В дверях охранники хотели задержать Тернера, и Брэдфилд коротко осадил их. В вестибюле было невыносимо жарко и пахло сигарами. Отголоски дебатов наполняли его мерным жужжанием. Журналисты — кое-кто из них с фотоаппаратами — с любопытством поглядели на Брэдфилда, но он отрицательно покачал головой и отвернулся. Депутаты негромко переговаривались, стоя отдельными группами, и в бесплодной надежде посматривали через плечо друг друга, ища глазами кого-нибудь поинтереснее. Знакомая фигура устремилась навстречу.
— Лучший подарок! Истинная правда, Брэдфилд, вы — лучший подарок! Пришли полюбоваться на конец демократии? Пришли на дебаты? Ну еще бы, вы же, черт побери, там у себя времени даром не теряете. И секретная служба все еще при вас? Мистер Тернер, вы, я надеюсь, вполне лояльны? Господи помилуй, что у вас с физиономией, черт побери? — Не получив ответа, он сказал, понизив голос и украдкой поглядев по сторонам: — Брэдфилд, я должен поговорить с вами. Дело чрезвычайно важное и безотлагательное, черт побери. Я пытался дозвониться к вам в посольство, но для Зааба вас никогда нет на месте.
— У нас здесь назначена встреча.
— Это надолго? Скажите мне, как долго может это затянуться? Сэм Аллертон тоже жаждет видеть вас, мы вместе хотим обсудить с вами кое-что.
Его черная голова склонилась к уху Брэдфилда. Шея у него была грязная, щеки небриты.
— Это невозможно знать наперед.
— Послушайте, я буду ждать вас здесь. Это крайне важное дело. Я скажу Аллертону: будем ждать Брэдфилда. Наши газеты, сроки выпуска — это не делает погоды. Нам нужно потолковать с Брэдфилдом.
— Никаких комментариев, вы же знаете. Мы опубликовали наше заявление вчера вечером. Полагаю, что у вас имеется экземпляр. Мы принимаем объяснение, данное нам канцлером. И с надеждой ожидаем возвращения немецкой делегации в Брюссель в течение ближайших дней.
Они спустились вниз в ресторан.
— Он здесь. Разговаривать буду я. Пожалуйста, пре доставьте все мне.
— Постараюсь.
— Нет, вашего старания мне мало. Извольте держать рот на замке. Он очень скользкий субъект.
Первое, что увидел Тернер, была сигара. Небольшая сигара — она торчала в углу рта, словно черный термометр, и Тернер сразу заметил, что это — голландская сигара: Лео получал их и бесплатно снабжал ими Прашко.
Вид у Прашко бы такой, словно он всю ночь провозился в редакции над газетой. Он появился из двери, за которой были расположены торговые киоски, и в куртке нараспашку, засунув руки в карманы, прошествовал через зал, задевая по дороге за все столики и ни перед кем не извиняясь. Это был грузный, неопрятный мужчина; коротко подстриженные волосы с сильной проседью; мощная грудная клетка незаметно переходила в еще более мощный живот; сдвинутые на лоб очки придавали ему вид гонщика. Следом за ним шла девушка с портфелем: апатичное, почти лишенное выражения лицо ее производило впечатление не то скучающего, не то чрезмерно целомудренного; у нее были темные, очень густые волосы.
— Суп! — заорал Прашко на весь ресторан, как только они обменялись рукопожатиями. — Подайте нам суп. И что— нибудь для нее. — Официант, слушавший последние известия по радио, приглушил приемник, как только завидел Прашко, и с готовностью скользнул к нему. Медные зубчики подтяжек крепко впивались в засаленный край брюк, облегавших объемистый живот Прашко. — Вы тоже трудитесь здесь? — спросил он и пояснил: — Она ничего не понимает. Ни на одном языке, черт побери. Nicht wahr, Schatz (Не правда ли, сокровище мое? (нем.))? Ты глупа, как овца. Так что у вас за дела? — Он говорил по-английски свободно, с легким американским акцентом, почти полностью заглушавшим всякий другой, если он у него был. — Вас скоро назначат послом?
— Боюсь, что нет.
— А это кто с вами?
— Приезжий.
Прашко очень внимательно поглядел на Тернера, потом на Брэдфилда и снова на Тернера.
— Какая-то девчонка крепко осерчала на вас?
На лице его двигались только глаза. Но плечи настороженно приподнялись, и голова инстинктивно ушла в плечи: он был весь начеку. Левой рукой он взял Брэдфилда за локоть.
— Это хорошо, — сказал он. — Это отлично. Люблю перемены. Люблю новых людей. — Голос его звучал на одной ноте, короткие фразы ложились тяжело; это был голос конспиратора, человека, выработавшего в себе долголетнюю привычку говорить так, чтобы его нельзя было подслушать. — Так зачем вы пожаловали? Узнать личное мнение Прашко? Голос оппозиции? — Он пояснил Тернеру: — Когда создается коалиция, оппозиция превращается в привилегированный клуб. — Он громко расхохотался своей шутке, и Брэдфилд рассмеялся тоже.
Официант подал суп-гуляш, и Прашко быстрыми, беспокойно-настороженными движениями своей здоровенной ручищи мясника принялся вылавливать кусочки говядины.
— Так зачем же вы пожаловали? Может, хотите отправить телеграмму своей королеве? — Он ухмыльнулся. — Весточку от ее бывшего подданного? О'кей! Пошлите ей телеграмму. Только на черта ей знать, что думает Прашко? И вообще кого это интересует? Я — старая шлюха. — Это было адресовано непосредственно Тернеру. — Они небось так говорили вам? Я был англичанином, я был немцем, я, черт побери, стал почти американцем. Я был в этом борделе дольше всех прочих шлюх. Вот почему я уже стал никому не нужен. Меня имели все. Сообщали они вам об этом? И левые, и правые, и центр.
— Кто из них обладает вами теперь? — спросил Тернер. Не сводя глаз с изуродованного лица Тернера, Прашко поднял руку и сделал выразительный жест — потер кончиком большого пальца средний и указательный.
— Знаете, что такое политика? Купля-продажа. Деньги на бочку. Все остальное — куча дерьма. Дипломатия, договоры, союзы — все дерьмо. Может быть, мне следовало оставаться марксистом. Так, значит, они теперь взяли да и ушли из Брюсселя? Это печально. Да, да, это очень печально. Вам теперь не с кем вести переговоры.
Он разломил булочку и окунул половинку в суп.
— Скажите вашей королеве, что Прашко говорит: англичане — лживые, вонючие лицемеры. Ваша супруга в добром здравии?
— Вполне, благодарю вас.
— Давненько я не обедал там у вас наверху. Вы по— прежнему живете в этом гетто? Ничего себе местечко. Не обращайте внимания. Меня никто не может долго вы носить. Вот почему я меняю партии, — пояснил он Тернеру. — Когда-то я считал себя романтиком — вечно в погоне за голубым цветком. Теперь, должно быть, мне просто все приелось. Друзья, женщины, господь бог — везде одно и то же. Все они преданные. И все они вас обманывают. И все подонки. Бог мой! Скажу вам еще кое-что: новых друзей я предпочитаю старым. Кстати, у меня новая жена — как она вам нравится? — Взяв молодую женщину за подбородок, он приподнял ее лицо, как бы желая продемонстрировать ее в наиболее выгодном ракурсе; она улыбнулась и слегка похлопала его по руке. — Я сам себе поражаюсь, — продолжал он, прежде чем кто-либо из них успел сообразно обстоятельствам ответить на вопрос. — Было время, когда я мог бы ползать на своем жирном брюхе, лишь бы залучить ваших вшивых англичан в Европу. А теперь вы обиваете у нас пороги, и мне наплевать, — Он пока чал головой. — Право, я сам себе изумляюсь. Но таков ход истории, надо полагать. А может быть, таков я. Может быть, меня просто влечет к сильным мира сего; может быть, я люблю вас, потому что вы были сильны, а теперь я ненавижу вас, потому что вы — ничто. Вчера ночью они убили какого-то мальчишку, вы слышали об этом? В Хагене. Передавали по радио.
Он взял с подноса рюмку водки. Бумажная подставка прилипла к ножке. Он оторвал ее.
— Одного мальчишку. И одного старика. И одну полоумную библиотекаршу. Пусть даже целую футбольную команду. Это еще не Армагеддон.
В окно видны были длинные серые колонны, замершие в ожидании на набережной. Прашко обвел рукой зал.
— Поглядите на все это дерьмо. Все бумажное. Бумажная демократия, бумажные политики, бумажные орлы, бумажные солдатики, бумажные депутаты. Кукольная демократия. Стоит Карфельду чихнуть, как мы пускаем в штаны. Знаете почему? Потому чтоон, черт побери, слишком близок к истине.
— Вы, значит, принадлежите к его сторонникам? Так я вас понял? — спросил Тернер, делая вид, что не заме чает рассерженного взгляда Брэдфилда.
Прашко доел свой суп; он почти все время не сводил глаз с Тернера.
— Мир молодеет с каждым днем, — сказал он. — Карфельд — куча дерьма, пусть так. Ладно. Но мы богатеем, вы это видите, приятель? Мы едим, пьем, строим дома, по купаем машины, платим налоги, ходим в церковь, делаем детей. Теперь мы хотим получить что-нибудь подлинное. Вы знаете, что это такое, приятель?
Он по-прежнему не сводил глаз с изуродованного лица Тернера.
— Иллюзии. Короли и королевы. Семейство Кеннеди, де Голль, Наполеон, баварские герцоги Виттельсбахи и Потсдам. К черту, мы больше не захолустная деревня. Да, кстати, что вы скажете насчет нынешних студенческих бес порядков в Англии? Что думает об этом ее королевское величество? Может, вы мало даете им карманных денег? Молодежь! Хотите знать кое-что про молодежь? Я скажу вам. — Теперь он обращался исключительно к одному Тернеру. — «Немецкая молодежь упрекает своих отцов за то, что они затеяли войну». Вот что вы слышите. Не проходит дня, чтобы какой-нибудь свихнувшийся умник не оповестил нас об этом через какую-нибудь очередную газету. Хотите знать настоящую правду? Они упрекают своих отцов за то, что те проиграли эту чертову войну, а не за то, что они ее начали: «Эй, вы! Где наша Империя, чтоб вас черт побрал?» Так же как и англичане, как я понимаю. Такое же дерьмо собачье. Все щенки одинаковы. Они хотят вернуть себе бога. — Он перегнулся над столом, почти вплотную придвинул свое лицо к Тернеру. — Слушайте, может, мы провернем дельце: мы вам — наличные, вы нам — иллюзии? Беда только в том, что мы это уже пробовали. — Он с разочарованным видом откинулся на спинку стула. — Мы как-то раз заключили такую сделку и получили от вас кучу дерьма. Вы не поставщики иллюзий. Вот почему мы не хотим больше слышать об англичанах. Они не умеют вести дела. Наш немецкий папенька Фатерланд предлагал руку и сердце вашей английской маменьке, но вы не явились на свадьбу. — Он снова расхохотался, смех его звучал фальшиво.
— Быть может, сейчас пришло время заключить этот союз? — намекнул Брэдфилд с усталой улыбкой важного государственного деятеля.
Краем глаза Тернер заметил двух людей — бледные лица, темные костюмы, замшевые туфли, — они молча заняли места за соседним столиком. Официант поспешно направился к ним, сразу распознав их профессию. И в эту минуту целая орава молодых журналистов ввалилась из вестибюля в ресторан. У некоторых в руках были газеты, заголовки кричали о Брюсселе и Хагене. Журналистами предводительствовал папаша Карл-Гейнц Зааб, он уставился на Брэдфилда с утрированной тревогой. За окном, в унылом внутреннем дворике, ряды пустых пластмассовых стульев походили на искусственные цветы, пробившиеся сквозь растрескавшийся асфальт.
— Вот эти подонки — это уже настоящие нацисты, — громко, на весь зал сказал Прашко, взмахнув жирной рукой в сторону журналистов. — Они высовывают языки, громко выпускают газы и воображают, что изобрели демократию. Куда провалился этот чертов официант — сдох?
— Мы разыскиваем Гартинга, — сказал Брэдфилд.
— Ясно! — Прашко привык к неожиданностям. Рука, вытиравшая салфеткой обветренные губы, все так же не спеша продолжала свое занятие. Желтоватые глаза все так же, не мигая, смотрели из воспаленных глазниц на собеседников. — Я его здесь что-то не видел, — равнодушно за метил Прашко. — Может, он где-нибудь на балконе. Ведь у вас, приятели, там своя специальная ложа. — Он положил салфетку. — Может, вам надо поискать его там?
— Он исчез неделю назад. В пятницу утром на прошлой неделе.
— Кто, Лео? Ну, этот малый никуда не денется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58