Телефонный провод Миллер оборвал еще раньше. В последний раз журналист оглядел комнату ушел, заперев за собой дверь.
На лестнице его вдруг осенило: ночной портье, вероятно, заметил, как Миллер с Байером поднимались на второй этаж. Что он подумает, если теперь один Миллер спустится в вестибюль, заплатит по счету и уедет?
Петер вернулся и пошел в глубь гостиницы. Окно в конце коридора выходило на пожарную лестницу. Миллер поднял задвижку и стал на железную ступеньку. Через несколько секунд он очутился на заднем дворе у гаража, оттуда прошел в узкий переулок за гостиницей.
Вскоре он уже плелся к «ягуару», стоявшему в трех километрах от гостиницы. Бессонная ночь и выпитое вино оставили Петера почти без сил. Ему очень хотелось спать, но он понимал: до Винцера надо добраться раньше, чем поднимут тревогу фашисты.
Когда он сел за руль «ягуара», было почти четыре утра. А через полчаса выехал на шоссе, ведущее на север.
Едва Миллер ушел, как Байер, совершенно протрезвевший, стал пробовать освободиться. Он пытался зубами сквозь кляп и шарф развязать руки, но ожиревшая шея не давала низко склонить голову, а носки во рту мешали сжать зубы. И тут Франц заметил лежавший на полу светильник, подумал: «Если удастся разбить лампочку, можно разрезать путы осколками стекла».
Не меньше часа понадобилось Байеру, чтобы доползти до светильника вместе со стулом и разбить лампу.
Разрезать материю стеклом кажется простым делом лишь на первый взгляд. С рук Байера лил пот, галстуки промокли и впились в кожу еще сильнее. Только в семь утра, когда уже начало светать, первые нити материи стали расходиться. А полностью Байер освободил левую руку еще через час. Но дальше стало легче. Свободной рукой он снял с головы шарф, вынул изо рта кляп и несколько минут пролежал неподвижно, пытаясь отдышаться. Потом развязал правую руку и ноги.
Сперва он ткнулся в дверь, но она оказалась запертой. Тогда он проковылял на онемевших от пут ногах к телефону – аппарат не работал – и наконец подошел к окну, отдернул шторы и распахнул створки.
Маккензен к тому времени подремывал, несмотря на холод. Увидев, что кто-то раздвигает шторы, он вскинул ружье и, когда окно открыли, выстрелил прямо в лицо тому, кто это сделал.
Пуля попала Байеру в шею, и он умер еще до того, как его грузное тело качнулось назад и упало на пол.
Звук выстрела можно принять за автомобильный выхлоп, но только в первое мгновение. Маккензен понимал: даже в такой неурочный час кто-нибудь с минуту на минуту попытается выяснить, в чем дело.
Не взглянув больше на открытое окно гостиницы, он скользнул по бетонной лестнице, выскочил во двор, обежал две бетономешалки и кучу гравия. Не прошло и минуты после выстрела, как он сунул винтовку в багажник «мерседеса» и уехал.
Но еще вставляя ключ в замок зажигания, Маккензен понял, что дело неладно – он, видимо, ошибся. Человек, которого приказал убить Вервольф, высокий и тощий. А у окна, как показалось Маккензену, стоял толстяк. Из увиденного вчера вечером палач сделал вывод, что убил Байера.
Впрочем, ничего страшного не произошло. Увидев на ковре мертвеца, Миллер побежит из гостиницы что есть сил. И вернется к оставленному в трех километрах «ягуару». Туда и поехал Маккензен. А по-настоящему забеспокоился, не найдя между «опелем» и грузовым «бенцем» «ягуара» Миллера.
Но Маккензен не стал бы главным палачом «ОДЕССЫ», если бы терялся в подобных обстоятельствах. В переделки он попадал не раз. Несколько минут Маккензен просидел за рулем «мерседеса», смирился с мыслью, что упустил Миллера, и стал размышлять, куда тот делся.
Если он ушел еще до смерти Байера, рассуждал палач, он поступил так потому, что или ничего от толстяка не добился, или, наоборот, что-то у него выпытал. Если справедливо первое, все в порядке, Миллера можно будет обезвредить и позже. Если же верно второе, один Вервольф может знать, какие сведения выудил у Байера журналист, – значит, несмотря на страх перед Вервольфом, придется ему звонить.
Поиски таксофона заняли у Маккензена десять минут. А монеты по одной марке для междугородных переговоров он всегда носил с собой.
Услышав неприятные вести, Вервольф долго осыпал Маккензена проклятиями. Наконец успокоился и скомандовал:
– Найди его как можно скорее! Бог знает, где он теперь!
Маккензен объяснил шефу, что ему надо знать, какие сведения Миллер мог выпытать у Байера.
Вервольф призадумался и вдруг испуганно выдохнул:
– Печатник! Он узнал имя печатника!
– Какого печатника, шеф?
Вервольф взял себя в руки.
– Я свяжусь с ним и предупрежу, – твердо сказал он. – Вот куда поехал Миллер. – Вервольф продиктовал адрес. – Отправляйтесь туда немедленно. Миллер будет или у печатника дома, или где-нибудь в городе. Если не найдете самого Миллера, разыщите его машину и не отходите от нее ни на шаг. К ней он возвращается всегда.
Вервольф бросил трубку, тут же поднял ее и попросил справочную. Узнав нужный номер, позвонил в Оснабрюк.
В Штутгарте Маккензен пожал плечами, повесил трубку и вернулся к машине. Мысль о предстоящей дальней поездке и новом убийстве его не радовала. Он устал не меньше Миллера, приближавшегося теперь к Оснабрюку. И Миллер, и Маккензен уже сутки не спали, а палач к тому же не ел со вчерашнего утра.
Продрогший до костей, сгоравший от желания выпить чашку горячего кофе с коньяком, он забрался в «мерседес» и тронулся к шоссе на Вестфалию.
Глава 14
На первый взгляд Клаус Винцер на эсэсовца совсем не походил. Во-первых, он был гораздо ниже нужного для СС роста в 180 см, во-вторых, страдал близорукостью. Сейчас, в возрасте сорока лет, он был располневшим, невзрачным, робким человеком с пушистыми светлыми волосами.
И впрямь, не было среди носивших форму СС людей с более странной карьерой. Он родился в 1924 году в семье некоего Иоганна Винцера, мясника из Висбадена, крупного громогласного человека, с двадцатых годов преданного сторонника Адольфа Гитлера и национал-социалистов. С детства помнил Клаус, как отец приходил домой после уличных боев с коммунистами и социалистами.
Клаус пошел в мать, и отец с отвращением смотрел на невысокого, слабого, близорукого сына-тихоню. Тому претили насилие, спорт и «Гитлерюгенд». Лишь в одном Клаус преуспевал: еще мальчишкой он загорелся любовью к искусству каллиграфии и изготовления красочных рукописей, что отец считал занятием для девиц.
Когда нацисты пришли к власти, дела отца здорово поправились: за свою преданность партии он получил исключительное право снабжать мясом местное подразделение СС. Молодые парни в мундирах со сдвоенными молниями в петлицах ему очень нравились, и он тайно мечтал однажды увидеть в черно-серебряной форме и сына.
Клаус склонности к этому не выказывал, предпочитая корпеть над рукописями, экспериментировать с цветными чернилами и красивыми шрифтами.
Началась война, а весной 1942 года Клаус достиг восемнадцати лет – призывного возраста, но в армию его не взяли даже писарем – он не прошел медкомиссию.
Иоганн Винцер поехал в Берлин к старому товарищу по уличным боям, который теперь занимал видный пост в СС, в надежде, что тот вступится за сына и сумеет устроить его на службу империи. Эсэсовец, изо всех сил стараясь помочь, спросил, что у Клауса получается лучше всего. Покраснев от стыда, отец признался, что сын красиво оформляет рукописи.
Эсэсовец пообещал сделать все, что сможет, и спросил, сумеет ли Клаус изготовить на пергаменте красочную грамоту в честь некоего майора СС Фрица Зурена.
Клаус выполнил просьбу, и через несколько дней на торжественной встрече в Берлине эту грамоту Зурену преподнесли коллеги. Его, бывшего коменданта зловещего концлагеря Заксенхаузен, переводили в еще более зловещий лагерь – Равенсбрюк. В 1945 году Зурена казнили французы.
Красиво оформленная грамота понравилась всем на встрече в берлинском штабе РСХА, в том числе и лейтенанту СС Альфреду Найоксу, тому самому, что организовал в августе 1939 года провокационное «нападение» на радиостанцию в Глейвице на польско-германской границе, оставив там трупы двух переодетых в немецкую форму заключенных из концлагеря как «доказательство» агрессии Польши, ставшее предлогом для начала второй мировой войны. По его просьбе Винцера направили в Берлин.
Не успевшего опомниться Клауса приняли в СС без всякого предварительного обучения и послали работать над совершенно секретным проектом. Ошеломленный мясник из Висбадена был на седьмом небе.
За выполнение проекта отвечала секция «Ф» шестого отдела РСХА. В берлинской мастерской на Дельбрюкштрассе эсэсовцы занимались изготовлением поддельных купюр по пять фунтов и сто долларов. Бумагу делали на имперской денежной фабрике в Шпехтхаузене, что неподалеку от Берлина, а задача работавших на Дельбрюкштрассе состояла в нанесении на нее водяных знаков. Клаус Винцер понадобился там из-за знания красок и бумаги.
Смысл этой затеи состоял в том, чтобы наводнить Великобританию и США фальшивыми деньгами и таким образом подорвать экономику этих стран. В начале 1943 года, когда немцы разгадали секрет водяных знаков на английских пятерках, группу по изготовлению клише перевели в девятнадцатый блок концлагеря Заксекхаузеи, где каллиграфы и граверы из заключенных работали под руководством СС над изготовлением клише для долларов и фунтов. Винцер проверял качество этих клише: эсэсовцы считали, что заключенные могут нарочно в чем-нибудь ошибиться.
За два года подчиненные обучили Винцера всему, что знали сами, и он стал блестящим фальшивомонетчиком. К концу 1944 года в девятнадцатом блоке изготовляли и поддельные удостоверения личности, которые пригодились бы эсэсовцам после падения Третьего рейха.
Ранней весной 1945 года маленькому мирку девятнадцатого блока, жившему по сравнению с опустошенной Германией в относительном благополучии, пришел конец. Всей группе во главе с капитаном Бернхардом Крюгером приказали покинуть Заксенхаузен и переехать для продолжения работ в дальний горный район Австрии. Фальшивомонетчики перебрались в заброшенную пивоварню Редль-Ципф в Верхней Австрии. За несколько дней до окончания войны Винцер стоял на берегу озера и плакал, глядя, как тонут миллионы идеально подделанных фунтов и долларов.
Он вернулся домой в Висбаден и с изумлением обнаружил, что мирное население страны голодало. Висбаден был в зоне американской оккупации, и, хотя сами янки кормились до отвала, немцам оcтaвались крохи. В лавке отца на месте окороков с блестящих крюков свешивалась лишь жалкая нитка сосисок. Мать объяснила Клаусу, что продукты теперь выдаются по карточкам, которые печатают американцы. Клаус с недоумением поглядел на карточки, сообразил, что сделаны они кустарно и на дешевой бумаге, взял пригоршню и на несколько дней заперся у себя в комнате. А когда вышел, то протянул ошеломленной матери столько карточек, что их хватило бы семье на полгода.
– Но они же фальшивые! – ахнула мать.
Клаус терпеливо объяснил ей то, во что свято верил сам: они не фальшивые, просто отпечатаны на другой машине. Да и отец заступился за сына, рявкнул: «Ты хочешь сказать, глупая женщина, что карточки нашего сына хуже американских?» С таким доводом трудно было спорить, если учесть, что уже в тот же день семья Винцеров съела обед из четырех блюд.
Через месяц Клаус познакомился с Отто Клопсом, «королем» висбаденского «черного рынка», и они стали работать вместе. Винцер безотказно снабжал Клопса продовольственными карточками, талонами на бензин, капроновые чулки, мыло, одежду и косметику, пропусками в чужие оккупационные зоны, водительскими правами; Клопс их отоваривал. За тридцать месяцев, к лету 1948 года, Клаус Винцер разбогател. На его счету в банке лежало пять миллионов рейхсмарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
На лестнице его вдруг осенило: ночной портье, вероятно, заметил, как Миллер с Байером поднимались на второй этаж. Что он подумает, если теперь один Миллер спустится в вестибюль, заплатит по счету и уедет?
Петер вернулся и пошел в глубь гостиницы. Окно в конце коридора выходило на пожарную лестницу. Миллер поднял задвижку и стал на железную ступеньку. Через несколько секунд он очутился на заднем дворе у гаража, оттуда прошел в узкий переулок за гостиницей.
Вскоре он уже плелся к «ягуару», стоявшему в трех километрах от гостиницы. Бессонная ночь и выпитое вино оставили Петера почти без сил. Ему очень хотелось спать, но он понимал: до Винцера надо добраться раньше, чем поднимут тревогу фашисты.
Когда он сел за руль «ягуара», было почти четыре утра. А через полчаса выехал на шоссе, ведущее на север.
Едва Миллер ушел, как Байер, совершенно протрезвевший, стал пробовать освободиться. Он пытался зубами сквозь кляп и шарф развязать руки, но ожиревшая шея не давала низко склонить голову, а носки во рту мешали сжать зубы. И тут Франц заметил лежавший на полу светильник, подумал: «Если удастся разбить лампочку, можно разрезать путы осколками стекла».
Не меньше часа понадобилось Байеру, чтобы доползти до светильника вместе со стулом и разбить лампу.
Разрезать материю стеклом кажется простым делом лишь на первый взгляд. С рук Байера лил пот, галстуки промокли и впились в кожу еще сильнее. Только в семь утра, когда уже начало светать, первые нити материи стали расходиться. А полностью Байер освободил левую руку еще через час. Но дальше стало легче. Свободной рукой он снял с головы шарф, вынул изо рта кляп и несколько минут пролежал неподвижно, пытаясь отдышаться. Потом развязал правую руку и ноги.
Сперва он ткнулся в дверь, но она оказалась запертой. Тогда он проковылял на онемевших от пут ногах к телефону – аппарат не работал – и наконец подошел к окну, отдернул шторы и распахнул створки.
Маккензен к тому времени подремывал, несмотря на холод. Увидев, что кто-то раздвигает шторы, он вскинул ружье и, когда окно открыли, выстрелил прямо в лицо тому, кто это сделал.
Пуля попала Байеру в шею, и он умер еще до того, как его грузное тело качнулось назад и упало на пол.
Звук выстрела можно принять за автомобильный выхлоп, но только в первое мгновение. Маккензен понимал: даже в такой неурочный час кто-нибудь с минуту на минуту попытается выяснить, в чем дело.
Не взглянув больше на открытое окно гостиницы, он скользнул по бетонной лестнице, выскочил во двор, обежал две бетономешалки и кучу гравия. Не прошло и минуты после выстрела, как он сунул винтовку в багажник «мерседеса» и уехал.
Но еще вставляя ключ в замок зажигания, Маккензен понял, что дело неладно – он, видимо, ошибся. Человек, которого приказал убить Вервольф, высокий и тощий. А у окна, как показалось Маккензену, стоял толстяк. Из увиденного вчера вечером палач сделал вывод, что убил Байера.
Впрочем, ничего страшного не произошло. Увидев на ковре мертвеца, Миллер побежит из гостиницы что есть сил. И вернется к оставленному в трех километрах «ягуару». Туда и поехал Маккензен. А по-настоящему забеспокоился, не найдя между «опелем» и грузовым «бенцем» «ягуара» Миллера.
Но Маккензен не стал бы главным палачом «ОДЕССЫ», если бы терялся в подобных обстоятельствах. В переделки он попадал не раз. Несколько минут Маккензен просидел за рулем «мерседеса», смирился с мыслью, что упустил Миллера, и стал размышлять, куда тот делся.
Если он ушел еще до смерти Байера, рассуждал палач, он поступил так потому, что или ничего от толстяка не добился, или, наоборот, что-то у него выпытал. Если справедливо первое, все в порядке, Миллера можно будет обезвредить и позже. Если же верно второе, один Вервольф может знать, какие сведения выудил у Байера журналист, – значит, несмотря на страх перед Вервольфом, придется ему звонить.
Поиски таксофона заняли у Маккензена десять минут. А монеты по одной марке для междугородных переговоров он всегда носил с собой.
Услышав неприятные вести, Вервольф долго осыпал Маккензена проклятиями. Наконец успокоился и скомандовал:
– Найди его как можно скорее! Бог знает, где он теперь!
Маккензен объяснил шефу, что ему надо знать, какие сведения Миллер мог выпытать у Байера.
Вервольф призадумался и вдруг испуганно выдохнул:
– Печатник! Он узнал имя печатника!
– Какого печатника, шеф?
Вервольф взял себя в руки.
– Я свяжусь с ним и предупрежу, – твердо сказал он. – Вот куда поехал Миллер. – Вервольф продиктовал адрес. – Отправляйтесь туда немедленно. Миллер будет или у печатника дома, или где-нибудь в городе. Если не найдете самого Миллера, разыщите его машину и не отходите от нее ни на шаг. К ней он возвращается всегда.
Вервольф бросил трубку, тут же поднял ее и попросил справочную. Узнав нужный номер, позвонил в Оснабрюк.
В Штутгарте Маккензен пожал плечами, повесил трубку и вернулся к машине. Мысль о предстоящей дальней поездке и новом убийстве его не радовала. Он устал не меньше Миллера, приближавшегося теперь к Оснабрюку. И Миллер, и Маккензен уже сутки не спали, а палач к тому же не ел со вчерашнего утра.
Продрогший до костей, сгоравший от желания выпить чашку горячего кофе с коньяком, он забрался в «мерседес» и тронулся к шоссе на Вестфалию.
Глава 14
На первый взгляд Клаус Винцер на эсэсовца совсем не походил. Во-первых, он был гораздо ниже нужного для СС роста в 180 см, во-вторых, страдал близорукостью. Сейчас, в возрасте сорока лет, он был располневшим, невзрачным, робким человеком с пушистыми светлыми волосами.
И впрямь, не было среди носивших форму СС людей с более странной карьерой. Он родился в 1924 году в семье некоего Иоганна Винцера, мясника из Висбадена, крупного громогласного человека, с двадцатых годов преданного сторонника Адольфа Гитлера и национал-социалистов. С детства помнил Клаус, как отец приходил домой после уличных боев с коммунистами и социалистами.
Клаус пошел в мать, и отец с отвращением смотрел на невысокого, слабого, близорукого сына-тихоню. Тому претили насилие, спорт и «Гитлерюгенд». Лишь в одном Клаус преуспевал: еще мальчишкой он загорелся любовью к искусству каллиграфии и изготовления красочных рукописей, что отец считал занятием для девиц.
Когда нацисты пришли к власти, дела отца здорово поправились: за свою преданность партии он получил исключительное право снабжать мясом местное подразделение СС. Молодые парни в мундирах со сдвоенными молниями в петлицах ему очень нравились, и он тайно мечтал однажды увидеть в черно-серебряной форме и сына.
Клаус склонности к этому не выказывал, предпочитая корпеть над рукописями, экспериментировать с цветными чернилами и красивыми шрифтами.
Началась война, а весной 1942 года Клаус достиг восемнадцати лет – призывного возраста, но в армию его не взяли даже писарем – он не прошел медкомиссию.
Иоганн Винцер поехал в Берлин к старому товарищу по уличным боям, который теперь занимал видный пост в СС, в надежде, что тот вступится за сына и сумеет устроить его на службу империи. Эсэсовец, изо всех сил стараясь помочь, спросил, что у Клауса получается лучше всего. Покраснев от стыда, отец признался, что сын красиво оформляет рукописи.
Эсэсовец пообещал сделать все, что сможет, и спросил, сумеет ли Клаус изготовить на пергаменте красочную грамоту в честь некоего майора СС Фрица Зурена.
Клаус выполнил просьбу, и через несколько дней на торжественной встрече в Берлине эту грамоту Зурену преподнесли коллеги. Его, бывшего коменданта зловещего концлагеря Заксенхаузен, переводили в еще более зловещий лагерь – Равенсбрюк. В 1945 году Зурена казнили французы.
Красиво оформленная грамота понравилась всем на встрече в берлинском штабе РСХА, в том числе и лейтенанту СС Альфреду Найоксу, тому самому, что организовал в августе 1939 года провокационное «нападение» на радиостанцию в Глейвице на польско-германской границе, оставив там трупы двух переодетых в немецкую форму заключенных из концлагеря как «доказательство» агрессии Польши, ставшее предлогом для начала второй мировой войны. По его просьбе Винцера направили в Берлин.
Не успевшего опомниться Клауса приняли в СС без всякого предварительного обучения и послали работать над совершенно секретным проектом. Ошеломленный мясник из Висбадена был на седьмом небе.
За выполнение проекта отвечала секция «Ф» шестого отдела РСХА. В берлинской мастерской на Дельбрюкштрассе эсэсовцы занимались изготовлением поддельных купюр по пять фунтов и сто долларов. Бумагу делали на имперской денежной фабрике в Шпехтхаузене, что неподалеку от Берлина, а задача работавших на Дельбрюкштрассе состояла в нанесении на нее водяных знаков. Клаус Винцер понадобился там из-за знания красок и бумаги.
Смысл этой затеи состоял в том, чтобы наводнить Великобританию и США фальшивыми деньгами и таким образом подорвать экономику этих стран. В начале 1943 года, когда немцы разгадали секрет водяных знаков на английских пятерках, группу по изготовлению клише перевели в девятнадцатый блок концлагеря Заксекхаузеи, где каллиграфы и граверы из заключенных работали под руководством СС над изготовлением клише для долларов и фунтов. Винцер проверял качество этих клише: эсэсовцы считали, что заключенные могут нарочно в чем-нибудь ошибиться.
За два года подчиненные обучили Винцера всему, что знали сами, и он стал блестящим фальшивомонетчиком. К концу 1944 года в девятнадцатом блоке изготовляли и поддельные удостоверения личности, которые пригодились бы эсэсовцам после падения Третьего рейха.
Ранней весной 1945 года маленькому мирку девятнадцатого блока, жившему по сравнению с опустошенной Германией в относительном благополучии, пришел конец. Всей группе во главе с капитаном Бернхардом Крюгером приказали покинуть Заксенхаузен и переехать для продолжения работ в дальний горный район Австрии. Фальшивомонетчики перебрались в заброшенную пивоварню Редль-Ципф в Верхней Австрии. За несколько дней до окончания войны Винцер стоял на берегу озера и плакал, глядя, как тонут миллионы идеально подделанных фунтов и долларов.
Он вернулся домой в Висбаден и с изумлением обнаружил, что мирное население страны голодало. Висбаден был в зоне американской оккупации, и, хотя сами янки кормились до отвала, немцам оcтaвались крохи. В лавке отца на месте окороков с блестящих крюков свешивалась лишь жалкая нитка сосисок. Мать объяснила Клаусу, что продукты теперь выдаются по карточкам, которые печатают американцы. Клаус с недоумением поглядел на карточки, сообразил, что сделаны они кустарно и на дешевой бумаге, взял пригоршню и на несколько дней заперся у себя в комнате. А когда вышел, то протянул ошеломленной матери столько карточек, что их хватило бы семье на полгода.
– Но они же фальшивые! – ахнула мать.
Клаус терпеливо объяснил ей то, во что свято верил сам: они не фальшивые, просто отпечатаны на другой машине. Да и отец заступился за сына, рявкнул: «Ты хочешь сказать, глупая женщина, что карточки нашего сына хуже американских?» С таким доводом трудно было спорить, если учесть, что уже в тот же день семья Винцеров съела обед из четырех блюд.
Через месяц Клаус познакомился с Отто Клопсом, «королем» висбаденского «черного рынка», и они стали работать вместе. Винцер безотказно снабжал Клопса продовольственными карточками, талонами на бензин, капроновые чулки, мыло, одежду и косметику, пропусками в чужие оккупационные зоны, водительскими правами; Клопс их отоваривал. За тридцать месяцев, к лету 1948 года, Клаус Винцер разбогател. На его счету в банке лежало пять миллионов рейхсмарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41