Не стоит говорить, что власти ФРГ и Австрии его не жалуют. Ведь он считает, что они сидят сложа руки: не только скрывающихся нацистов не разыскивают, но и известных не арестовывают. Бывшие эсэсовцы ненавидят Визенталя – они дважды пытались убить его, бюрократам хочется, чтобы он оставил их в покое. Впрочем, многие простые люди считают его героем и всячески ему помогают.
– Теперь я вспомнил. Не он ли выследил Адольфа Эйхмана?
Лорд Рассел кивнул:
– Он узнал, что тот скрывался под именем Рикардо Клемента и жил в Буэнос-Айресе. Израильтяне сумели вывезти его из Аргентины. Визенталь – единственный, кто может знать о Рошманне что-нибудь новое.
– Вы с ним знакомы? – спросил Миллер.
Лорд Рассел вновь кивнул:
– Пожалуй, я напишу для вас рекомендательное письмо. К Симону, желая получить сведения, приходят многие. Так что моя рекомендация не помешает.
Он подошел к письменному столу, набросал на листе гербовой бумаги несколько строк и запечатал его в конверт.
– Желаю удачи. Она вам понадобится, – сказал он и проводил Миллера до дверей.
На другое утро Петер самолетом английской авиакомпании ВЕА вернулся в Бонн, взял свою машину и отправился в Вену через Штутгарт, Мюнхен, Зальцбург и Линц.
Переночевал он в Мюнхене. Петер решил не торопиться: был гололед, проезжую часть то и дело сужали до одной полосы, а на другие пускали грейдеры или песочницы, которые тщетно пытались совладать с непрекращавшимся снегом. На другое утро Миллер поднялся рано и добрался бы до Вены к обеду, если бы не пришлось стоять у Бад-Тёльца, что на самом выезде из Мюнхена.
Шоссе шло по густому сосновому лесу, как вдруг несколько знаков «сбавить ход» остановили движение. У обочины была запаркована полицейская машина с включенной мигалкой, поперек дороги, сдерживая поток, стояли двое патрульных в белых шинелях. На противоположной стороне творилось то же самое. В этом месте на шоссе выходила прорубленная в лесу грунтовая дорога, там, где она пересекала автобан, стояли по два солдата, в зимней форме, с подсвеченными жезлами в руках, ждали, когда из леса покажется то, что пока скрывалось там.
Сгорая от нетерпения, Миллер опустил стекло и обратился к одному из полисменов:
– В чем дело, отчего такая задержка?
Патрульный не торопясь подошел к «ягуару» и улыбнулся:
– Из-за маневров. Скоро из леса пойдут танки.
И впрямь, через пятнадцать минут появился первый из них, между деревьев показалась длинная пушка, похожая на хобот принюхивающегося слона, потом с глухим гулом бронированное чудовище перекатилось через автобан.
Старший сержант Ульрик Франк был счастлив. В тридцать лет он осуществил свою заветную мечту – командовать танком. Он даже помнил, когда эта мечта в нем зародилась. Дело было так. В январе 1945 года, его, мальчугана из Мангейма, в первый раз повели в кино. Перед фильмом крутили журнал, в котором захватывающе показывалось, как «тигры» Гассо фон Мантейфеля шли на американцев и англичан.
Ульрик, как завороженный, смотрел на командиров в стальных касках и защитных очках, бесстрашно возвышавшихся над открытыми люками. С той минуты жизнь одиннадцатилетнего мальчика круто переменилась. Выходя из кинотеатра, он поклялся, что рано или поздно станет командиром танка.
На это у него ушло девятнадцать лет. И вот на зимних учениях 1964 года в лесах вокруг Бад-Тёльца он возглавлял экипаж своей первой машины – американского М-48 «паттон».
А для «паттона» эти учения были последними. В лагере танкистов уже ждали новенькие французские АМХ-13 – ими перевооружали армию ФРГ. И через неделю Ульрик получил в свое распоряжение более маневренную и лучше вооруженную машину.
Франк оглядел черный крест новой немецкой армии на башне, а под ним – собственное имя танка, и ему стало грустно. Хотя Ульрик командовал «паттоном» всего полгода, этот танк навсегда останется его первенцем, любимчиком. Франк окрестил его «Драхенфельс» – «Скала дракона» – по названию утеса на Рейне, где Мартин Лютер, переводя Библию на немецкий, увидел дьявола и запустил в него чернильницей. «По-видимому, танк после учений демонтируют и пустят в переплавку», – подумал Ульрик.
Переезжая шоссе, дивизион ненадолго остановился, но вскоре двинулся вновь и быстро скрылся в лесу.
До столицы Австрии Миллер добрался к вечеру третьего января. Дом номер семь на площади Рудольфа он нашел без труда. В перечне у подъезда напротив третьего этажа стояла карточка с надписью «Центр документации». Петер поднялся туда и постучал в покрашенную палевой краской деревянную дверь. Сначала Миллера оглядели в глазок, потом дверь отворилась. За ней стояла симпатичная блондинка.
– Слушаю вас.
– Меня зовут Миллер. Петер Миллер. Я бы хотел побеседовать с господином Визенталем. У меня есть рекомендательное письмо.
Он вынул его и передал девушке. Та нерешительно взглянула на конверт; улыбнулась и попросила Петера подождать.
Через несколько минут она появилась вновь, но на этот раз в конце коридора, куда выходила дверь приемной, и позвала Петера. Тот прошел по коридору, увидел слева открытую дверь и переступил порог. Из-за письменного стола поднялся и сказал: «Проходите» – плотный мужчина под два метра ростом, в пиджаке из толстого сукна. Он сутулился, словно все время искал какой-то пропавший со стола документ.
Это и был Симон Визенталь. В руке он держал письмо лорда Рассела.
Кабинет Визенталя был мал до тесноты. Одну сторону занимали забитые книгами полки. На другой, той, к которой Миллер стоял лицом, висели многочисленные рукописи – свидетельства жертв злодеяний эсэсовцев. У противоположной стоял диван, тоже заваленный книгами, слева от двери было небольшое окно во двор, а под ним – письменный стол Визенталя. Миллер уселся на поставленный рядом стул для посетителей.
– Мой друг лорд Рассел пишет, что вы собираетесь выследить бывшего эсэсовца-убийцу, – начал Визенталь.
– Совершенно верно.
– Как его имя?
– Рошманн. Капитан Эдуард Рошманн.
От изумления Визенталь поднял брови и присвистнул.
– Вы знаете о нем? – осведомился Миллер.
– О Рижском мяснике? Еще бы! Он находится среди тех пятидесяти преступников, поисками которых я занимаюсь в первую очередь, – ответил Визенталь. – Позвольте спросить, почему вы взялись именно за него?
Миллер попытался объяснить все вкратце.
– Начните сначала, – перебил его Визенталь. – Что это за дневник такой?
Миллеру пришлось пересказать свою историю в четвертый раз. Она становилась все длиннее – к известному о жизни Рошманна добавлялись новые подробности.
– И теперь мне бы хотелось узнать, – закончил Петер, – куда делся Рошманн, спрыгнув с поезда.
Симон Визенталь глядел, как за окном на землю ложились снежные хлопья.
– Дневник при вас? – спросил он наконец. Миллер вынул его из папки и положил на стол. Визенталь пролистал его, пробормотал: «Потрясающе» – и подняв глаза на Петера, сказал:
– Хорошо, я вам верю.
– А раньше сомневались? – удивился Миллер.
Симон Визенталь хитро взглянул на него:
– Сомнения есть всегда, герр Миллер. Слишком уж странную историю вы рассказали. К тому же я так и не понял, зачем вам понадобилось выслеживать Рошманна.
Миллер пожал плечами:
– Я журналист. А это хороший материал для прессы.
– Вряд ли найдется газета, которая согласится его напечатать. А тем более хорошо оплатить. Неужели здесь нет личной заинтересованности?
Миллер уклонился от прямого ответа.
– С чего вы это взяли? Мне всего двадцать девять лет. Во времена рижского гетто я был совсем ребенком.
– Конечно, конечно. – Визенталь взглянул на часы и встал. – Уже пять, и мне бы хотелось вернуться к жене. Можно взять дневник Таубера на выходные?
– Ради Бога, – ответил Миллер.
– Хорошо. Тогда приходите в понедельник утром, я расскажу вам все, что знаю о Рошманне.
Миллер приехал в понедельник в десять утра. Симон Визенталь вскрывал почту. Увидев журналиста, он жестом пригласил его сесть и продолжал аккуратно – ножницами – отрезать краешки конвертов.
– Я собираю марки, – пояснил он, – поэтому не хочу портить конверты, – и, закончив, продолжил: – Вчера вечером я дочитал дневник. Это замечательный документ.
– Он вас удивил?
– Если что и удивило, то отнюдь не содержание. Ведь подобное пережил я сам. Меня поразила точность. Из Таубера вышел бы замечательный свидетель. Он подмечал даже пустяки. И все записывал – по горячим следам. А это очень важно, если хочешь, чтобы австрийский или западногерманский суд вынес обвинительный приговор. Как жаль, что Таубера нет в живых.
Миллер поразмыслил немного и спросил:
– Герр Визенталь. Впервые я разговариваю с человеком, прошедшим концлагерь. Больше всего меня в дневнике Таубера поразило, что Саломон отрицал общую вину. Между тем нам, немцам, вот уже двадцать лет твердят, что виноваты мы все до единого. Вы тоже так считаете?
– Нет, – ответил Визенталь. – Прав Таубер.
– Но ведь мы уничтожили в концлагерях четырнадцать миллионов неарийцев!
– Разве вы лично кого-нибудь убили? Нет, трагедия в том, что в руки правосудия не попали истинные преступники.
– Тогда кто же уничтожил эти четырнадцать миллионов?
Симон Визенталь пристально посмотрел на Миллера:
– Известно ли вам о структуре СС? Об отделах этого ведомства, которые и повинны в массовых убийствах?
– Нет.
– Тогда я расскажу о них. Вы слышали о главном отделе имперской экономической администрации, обвиненном в эксплуатации узников концлагерей?
– Да, я что-то об этом читал.
– Так знайте, это лишь среднее звено цепи, – начал Симон Визенталь. – Ведь еще нужно было отсеять будущих жертв от остального населения, согнать их в одно место, развезти по концлагерям, а потом, когда из них выжмут все соки, и убить. Этим занималось РСХА, главное отделение имперской безопасности, силами которого и были уничтожены эти четырнадцать миллионов человек. Странное на первый взгляд место для слова «безопасность», правда? Но дело в том, что нацисты считали, будто эти несчастные представляли угрозу рейху и его от них надо было обезопасить. Также в функции РСХА входило выслеживать, допрашивать и отправлять в концлагеря других врагов рейха: коммунистов, социал-демократов, либералов, журналистов и священников, которые высказывались против фашизма, борцов Сопротивления в оккупированных странах, а потом и собственных военачальников, таких, как фельдмаршал Эрвин Роммель и адмирал Вильгельм Канарис, расстрелянных по подозрению в пособничестве антифашистам.
РСХА делилось на шесть отделов. В первом занимались управлением и кадрами; во втором – обеспечением и финансами. В третьем отделе находились печально известные служба имперской безопасности и полиция безопасности, которые возглавлял сначала Райнхард Гейдрих, а потом, после его убийства в Праге в 1942 году, Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии казненный союзниками. В этих ведомствах, чтобы развязать языки допрашиваемым, запросто применяли пытки.
Четвертым отделом было гестапо, возглавлявшееся до сих пор не найденным Генрихом Мюллером. Во главе еврейской секции гестапо (Б-4) стоял Адольф Эйхман, которого агенты «Моссада» вывезли из Аргентины в Иерусалим, где его судили и расстреляли. Пятым отделом считалась криминальная полиция, шестым – разведслужба.
Шеф третьего отдела являлся одновременно и главой всего РСХА, а шеф первого – его заместителем. Последним был генерал-лейтенант Бруно Штрекенбах, который теперь живет в Фегельвайде, а работает в одном из гамбургских магазинов.
Если искать виновных в преступлениях против человечества, большинство окажется из этих двух отделов. Это тысячи, а не миллионы людей, живущих сейчас в ФРГ. Теория общей вины шестидесяти миллионов немцев, включая детей, женщин, солдат, моряков и летчиков, которые ничего общего с преступлениями фашистов не имели, была придумана союзниками, но больше всего оказалась на руку бывшим эсэсовцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Теперь я вспомнил. Не он ли выследил Адольфа Эйхмана?
Лорд Рассел кивнул:
– Он узнал, что тот скрывался под именем Рикардо Клемента и жил в Буэнос-Айресе. Израильтяне сумели вывезти его из Аргентины. Визенталь – единственный, кто может знать о Рошманне что-нибудь новое.
– Вы с ним знакомы? – спросил Миллер.
Лорд Рассел вновь кивнул:
– Пожалуй, я напишу для вас рекомендательное письмо. К Симону, желая получить сведения, приходят многие. Так что моя рекомендация не помешает.
Он подошел к письменному столу, набросал на листе гербовой бумаги несколько строк и запечатал его в конверт.
– Желаю удачи. Она вам понадобится, – сказал он и проводил Миллера до дверей.
На другое утро Петер самолетом английской авиакомпании ВЕА вернулся в Бонн, взял свою машину и отправился в Вену через Штутгарт, Мюнхен, Зальцбург и Линц.
Переночевал он в Мюнхене. Петер решил не торопиться: был гололед, проезжую часть то и дело сужали до одной полосы, а на другие пускали грейдеры или песочницы, которые тщетно пытались совладать с непрекращавшимся снегом. На другое утро Миллер поднялся рано и добрался бы до Вены к обеду, если бы не пришлось стоять у Бад-Тёльца, что на самом выезде из Мюнхена.
Шоссе шло по густому сосновому лесу, как вдруг несколько знаков «сбавить ход» остановили движение. У обочины была запаркована полицейская машина с включенной мигалкой, поперек дороги, сдерживая поток, стояли двое патрульных в белых шинелях. На противоположной стороне творилось то же самое. В этом месте на шоссе выходила прорубленная в лесу грунтовая дорога, там, где она пересекала автобан, стояли по два солдата, в зимней форме, с подсвеченными жезлами в руках, ждали, когда из леса покажется то, что пока скрывалось там.
Сгорая от нетерпения, Миллер опустил стекло и обратился к одному из полисменов:
– В чем дело, отчего такая задержка?
Патрульный не торопясь подошел к «ягуару» и улыбнулся:
– Из-за маневров. Скоро из леса пойдут танки.
И впрямь, через пятнадцать минут появился первый из них, между деревьев показалась длинная пушка, похожая на хобот принюхивающегося слона, потом с глухим гулом бронированное чудовище перекатилось через автобан.
Старший сержант Ульрик Франк был счастлив. В тридцать лет он осуществил свою заветную мечту – командовать танком. Он даже помнил, когда эта мечта в нем зародилась. Дело было так. В январе 1945 года, его, мальчугана из Мангейма, в первый раз повели в кино. Перед фильмом крутили журнал, в котором захватывающе показывалось, как «тигры» Гассо фон Мантейфеля шли на американцев и англичан.
Ульрик, как завороженный, смотрел на командиров в стальных касках и защитных очках, бесстрашно возвышавшихся над открытыми люками. С той минуты жизнь одиннадцатилетнего мальчика круто переменилась. Выходя из кинотеатра, он поклялся, что рано или поздно станет командиром танка.
На это у него ушло девятнадцать лет. И вот на зимних учениях 1964 года в лесах вокруг Бад-Тёльца он возглавлял экипаж своей первой машины – американского М-48 «паттон».
А для «паттона» эти учения были последними. В лагере танкистов уже ждали новенькие французские АМХ-13 – ими перевооружали армию ФРГ. И через неделю Ульрик получил в свое распоряжение более маневренную и лучше вооруженную машину.
Франк оглядел черный крест новой немецкой армии на башне, а под ним – собственное имя танка, и ему стало грустно. Хотя Ульрик командовал «паттоном» всего полгода, этот танк навсегда останется его первенцем, любимчиком. Франк окрестил его «Драхенфельс» – «Скала дракона» – по названию утеса на Рейне, где Мартин Лютер, переводя Библию на немецкий, увидел дьявола и запустил в него чернильницей. «По-видимому, танк после учений демонтируют и пустят в переплавку», – подумал Ульрик.
Переезжая шоссе, дивизион ненадолго остановился, но вскоре двинулся вновь и быстро скрылся в лесу.
До столицы Австрии Миллер добрался к вечеру третьего января. Дом номер семь на площади Рудольфа он нашел без труда. В перечне у подъезда напротив третьего этажа стояла карточка с надписью «Центр документации». Петер поднялся туда и постучал в покрашенную палевой краской деревянную дверь. Сначала Миллера оглядели в глазок, потом дверь отворилась. За ней стояла симпатичная блондинка.
– Слушаю вас.
– Меня зовут Миллер. Петер Миллер. Я бы хотел побеседовать с господином Визенталем. У меня есть рекомендательное письмо.
Он вынул его и передал девушке. Та нерешительно взглянула на конверт; улыбнулась и попросила Петера подождать.
Через несколько минут она появилась вновь, но на этот раз в конце коридора, куда выходила дверь приемной, и позвала Петера. Тот прошел по коридору, увидел слева открытую дверь и переступил порог. Из-за письменного стола поднялся и сказал: «Проходите» – плотный мужчина под два метра ростом, в пиджаке из толстого сукна. Он сутулился, словно все время искал какой-то пропавший со стола документ.
Это и был Симон Визенталь. В руке он держал письмо лорда Рассела.
Кабинет Визенталя был мал до тесноты. Одну сторону занимали забитые книгами полки. На другой, той, к которой Миллер стоял лицом, висели многочисленные рукописи – свидетельства жертв злодеяний эсэсовцев. У противоположной стоял диван, тоже заваленный книгами, слева от двери было небольшое окно во двор, а под ним – письменный стол Визенталя. Миллер уселся на поставленный рядом стул для посетителей.
– Мой друг лорд Рассел пишет, что вы собираетесь выследить бывшего эсэсовца-убийцу, – начал Визенталь.
– Совершенно верно.
– Как его имя?
– Рошманн. Капитан Эдуард Рошманн.
От изумления Визенталь поднял брови и присвистнул.
– Вы знаете о нем? – осведомился Миллер.
– О Рижском мяснике? Еще бы! Он находится среди тех пятидесяти преступников, поисками которых я занимаюсь в первую очередь, – ответил Визенталь. – Позвольте спросить, почему вы взялись именно за него?
Миллер попытался объяснить все вкратце.
– Начните сначала, – перебил его Визенталь. – Что это за дневник такой?
Миллеру пришлось пересказать свою историю в четвертый раз. Она становилась все длиннее – к известному о жизни Рошманна добавлялись новые подробности.
– И теперь мне бы хотелось узнать, – закончил Петер, – куда делся Рошманн, спрыгнув с поезда.
Симон Визенталь глядел, как за окном на землю ложились снежные хлопья.
– Дневник при вас? – спросил он наконец. Миллер вынул его из папки и положил на стол. Визенталь пролистал его, пробормотал: «Потрясающе» – и подняв глаза на Петера, сказал:
– Хорошо, я вам верю.
– А раньше сомневались? – удивился Миллер.
Симон Визенталь хитро взглянул на него:
– Сомнения есть всегда, герр Миллер. Слишком уж странную историю вы рассказали. К тому же я так и не понял, зачем вам понадобилось выслеживать Рошманна.
Миллер пожал плечами:
– Я журналист. А это хороший материал для прессы.
– Вряд ли найдется газета, которая согласится его напечатать. А тем более хорошо оплатить. Неужели здесь нет личной заинтересованности?
Миллер уклонился от прямого ответа.
– С чего вы это взяли? Мне всего двадцать девять лет. Во времена рижского гетто я был совсем ребенком.
– Конечно, конечно. – Визенталь взглянул на часы и встал. – Уже пять, и мне бы хотелось вернуться к жене. Можно взять дневник Таубера на выходные?
– Ради Бога, – ответил Миллер.
– Хорошо. Тогда приходите в понедельник утром, я расскажу вам все, что знаю о Рошманне.
Миллер приехал в понедельник в десять утра. Симон Визенталь вскрывал почту. Увидев журналиста, он жестом пригласил его сесть и продолжал аккуратно – ножницами – отрезать краешки конвертов.
– Я собираю марки, – пояснил он, – поэтому не хочу портить конверты, – и, закончив, продолжил: – Вчера вечером я дочитал дневник. Это замечательный документ.
– Он вас удивил?
– Если что и удивило, то отнюдь не содержание. Ведь подобное пережил я сам. Меня поразила точность. Из Таубера вышел бы замечательный свидетель. Он подмечал даже пустяки. И все записывал – по горячим следам. А это очень важно, если хочешь, чтобы австрийский или западногерманский суд вынес обвинительный приговор. Как жаль, что Таубера нет в живых.
Миллер поразмыслил немного и спросил:
– Герр Визенталь. Впервые я разговариваю с человеком, прошедшим концлагерь. Больше всего меня в дневнике Таубера поразило, что Саломон отрицал общую вину. Между тем нам, немцам, вот уже двадцать лет твердят, что виноваты мы все до единого. Вы тоже так считаете?
– Нет, – ответил Визенталь. – Прав Таубер.
– Но ведь мы уничтожили в концлагерях четырнадцать миллионов неарийцев!
– Разве вы лично кого-нибудь убили? Нет, трагедия в том, что в руки правосудия не попали истинные преступники.
– Тогда кто же уничтожил эти четырнадцать миллионов?
Симон Визенталь пристально посмотрел на Миллера:
– Известно ли вам о структуре СС? Об отделах этого ведомства, которые и повинны в массовых убийствах?
– Нет.
– Тогда я расскажу о них. Вы слышали о главном отделе имперской экономической администрации, обвиненном в эксплуатации узников концлагерей?
– Да, я что-то об этом читал.
– Так знайте, это лишь среднее звено цепи, – начал Симон Визенталь. – Ведь еще нужно было отсеять будущих жертв от остального населения, согнать их в одно место, развезти по концлагерям, а потом, когда из них выжмут все соки, и убить. Этим занималось РСХА, главное отделение имперской безопасности, силами которого и были уничтожены эти четырнадцать миллионов человек. Странное на первый взгляд место для слова «безопасность», правда? Но дело в том, что нацисты считали, будто эти несчастные представляли угрозу рейху и его от них надо было обезопасить. Также в функции РСХА входило выслеживать, допрашивать и отправлять в концлагеря других врагов рейха: коммунистов, социал-демократов, либералов, журналистов и священников, которые высказывались против фашизма, борцов Сопротивления в оккупированных странах, а потом и собственных военачальников, таких, как фельдмаршал Эрвин Роммель и адмирал Вильгельм Канарис, расстрелянных по подозрению в пособничестве антифашистам.
РСХА делилось на шесть отделов. В первом занимались управлением и кадрами; во втором – обеспечением и финансами. В третьем отделе находились печально известные служба имперской безопасности и полиция безопасности, которые возглавлял сначала Райнхард Гейдрих, а потом, после его убийства в Праге в 1942 году, Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии казненный союзниками. В этих ведомствах, чтобы развязать языки допрашиваемым, запросто применяли пытки.
Четвертым отделом было гестапо, возглавлявшееся до сих пор не найденным Генрихом Мюллером. Во главе еврейской секции гестапо (Б-4) стоял Адольф Эйхман, которого агенты «Моссада» вывезли из Аргентины в Иерусалим, где его судили и расстреляли. Пятым отделом считалась криминальная полиция, шестым – разведслужба.
Шеф третьего отдела являлся одновременно и главой всего РСХА, а шеф первого – его заместителем. Последним был генерал-лейтенант Бруно Штрекенбах, который теперь живет в Фегельвайде, а работает в одном из гамбургских магазинов.
Если искать виновных в преступлениях против человечества, большинство окажется из этих двух отделов. Это тысячи, а не миллионы людей, живущих сейчас в ФРГ. Теория общей вины шестидесяти миллионов немцев, включая детей, женщин, солдат, моряков и летчиков, которые ничего общего с преступлениями фашистов не имели, была придумана союзниками, но больше всего оказалась на руку бывшим эсэсовцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41