А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


– Работа нашего местного скульптора Дина Панчека. – Хуго Александер верно понял мой вопросительный взгляд. – Вначале, надо признаться, жители Александрии считали его слегка свихнувшимся. Зато теперь он живет как у бога за пазухой. Популярности Панчека во многом способствовал Винцент Басани, у которого изрядная коллекция современной скульптуры, в том числе и многие его работы. Как вы видите, в маленьком нашем городке можно найти все, что душе угодно – и меценатов и таланты.
– Этот, как там его, Басани, верно, миллионер? – спросил я, прихлебывая подогретый портвейн.
Марку вина не запомнил, надпись на этикетке была на испанском или португальском языке, однако год – 1939 – комментариев не требовал и, естественно, не мог не произвести впечатления.
– Басани? – переспросил Хуго Александер. – Конечно, он достаточно богат. Винценту Басани принадлежат несколько пивоваренных и винных заводов, он поставляет напитки во все пивные и рестораны Александрии. По популярному в нашей стране методу: не возьмешь мой товар, считай, что неприятностей не оберешься… Свою карьеру Басани начал как гангстер. Но не подумайте только, что он и по сей день не снимает пальца с курка. Сегодня Винцент Басани широко известный филантроп, влиятельный делец, важная политическая фигура.
– Насколько я понимаю, личность весьма колоритная, – неожиданно вмешался в разговор молчавший до этого Дэрти. Повернувшись к камину, сморщив лоб, он не отводил взгляда от игры языков огня. Точно выискивал в письменах мятущегося пламени некое сходство со сложными комбинациями, которые непрерывно привык строить.
Хуго Александер посмотрел на Дэрти вроде бы с каким-то неудовольствием. Вначале я подумал было, что ему претит сам голос Дэрти. Да и куда денешься – в нем всегда звучали какие-то властные, собственнические нотки. Невзирая на показной демократизм, даже фамильярность моего шефа, собеседник (если это не круглый дурак) быстро убеждался, что интересует Дэрти лишь в том случае, если тот так или иначе может его использовать.
Позже я, правда, понял, в чем дело: Хуго Александер просто принадлежал к тем людям, которые считают монолог единственно приемлемой для себя формой разговора. Возражений у него не вызывали только краткие реплики или вопросы собеседника, так как это давало возможность растянуть рассказ до бесконечности.
– Хотелось бы, чтобы ты нашел для этого гангстера соответствующее место в своем фильме. Это тот самый перчик для нашего соуса, – авторитетно указал мне Дэрти, а затем обратился к Александеру:
– Не верится, что этот Басани навсегда порвал с прошлым. Очевидно, на его счету не одно и немалого калибра преступление, и все осталось шито-крыто. У местной полиции, может, и были подозрения, да руки коротки.
– Вы абсолютно не правы. – Хуго Александер снял очки и, вертя их, посмотрел на Дэрти словно сквозь лупу. Взгляд его отразил легкое презрение утонченно интеллигентного человека к духовно неравноценному партнеру. – Представить не могу, как вам пришла в голову мысль снять документальный фильм о нашем городе, если его модус вивенди, так сказать, содержание жизни, остался для вас чужд.
– То есть? – я и на этот раз ограничился одним только словом, за что был вознагражден улыбкой признательности.
– У нас ничего такого масштабного не происходит. – Хуго Александер сдержанно покачал головой. – Кражи, порой какой-нибудь взлом, пьяная драка, кто-то угонит машину, чтобы прокатиться, семейный диспут с телесными повреждениями – вот, пожалуй, и все… Правда, Винцента Басани все побаиваются, в том числе и полиция, но он знает более тонкие приемы для упрочения своей власти. Он у нас скорее играет роль защитника интересов общественности… Фабрика банкира Ионатана Крюдешанка до недавних пор наносила урон здоровью людей своими совершенно несъедобными рыбными консервами. По распоряжению правительственной комиссии она недавно закрыта, и в этом есть заслуга Винцента Басани.
– Так он и впрямь благодетель? – заметил я.
– Не будьте столь наивны! – возразил Хуго Александер. – Просто не упустил случая разбить в пух и прах конкурента. До закрытия фабрики доходы Крюдешанка позволяли ему не считаться с влиянием Басани. Это главная причина, из-за которой они норовили вцепиться ДРУГ другу в глотку. Значит, просто тонкий расчет, и как бесплатное приложение – несколько листочков в лавровый венок филантропа.
Дэрти, опустошив третий стакан портвейна, зевнул.
– Очень ценная информация, – похвалил он рассказчика. – Я уже говорил моему другу Оскару Латорпу, что без вашей помощи понять Александрию – то же самое, что взобраться на сотый этаж небоскреба без лифта. Завтра он целый день будет в вашем распоряжении… Да и я тоже, если смогу выкроить свободную минутку. Сейчас, правда, нам пора на боковую.
– Так рано? – Александер почувствовал себя обманутым в своих лучших ожиданиях. – Мы могли бы еще полчасика поболтать! – И, не дожидаясь нашего согласия, продолжал:
– Спросите меня, что самое характерное для Александрии? Именно то, что у нас ничего не происходит!
– Кто его знает! – сонно пробурчал Дэрти и, поставив пустой стакан на столик, смежил веки. Спустя мгновение он уже заснул.
Александер то ли не заметил этого, то ли посчитал, что для его монолога вполне достаточно и одного слушателя.
– Единственное поистине масштабное явление в Александрии – так называемый «Великий библейский потоп», – продолжал он. – Вы привезли с собой зонтики? Нет? Ну, тогда завтра с утра отправляйтесь быстренько в магазин! Иначе промокнете до костей! Когда у нас начинается период дождей, к некоторым улицам разве только в Ноевом ковчеге доберешься. По прогнозам метеорологов дожди в нынешнем году начнутся куда раньше. В таком случае о съемках нечего и думать.
– Что, и впрямь такой ужас? – выразил я сомнение.
– Сами убедитесь. Не будь александрийцы так консервативны, торговец водолазными скафандрами в золоте бы купался. Но прогресс ограничился курением марихуаны. По-моему, в Александрии и за сотню лет почти ничего не изменилось. Тот же самый погрязший в косности провинциальный курятник, где все знают друг друга.
– А вы знаете человека, который называет себя Пророком? – неожиданно для самого себя прервал я хозяина мотеля, только сейчас поняв, что мои мысли невольно возвращаются к нашему попутчику.
– Рэя Кросвина? – удивился Хуго Александер. – Что вы о нем можете сказать?
Я рассказал о нашей встрече.
Хуго Александер с кислым видом сморщился.
– В старину александрийцы вываляли бы его в дегте и перьях… Вместе с дюжиной девиц он занимает полуразвалившуюся ферму, которая некогда принадлежала деду моего двоюродного брата Даниелю Александеру. Они называют себя коммуной. Что это за коммуна, ума не приложу. То ли проповедники современного многоженства, то ли хиппи, одержимые религиозной психопатией… Бродят вокруг в чем мать родила, воду и мыло, видно, не признают. Поклонники природы? Но если послушать, что проповедует этот лжепророк, то его «учение» – противоестественный гибрид: кое-что от буддизма, кое-что от христианства, а в целом эдакий людоедский религиозный салат. Наступить на жука-навозника – грех смертный. А уничтожать людей – долг святой…
Портвейн действительно оказался превосходным, камин излучал приятное тепло, магнитофон играл популярные мелодии Ральфа Герштейна, абстрактно мифологические фигуры на стенах как бы призывали отгадывать, что же они в действительности изображают, – словом, в такой уютной обстановке можно было вынести и большее зло, чем недержание речи у Хуго Александера.
– Не угостил ли случайно вас Пророк каким-нибудь своим музыкальным шедевром? – спросил он, ища, очевидно, повод, чтобы начать новый рассказ.
– Слышал один, но только издали.
– Этот болван вообразил себя выдающимся композитором. Он утверждает, что его джазовые гимны, как он называет свой бред собачий, – завтрашний день нашей музыки. Ясно, что обосновался он у нас не без цели. Ведь Ральф Герштейн наш земляк. Девичья фамилия его матери – Александер, как у доброй половины местных жителей. К вашему сведению, Иеремия Александер поселился на берегах Понта, который звался тогда просто Синим озером, вместе со своим семейством. Изрядная часть нынешних александрийцев – его прямые потомки…
– Вы рассказывали о Пророке, – напомнил я.
– Правильно! Совсем недавно этот сумасшедший поздно вечером вломился к Ральфу Герштейну. Чуть ли не силком заставил его всю ночь напролет слушать свои дикарские вопли. Дал понять, что Ральф Герштейн хоть и бездарен, но все же хорошо известен как композитор, и ему предначертана небом лишь одна миссия: проложить дорогу подлинному гению Рэю Кросвину. Настаивал, чтобы Ральф рекомендовал его фирме грампластинок, грозился… К утру Герштейн не выдержал, пообещал вызвать полицию, если тот не уберется подобру-поздорову.
– А что Пророк?
– На него накатил безудержный гнев. Разбил гитару об пол, поклялся, что Ральфу еще придется обо всем этом горько пожалеть. Тот так перетрусил, что уже на следующий день покинул Александрию.
Слушая владельца мотеля, я исподволь нащупывал приблизительные контуры своего будущего фильма. Впервые в жизни я ощутил себя творческой личностью. Чувство довольно необычное, примерно такое, как у сухопутного животного из пустыни, которому вдруг надо стать водоплавающим. До сих пор, как оператор на телевидении, я был лишь более или менее умелым орудием в руках режиссера передач. Теперь же я мог найти опору лишь в самом себе. Ведь подход Дэрти, вопреки всем его крикливым декларациям, ничем не отличался от точки зрения рекламного агента: каждый прием высокохудожествен, если способствует сбыту товара.
Я понимал: Александрия действительно может предоставить материал для своеобразной документальной ленты, которая, возможно, привлечет внимание знатоков. В своем воображении я уже видел, как смогу обыграть в фильме столь различные фигуры, как Винцент Басани, Пророк и Альберт Герштейн, как скомпоную детали небогатой событиями повседневности Александрии со всем тем красочным балаганом, который будет связан со съемками боевика.
Еще недавно я смотрел на Альберта Герштейна как на товар в яркой упаковке, о которой мне надо позаботиться, получая за это свои пять сотен в неделю. Теперь я воспринимал фильм как вызов своему творческому воображению. Дэрти ожидает рекламный ролик, который «документально» обосновал бы легенду о золотом самородке, найденном на провинциальной свалке. Я же, вопреки этому, решил показать миру самый обычный камешек, который так долго полируют с помощью рекламы, пока он и впрямь не засияет, как звезда первой величины. Это будет правдивый рассказ о том, как в наши дни создают для публики идолов буквально из ничего, на пустом месте.
Каким бы непритязательным не сделала меня жизнь, склонность Дэрти обходиться с людьми как с грузовыми машинами, в кузов которых надо напихать по возможности больше, к тому же выжимая из мотора максимальную мощность, вызвала во мне вполне естественную реакцию сопротивления. Фильм должен показать ему, что я не послушная марионетка, которую, подергав за ниточку, можно направить куда угодно.
Погрузившись в эти свои раздумья, я пропустил мимо ушей поток слов, извергаемый Хуго Александером. Меня привел в чувство громкий храп. Дэрти с открытым ртом и сопящим носом выглядел так вульгарно, что я безо всякой жалости растолкал его. Дэрти приоткрыл глаза и сладко зевнул.
– Мы идем спать! – категорически сообщил я.
На этот раз Хуго Александер сопротивления не оказал. Проводив нас до порога, он только напомнил: «Не забудьте купить зонтики!»
5
Ночью привиделся сон. Ясно осознавал, что сплю, и все же совершенно реально видел человека в маске, который на цыпочках крался к моей постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45