джона Карпендера. Я не собираюсь вмешиваться. Все разрешится само собой. В течение ближайшего месяца Джулия Пардоу получит диплом квалифицированной медицинской сестры. Мне случайно известно о планах этой девушки, в которые не входит ее дальнейшее пребывание в нашей больнице. Боюсь, сестре Рольф ее отъезд доставит большое огорчение. Но мы должны быть к этому готовы.
Ее голос явно свидетельствовал о том, что она все видит и держит ситуацию под контролем. А также о том, что это не может являться предметом дальнейшего обсуждения.
Он допил свой кофе в молчании, потом поднялся, чтобы откланяться. Спрашивать больше было не о чем, к тому же он неожиданно почувствовал, что ее тон почему-то задевает его и даже воцарившееся молчание содержит в себе намек, что его присутствие докучает ей. Да и вряд ли оно могло быть желанным. Он уже привык к своей роли предвестника — в лучшем случае дурных новостей, а в худшем — большого несчастья. Но сейчас он решил не отягощать ее своим присутствием пи на одну минуту больше, чем это было необходимо.
Когда она поднялась, чтобы проводить его до дверей, он вежливо поинтересовался архитектурой дома и тем, как давно он находится в собственности больницы.
— Это трагичная и ужасная история, — сказала она. — Этот дом был построен в 1880 году местным мануфактурщиком, производившим пряжу и канаты, Томасом Найтингейлом, который выбился в люди и решил построить себе дом, соответствующий его новому положению. Название оказалось весьма удачным; однако оно не имеет ничего общего с Флоренс Найтингейл или же соловьем. Найтингейл жил в этом доме вместе с женой — детей у них не было — до 1886 года. А в январе того же года на одном из деревьев во дворе была найдена повесившейся девятнадцатилетняя служанка по имени Нэнси Горриндж, которую миссис Найтингейл взяла из приюта. Когда тело несчастной сняли с дерева, обнаружилось, что с девушкой плохо обращались, били и даже истязали на протяжении многих месяцев. Это были следы расчетливого садизма. Самое ужасное заключалось в том, что другие слугй, должно быть, знали о происходившем, но ничего не предпринимали. По их словам, с ними хорошо обращались; на суде они горячо защищали Найтиигейла, называя его заботливым и добрым хозяином. Это напоминает одно из тех современных судебных расследований по обвинению в жестоком обращении с ребенком, когда только один из членов семьи объявляется извергом, тогда как остальные виновны лишь в молчаливом соглашательстве с дурным обращением. Полагаю, они смакуют садизм со стороны или предпочитают умывать руки. И все же это странно. Ни один из них не выступил против Найтингейла, хотя общественное негодование не стихало еще в течение нескольких недель после суда. НайтингеЙл и его жена были осуждены и провели в тюрьме много лет. Как мне кажется, там они и умерли. В любом случае они больше ие вернулись в Найтингейл-Хаус. Он был продан вышедшему в отставку местному обувному промышленнику, который прожил в нем два года, пока ие пришел к заключению, что дом ему не нравится. Тогда он продал его управляющему больницей, прожившему здесь последние двенадцать лет своей жизни и завещавшему дом Джону Карпендеру. Этот дом всегда представлял определенную проблему для больницы; никто толком не знал, что с ним делать. Он не слишком-то подходит для школы медицинских сестер, но трудно сказать, для чего он вообще может подойти. Говорят, что ночью в это время года можно услышать, как в подвалах дома стонет дух несчастной Нэнси Горриндж. Сама я его ни разу не слышала. Но мы любим рассказывать эту историю своим студенткам. Этот дом никогда нельзя было назвать счастливым.
И менее всего сейчас, думал Делглиш, возвращаясь в свой офис. К истории о жестоком садизме и ненависти добавились еще две смерти.
Он отпустил Мастерсона домой, а сам уселся за стол, чтобы еще раз пристально изучить бумаги. Едва за сержантом захлопнулась дверь, как зазвонил городской телефон. Звонил руководитель лаборатории судебно-медицинской экспертизы, сообщивший, что получены окончательные анализы. Джозефина Фоллои умерла от отравления никотином, и этот никотин был взят из аэрозолевого баллончика для опрыскивания роз.
6
До того момента, как он наконец закрыл за собой дверь Найтингейл-Хаус и отправился в «Фальконерс армс», прошло еще два часа.
Дорога освещалась старинными фонарями, такими редкими и тусклыми, что большую ее часть пришлось идти в темноте. По пути ему не встретилось ни души, так что он охотно верил, что эта безлюдная дорога не пользуется популярностью у студенток с наступлением темноты. Дождь прекратился, однако поднялся ветер, который стряхивал со смыкающихся над головой веток вязов последние капли дождя.
Чувствуя их на своем лице и за воротником пальто, он досадовал на себя за то, что утром решил обойтись без машины. Деревья росли близко к дороге, отделяясь от нее лишь узкой полоской размокшего дерна. Несмотря на ветер, а также клубящийся среди деревьев и вокруг фонарей туман, эта ночь выдалась теплой. Дорога была не более десяти футов шириной. Должно быть, когда-то она служила главной подъездной дорожкой к Найтингейл-Хаус, она так долго петляла между зарослями берез и вязов, словно бывший хозяин дома надеялся ее длиной придать большую значимость собственной персоне.
Шагая по ней, он вспомнил о Кристине Дейкерс. Он виделся с девушкой в три сорок пять пополудни. В это время в больничном отделении царила тишина, и если сестра Брамфет находилась где-то поблизости, то она постаралась не попасться ему на глаза. Старшая сестра встретила и проводила его в палату сестры Дейкерс. Девушка сидела, прислонившись к подушкам, и выглядела такой румяной и довольной собой, словно только что разрешившаяся от бремени роженица.
Она приветствовала Делглиша с таким радушием, как если бы ожидала от него поздравлений и цветов. Кто-то уже принес ей вазочку с нарциссами, и на прикроватном столике у изголовья рядом с чайным подносом стояли два горшка с хризантемами, а по покрывалу были небрежно рассыпаны несколько журналов.
Рассказывая ему свою историю, она постаралась напустить на себя сдержанный, кающийся вид, но у нее это вышло не слишком убедительно. На самом деле она просто светилась от радости и облегчения. А почему нет? Ее навестила сама Матрона. Она призналась ей во всем и получила отпущение, так сказать, грехов. Эйфория освобождения от чувства вины волной захлестнула ее. Кроме того, подумал он, обе девушки, которые могли бы угрожать ей, теперь неопасны. Диана Харпер покинула больницу. А Хитер Пирс была мертва.
Но в чем именно сестра Дейкерс призналась Матроне? Откуда такое, с трудом сдерживаемое, ликование? Ему бы очень хотелось это знать. Но он покинул ее комнату почти с тем же, с чем и вошел. По крайней мере, подумал он, она подтвердила показания Мадлен Гудейл, касающиеся того периода времени, когда они вместе занимались в библиотеке. Если только, что маловероятно, это не тайный сговор. Обе обеспечили друг другу алиби на предмет того, что они делали до завтрака. А после завтрака, перед тем как пойти в демонстрационный зал, она сидела с чашкой кофе в оранжерее и читала «Нэрсинг миррор». Сестра Пардоу и сестра Харпер находились вместе с ней. Все три девушки ушли из оранжереи одновременно, заглянули на пару минут в ванную комнату и туалет на втором этаже, затем отправились в демонстрационный зал. Так что вряд ли у Кристины Дейкерс мог подвернуться удобный случай подлить никотин в аппарат для искусственного кормления.
Делглиш прошагал уже не менее пятидесяти ярдов, когда внезапно остановился, застыв на месте от звука, который на какое-то мгновение показался ему женским плачем. Он стоял напрягшись, вслушиваясь в доносившиеся издалека отчаянные рыдания. На миг все смолкло; казалось, утих даже ветер. Затем рыдания повторились снова, теперь уже совершенно отчетливо. Это не были звуки, издаваемые ночным животным или почудившиеся его усталому, возбужденному мозгу. Где-то, по левую сторону от него, в зарослях деревьев горько плакала женщина.
Он не считал себя суеверным, однако обладал довольно живым для мужчины воображением. И теперь, стоя в темноте и вслушиваясь в безутешные, перекрывающие шум ветра женские рыдания, почувствовал, как у него все застыло внутри. На несколько секунд он ощутил весь ужас и отчаянье несчастной Нэнси Горриндж, словно это она сама вцепилась в него своими холодными пальцами. Ее тоска и боль заставили его содрогнуться. Прошлое как бы наложилось на настоящее. Затем это мгновение прошло. Это был плач настоящей живой женщины. Он нажал кнопку фонарика и сошел с дороги в темноту под деревьями.
Где-то в двадцати ярдах от края торфяника он увидел небольшую деревянную избушку; ее тускло освещенное окно отбрасывало квадрат света на соседний вяз. Он подошел к ней, бесшумно ступая по промокшей земле, и толкнул незапертую дверь. В лицо ему пахнул теплый, густой запах дерева, смешанный с запахом парафина и еще кое-чего, — с запахом человеческого жилища. В драном, плетенном из ивовых прутьев кресле сидела девушка, освещенная светом стоящей на перевернутом ящике лампы.
На какое-то мгновение ему показалась, что перед ним животное, которое попало в ловушку. Они молча смотрели друг на друга. При его появлении рыдания мгновенно прекратились, как если бы были притворными, и на него уставились недоверчивые, горящие враждой глаза. Может, это животное и попало в беду, но оно находилось на своей территории и было готово обороняться. Когда она заговорила, ее голос прозвучал неприязненно и без всякого страха:
— Кто вы?
— Меня зовут Адам Делглиш. А вас?
— Морэг Смит.
— Я слышал о вас, Морэг. Вы должны были вернуться в больницу сегодня вечером.
— Ну да. И мисс Коллинз велела мне доложить обо всем руководству общежития, если хотите знать. Я просилась обратно в крыло медперсонала, раз мне нельзя больше оставаться в Найтипгейл-Хаус. Но как же! Нет и нет! Я слишком хорошо ладила с докторами! Так что к ним мне нельзя. А в Найтингейл-Хаус на меня катят черт знает что. Я просила позволения поговорить с Матроной, но сестра Брамфет сказала, что ее не следует беспокоить.
Она замолчала и принялась подкручивать огонь в лампе. Пламя вспыхнуло ярче. Она пристально посмотрела на Делглиша:
— Адам Делглиш. Чудное имя! Вы новенький, да?
— Я приехал сюда только сегодня утром. Полагаю, вам известно о сестре Фоллон. Я детектив. Хочу выяснить, как умерли она и сестра Пирс.
В первый момент ему показалось, что это известие вызовет у нее очередной приступ рыданий. Она открыла было рот, но, словно опомнившись, вздохнула и вновь закрыла его. Затем угрюмо сказала:
— Я ее не убивала.
— Сестру Пирс? Разумеется, пет. С какой стати?
— Кое-кто думает иначе.
— Кто это?
— Да тот инспектор, черт бы его побрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55