«Я опоздал, – обреченно подумал Вондрачек, прикрыв дверь и устало привалившись к ней спиной, – этот проклятый англичанин опередил меня и уже начал действовать… Я не успел предупредить Гильбо, не успею и поднять переполох – меня тут же пристрелят. Но одно я еще могу успеть – это спасти тех женщин, за которыми и явился…»
– Господин Вондрачек, вы нам не скажете, что происходит? – терпеливо выждав какое-то время, поинтересовался господин Штаерман. – Может быть, нам всем грозит опасность?
– Нет, ничего, – пряча глаза, ответил комиссар. – Все в порядке, можете спать спокойно… Доброй ночи.
Чувствуя себя последним негодяем, Вондрачек покинул каюту Штаерманов и осторожно, таясь за каждым поворотом, стал пробираться обратно. В один из таких моментов, когда он уже находился в коридоре второй палубы, его слух неприятно поразил приглушенный звук, донесшийся откуда-то снаружи, со стороны моря. Вондрачек замер и, не веря своим ушам и боясь ошибиться, прислушался. Нет, этот омерзительный скрежет невозможно спутать ни с чем другим!
Перестав таиться, комиссар бросился к каюте Эмилии.
– Где Берта? – запыхавшись, спросил он, едва открыв дверь и ввалившись внутрь.
– Как, вы ее не нашли? – удивилась Эмилия, сидевшая на койке рядом с двумя чемоданами.
– О Боже! – простонал Вондрачек, падая без сил на соседнюю койку, принадлежавшую Берте. – Все пропало! Ну где может пропадать эта несчастная девчонка!
– А что случилось?
– Пароход захвачен агентами нацистов и в данный момент уже поднимает якорь.
* * *
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Ты делаешь мне предложение?
– Да, я люблю тебя и делаю тебе предложение!
За этими словами последовал нежный поцелуй, после которого возникла очередная завораживающая пауза.
Сразу после ужина Берта приняла приглашение Мориса и спустилась в его каюту. Они были слишком счастливы, преисполнены надежд и трогательно нежны друг к другу, чтобы желать в этот вечер чего-то большего, а потому просто сидели на его постели, тихо перешептывались, приглушенно смеялись и время от времени, словно ныряльщики, набравшие в грудь побольше воздуха, погружались в эти долгие, томительно-сладостные поцелуи.
– И ты не откажешься жениться на мне, если узнаешь, кто мой отец? – спросила Берта.
– А кто твой отец?
– Нет, ты сначала ответь на мой вопрос.
– Глупышка, – пробормотал Морис, целуя ее в щеку, с которой предварительно сдул разметавшиеся пряди мягких волос, – ну конечно же нет. Я люблю тебя, и мне очень симпатична твоя мать – фрау Лукач. Какое мне дело до твоего отца, которого я знать не знаю? Но кто же он?
– Полковник вермахта!
– Кто?!
Берта тревожно посмотрела на Мориса.
– Ты же обещал!
– Нет, нет, разумеется, – растерянно пробормотал он. – Но ведь ты сама говорила, что твоя мать – наполовину еврейка. Каким же образом могло так получиться? Нет, если не хочешь, можешь не рассказывать…
– О, это долгая история. Мой отец ухаживал за моей матерью еще до Первой мировой войны, когда он был лейтенантом австрийской армии. Они встретились снова в 1918 году, после чего стали жить вместе. Через два года родилась я, а еще через три года отец увлекся идеями нацистов. Тогда моя мать тайком собрала вещи, и мы с ней уехали во Францию.
– И больше ты его не видела?
– Видела. В мае этого года он отыскал нас во Франции – мы жили тогда в Бугенвилле. Я сразу узнала его, хотя не видела больше пятнадцати лет, а он был в немецком мундире, – узнала, но сделала вид, что не узнаю. Тем же вечером мама ушла из дома, а вернулась только на следующее утро. Через три недели мы оказались на «Бретани». Мама ничего мне не говорит. Она бережет меня, а я берегу ее – мне кажется, что она до сих пор любит отца. Слушай, – Берта порывисто приподнялась на краю постели, – пойдем к нам и все ей расскажем.
– Как, прямо сейчас?
– А что такого?
– Но уже поздно – первый час ночи.
– Ерунда, она все равно, не спит, дожидаясь моего возвращения. Идем?
Морис улыбнулся и пожал плечами.
– Идем.
В этот момент откуда-то снаружи послышался приглушенный лязг железа. Звук был дальний и за свистом ветра почти неслышный.
– Что это? – Морис, натягивая пиджак, на мгновение остановился.
– Какая разница, – нетерпеливо заметила Берта. – Идем же, идем.
Через десять минут, быстро миновав пустые коридоры, они спустились на вторую палубу.
Берта вихрем ворвалась в свою каюту, таща за собой Мориса. Ворвалась – и удивленно застыла, увидев заплаканное лицо матери. Эмилия сидела на постели, неумело держа в руках револьвер.
– Что с тобой, мамочка? Что-нибудь случилось? А откуда у тебя это?
Револьвер был оставлен комиссаром Вондрачеком, который покинул каюту всего за несколько минут до прихода Берты. До последнего мгновения он колебался, а затем, поняв, что «Бретань» вот-вот тронется с места, виновато пробормотал: «Это последнее, что я могу для вас сделать, мадам. Прощайте!» – поцеловал потрясенную всем происходящим Эмилию и поспешил к своей лодке.
– Мамочка, очнись! – продолжала тормошить ее Берта. – Почему ты плачешь? Смотри, я привела к тебе Мориса. Мы решили пожениться.
– Что? – Эмилия подняла на дочь заплаканные глаза и страдальчески улыбнулась.
– Мы решили пожениться! – решительно повторила Берта. – Ну же, скажи нам хоть что-нибудь!
– Поздно!
Глава 9
Пароход смертников
Первое, что осознавал каждый проснувшийся поутру пассажир «Бретани», – это то, что он находится на движущемся судне. Одного взгляда в иллюминатор было достаточно, чтобы понять: корабль вышел в открытое море и плывет на всех парах. Большинство тех, кто высыпал на палубы, залитые лучами яркого тропического солнца, находились в состоянии радостного возбуждения – томительное для всех пребывание на гаванском рейде наконец-то благополучно завершилось. Мысль о возвращении в Европу казалась настолько дикой, что высказывавших ее пассажиров попросту отказывались слушать.
– Этого не может быть! Скорее всего этой ночью мы получили разрешение мексиканского правительства и теперь идем в Веракрус.
Даже Морис, который уже знал от Эмилии о ночном визите комиссара Вондрачека, колебался. Сначала он хотел было немедленно поднять тревогу и перебудить всех пассажиров, однако затем передумал. До Европы не менее семи дней пути, поэтому времени для того, чтобы выяснить, куда теперь направляется «Бретань», и в случае необходимости вовремя сменить курс, было более чем достаточно. Все вахтенные матросы и офицеры находились на своих местах, и ничто не говорило о захвате парохода нацистами. Поэтому Морис решил, что комиссар ошибся или же намеренно преувеличил опасность, чтобы оправдать свое странное бегство.
Наконец, когда большинство пассажиров, терявшихся в радостных догадках, уже находились на прогулочных палубах, к ним вышел капитан Гильбо. Француз был спокоен и сосредоточен. Выпуская его на капитанский мостик, Сильверстоун ограничился единственным предупреждением: «Скажете правду – и это окажется последним, что вы сказали в своей жизни».
– Господа, прошу внимания! – громко произнес капитан и, дождавшись тишины, продолжал: – У меня для вас хорошие новости. Правительство Мексики согласилось удовлетворить нашу просьбу, поэтому теперь мы идем в Веракрус. Сегодня ночью мы миновали Большие Антильские острова и вошли в Мексиканский залив. В случае благоприятной погоды весь путь займет у нас не более трех суток.
Среди взрыва всеобщего ликования никто поначалу не обратил внимания на старого Штаермана, который недоверчиво качал головой и бубнил:
– Это не Мексиканский залив и даже не Карибское море, это Атлантика! Я плавал на торговых судах почти двадцать лет, поэтому знаю, что говорю. Капитан Гильбо сказал нам неправду.
– Почему вы так думаете? – спросил его один из пассажиров – высокий сутулый еврей лет пятидесяти с бледным, унылым лицом, по бокам которого свешивались длинные пейсы, и недоверчивыми глазами.
– Опять исчезли чайки. Кроме того, сегодня ночью меня разбудил комиссар Вондрачек, и я вышел посмотреть на звезды. Звезды не люди, они не умеют лгать. Мы идем не на запад, а на восток!
Стоявшие вокруг пассажиры начали прислушиваться.
– А вы смогли бы проверить показания приборов и определить это наверняка? – спросил его молодой еврей в грязно-сером свитере и мятых брюках.
– Конечно, смог бы, – пробормотал тот. – Старому Штаерману достаточно посмотреть на компас, и он сразу все поймет.
– Верно! Пусть господин Штаерман поднимется в капитанскую рубку и скажет нам правду.
Эта мысль мгновенно захватила большинство присутствующих, после чего радостное возбуждение начало быстро сменяться напряженным ожиданием.
– Капитан! – закричал снизу высокий еврей с пейсами. – Мы бы очень хотели вам верить, но, поскольку речь идет о жизни наших детей, нам надо самим убедиться в правоте ваших слов. Вы позволите господину Штаерману подняться в капитанскую рубку?
Гильбо напрягся, и его смуглое лицо побелело. Он оглянулся на рубку, где находились Сильверстоун и двое его людей.
– Так что, капитан, мы идем?
Француз пожал плечами.
– Почему вы мне не верите, господа? Капитанская рубка – это не место для посторонних…
В ответ послышались возмущенные крики. Теперь уже никто не улыбался – все лица были напряжены и растерянны.
– Пойдемте, господин Штаерман, – решительно заявил высокий еврей. – Я помогу вам подняться наверх. Капитан Гильбо не посмеет нам помешать.
– Да, да, пойдемте, – подхватил юноша в грязно-сером свитере, – я тоже помогу господину Штаерману.
Три человека отделились от толпы и стали медленно взбираться по трапу. Впереди выступал высокий еврей, следом пыхтел Штаерман, которого снизу подпирал юноша.
– Стойте, господа, прошу вас! – с неожиданной мольбой в голосе воззвал Гильбо, но было уже поздно.
Из рубки выскочили два человека с автоматами наперевес. Первая же очередь скосила всех троих – высокий еврей с прошитой пулями грудью завалился назад, сбив с ног Штаермана, который, подобно старой тряпичной кукле, медленно опрокинулся вниз и застрял между перилами трапа. Юноша был ранен в руку и плечо – на его свитере быстро расплывались крупные кровавые пятна. Он катился по ступеням, пытаясь зацепиться и замедлить падение, и отчаянно вопил.
Еще одна очередь была пущена поверх голов собравшейся толпы и ушла в океан. Через мгновение началась страшная паника – пассажиры заметались по палубам. Одни бросились вниз в каюты, другие поспешили укрыться за первыми попавшимися дверями, третьи устремились на корму.
Стрельбы больше не было, но откуда-то появилось полтора десятка вооруженных автоматами людей, среди которых находились даже две женщины средних лет.
– Все по каютам! – громко командовали эти люди. – Всем немедленно разойтись по каютам!
Сильверстоун вышел на мостик и приблизился к стоявшему в оцепенении капитану Гильбо.
– Ночной туман давно рассеялся, так что, с вашего позволения, я переставил ручку машинного телеграфа на «полный вперед».
– Зачем вы убили этих людей? – глухо спросил француз, глядя на распростертые внизу тела.
– Занимайтесь своими прямыми обязанностями, – холодно заметил англичанин и, знаком подозвав двоих агентов, кивнул им на трупы. – Выкиньте это акулам.
– Молодой еще жив.
Сильверстоун спустился по трапу, аккуратно перешагнул через тела обоих евреев и приблизился к юноше в окровавленном свитере. Тот сидел, привалившись спиной к стенке, и с таким испугом следил за приближением англичанина, что даже перестал стонать.
– Как твое имя?
– Исаак Фрейндлих.
Сильверстоун повернулся к своим агентам и щелкнул пальцами:
– Тогда и его за борт!
* * *
«Бретань» превратилась в плавучую тюрьму. Все пассажиры первой и второй палубы были изолированы в своих каютах, а вдоль пустых коридоров прохаживались периодически сменяемые вооруженные автоматами охранники, единственным развлечением которых был плач или заунывные звуки еврейских молитв, доносившиеся из-за запертых снаружи дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48