Причина моего прихода сразу же затерялась в пропитанных опиумом закоулках его мозга. Не выпью ли я чашечку чаю? Мой визит — большая для него честь. Другую чашку сполоснули, выплеснули воду из нее прямо на пол и, наполнив, сунули мне в руки, словно раскаленный уголь, — пытка чаем.
— Ну и большая же у вас семья, — заметил я.
Он огляделся с легким недоумением, словно никогда прежде не думал о ней в этом свете.
— Моя мать, — сказал он, — жена, сестра, дядя, брат, мои дети, дети моей тетки. — Младенец откатился подальше и лежал на спине, болтая ножками и что-то воркуя. Чей он? Все присутствующие были либо слишком стары, либо слишком молоды, чтобы произвести его на свет.
— Мсье Домингес говорил мне, что у вас ко мне важное дело, — сказал я.
— Ах, мсье Домингес? Надеюсь, что мсье Домингес здоров?
— У него лихорадка.
— В это время года многие болеют.
Я не был уверен, что он помнит, кто такой Домингес. Он закашлялся, и под его пижамой, на которой недоставало двух пуговиц, натянутая кожа гудела, как туземный барабан.
— Вам не мешало бы самому показаться врачу, — сказал я. К нам присоединился еще один собеседник — я не слышал, как он вошел. Это был тщательно одетый молодой человек в европейском костюме. Он сказал по-английски:
— У мистера Чжоу только одно легкое.
— Какая жалость…
— Он выкуривает сто пятьдесят трубок в день.
— Многовато.
— Доктор говорит, что ему это вредно, но когда мистер Чжоу курит, у него куда легче на душе.
Я сочувственно хмыкнул.
— Разрешите представиться. Я управляющий мистера Чжоу.
— Меня зовут Фаулер. Я от мистера Домингеса. Он сказал, что мистер Чжоу хочет мне что-то сообщить.
— У мистера Чжоу очень ослабела память. Не выпьете ли вы чашечку чаю?
— Спасибо, я уже выпил три. — Наша беседа была похожа на вопросы и ответы из разговорника.
Управляющий мистера Чжоу взял у меня из руки чашку и протянул ее одной из девочек; выплеснув ополоски на пол, та снова наполнила ее чаем.
— Недостаточно крепок, — сказал управляющий мистера Чжоу, взял чашку, попробовал чай, потом, старательно выполоскав чашку, наполнил ее из другого чайника. — Теперь вкуснее? — спросил он меня.
— Гораздо вкуснее.
Мистер Чжоу прочистил горло, но, как оказалось, лишь для того, чтобы отхаркать чудовищное количество мокроты в жестяную плевательницу, разукрашенную розовыми бутонами. Младенец катался по мокрому от спитого чая полу, а кот перепрыгнул с картонки на чемодан.
— Вам, пожалуй, лучше поговорить со мной, — сказал молодой человек. — Меня зовут мистер Хен.
— Не скажете ли вы…
— Давайте спустимся в склад, — прервал меня мистер Хен. — Там спокойнее.
Я протянул руку мистеру Чжоу, который с удивлением позволил ей полежать между своими ладонями; затем он оглядел комнату, словно желая уяснить себе, как я сюда попал. Когда мы спускались с лестницы, шуршание омываемой волной гальки стало удаляться. Мистер Хен сказал:
— Осторожнее. Тут недостает последней ступеньки. — Он осветил мне дорогу фонариком.
Мы снова оказались между кроватями и ваннами, и мистер Хен повел меня по боковому проходу. Сделав шагов двадцать, он остановился и, осветив фонариком небольшой железный бочонок, спросил:
— Видите?
— Что это такое?
Он перевернул бочонок и показал мне торговую марку: «Диолактон».
— Мне это ничего не говорит.
— У меня было два таких бочонка. Их прихватили вместе с ломом в гараже мистера Фан Ван Муоя. Вы его знаете?
— Нет, не знаю.
— Его жена — родственница генерала Тхе.
— Я, однако, не понимаю…
— Вы знаете, что это такое? — спросил мистер Хен, нагнувшись и подняв с земли длинный полый предмет, похожий на палочку сельдерея; его хромированная поверхность поблескивала в луче фонарика.
— Трубка для ванны?
— Форма для литья, — сказал мистер Хен. — Он, видимо, принадлежал к тем дотошным людям, кому доставляет удовольствие давать объяснения. Помолчав, чтобы я лишний раз мог проявить свое невежество, он спросил: — Вы понимаете?
— Да, конечно, но все же я не вижу…
— Эта форма была изготовлена в США. «Диолактон» — американская фабричная марка. Теперь вы поняли?
— Откровенно говоря, нет.
— В форме есть изъян. Вот почему ее выбросили. Но ее не следовало выбрасывать вместе с другим ломом, а бочонок — тем более. Это была ошибка. Управляющий мистера Муоя приходил сюда лично. Я сделал вид, что мне не удалось найти форму, но отдал ему второй бочонок. Я сказал, что больше у меня ничего нет, а он уверял меня, что бочонки ему нужны для хранения химикалий. Он, конечно, не справлялся об этой форме, не желая себя выдать, но разыскивал ее очень упорно. Позже сам мистер Муой посетил американскую миссию, чтобы повидаться с мистером Пайлом.
— Да у вас самая настоящая разведка! — сказал я, все еще не понимая, к чему он клонит.
— Я просил мистера Чжоу связаться с мистером Домингесом.
— Вы хотите сказать, что установили какую-то связь между Пайлом и генералом? — спросил я. — Связь довольно слабая. Да к тому же это ни для кого не новость. Все они тут работают на разведку.
Мистер Хен ударил каблуком по железному бочонку, и звук отдался в металлических кроватях. Он сказал:
— Мистер Фаулер, вы — англичанин. И нейтральны. Вы вели себя по отношению ко всем нам вполне объективно. Значит, вы можете понять тех из нас, кто от души предан одной из сторон…
— Если вы намекаете на то, что вы — коммунист или вьетминец, то можете не беспокоиться, меня это не волнует. Я не вмешиваюсь в политику.
— Если здесь, в Сайгоне, произойдут какие-нибудь неприятности, винить будут нас. Комитет хотел бы, чтобы вы отнеслись к нам объективно. Вот почему я показал вам и то, и другое.
— Что такое диолактон? — спросил я. — Напоминает название сгущенного молока.
— Он похож на сухое молоко. — Мистер Хен осветил своим фонариком содержимое барабана. На дне его лежал тонкий, как пыль, белый порошок. — Это один из видов американских пластмасс, — сказал он.
— До меня дошел слух, что Пайл ввозит пластмассу для производства игрушек. — Подняв форму, я поглядел на нее. Мысленно я старался угадать очертания будущего предмета. Он должен выглядеть совсем иначе: форма была как бы обратным отражением в зеркале.
— Отнюдь не для игрушек, — сказал мистер Хен.
— Это похоже на часть удочки.
— Форма необычная.
— Не понимаю, для чего она может служить.
Мистер Хен отвернулся.
— Я хочу, чтобы вы запомнили то, что видели, — сказал он на обратном пути, шагая в тени, которую отбрасывали груды наваленного хлама. — Может, когда-нибудь вам придется об этом написать. Но не надо говорить, что вы видели здесь бочонок.
— А форму?
— Форму — тем более.
Нелегко снова встретиться с человеком, который, как говорится, спас вашу жизнь. Я не виделся с Пайлом, пока лежал в госпитале, и его вполне понятное отсутствие (он ведь куда болезненнее моего воспринимал наше щекотливое положение) непомерно меня тревожило. И по ночам, пока не действовало снотворное, я представлял себе, как он поднимается по моей лестнице, стучится в мою дверь и спит в моей постели. Я был к нему несправедлив, и к сознанию того, что я у него в долгу, примешивалось еще и чувство вины. К тому же мне было не по себе и за историю с письмом. (Какие отдаленные предки наградили меня этой идиотской совестью? Право же, она не отягощала их, когда они насиловали и убивали в свои палеолитические времена.) Я частенько задавал себе вопрос: пригласить мне моего спасителя на обед или выпить с ним в баре «Континенталь»? Передо мною встала не совсем обычная светская проблема, ее решают в зависимости от того, во что вы цените свою жизнь. Обед с бутылкой вина или двойная порция виски? Вопрос этот тревожил меня уже несколько дней, но его разрешил сам Пайл, придя и окликнув меня через запертую дверь. Я спал в этот жаркий послеполуденный час, измученный болью в ноге от ходьбы, и не услышал стука.
— Томас, Томас! — Зов его стал частью сна. Мне снилось, что я бреду по длинной пустой дороге и не могу дождаться поворота, его все нет и нет. Дорога вьется впереди, как лента телетайпа, и кажется, ей не будет конца, как вдруг в пустоту ворвался голос — сначала плач, доносящийся с вышки, а потом зов, обращенный ко мне: «Томас, Томас!»
— Убирайтесь, Пайл, — прошептал я. — Не подходите. Я не хочу, чтобы меня спасали.
— Томас! — Он колотил в дверь, но я притаился, будто я снова лежал в рисовом поле, а он был моим врагом. Вдруг до моего сознания дошло, что стук прекратился и кто-то тихо разговаривает за дверью. Шепот — вещь опасная. Я не знал, кто там шепчется. Потихоньку я сполз с кровати и с помощью палки добрался до двери. Должно быть, я двигался не очень ловко, и они меня услышали; во всяком случае, снаружи воцарилось молчание. Тишина, как растение, пустила побеги; казалось, она проросла под дверью и распустила листья в комнате. Мне не нравилось это молчание, и я нарушил его, распахнув настежь дверь. В проходе стояла Фуонг, руки Пайла лежали у нее на плечах; у них был такой вид, будто они только что целовались.
— Что ж, входите, — сказал я. — Входите.
— Я не мог вас дозваться, — объяснил Пайл.
— Сначала я спал, а потом не хотел, чтобы меня беспокоили. Но меня все равно побеспокоили, поэтому входите. — Я спросил по-французски Фуонг: — Где ты его нашла?
— Здесь. В коридоре. Я услышала, как он стучит, и побежала наверх, чтобы его впустить.
— Садитесь, — сказал я Пайлу. — Хотите кофе?
— Нет, я не сяду, Томас.
— А мне придется. Нога устает. Вы получили мое письмо?
— Да. Жаль, что вы его написали.
— Почему?
— Потому что это сплошная ложь. А я верил вам, Томас.
— Не верьте никому, когда в деле замешана женщина.
— Вот и вам теперь лучше мне не верить. Я буду пробираться сюда тайком, когда вас не будет дома, писать письма с адресом, напечатанным на машинке. Должно быть, я взрослею, Томас. — Но в его голосе были слезы, и он выглядел еще моложе, чем обычно. — Разве вы не могли победить без вранья?
— Нет. Двуличность — характерная черта европейца, Пайл. Приходится хоть как-то возмещать то, что мы бедны. Хотя лично я, кажется, был неловок. Как вам удалось уличить меня во лжи?
— Не мне, а ее сестре, — сказал Пайл. — Она теперь работает у Джо. Я только что ее видел. Она знает, что вас отзывают на родину.
— Ах, вы об этом, — сказал я с облегчением. — Фуонг тоже знает.
— А о письме от вашей жены? Фуонг знает о нем? Ее сестра видела и это письмо.
— Каким образом?
— Она зашла сюда вчера, когда вас не было дома, и Фуонг показала ей письмо. Мисс Хей читает по-английски.
— Понятно. — Бессмысленно было сердиться на кого бы то ни было: виноват, очевидно, был я один. Фуонг показала письмо, желая похвастаться,
— поступок ее не был вызван недоверием.
— Ты знала об этом еще вчера ночью? — спросил я Фуонг.
— Да.
— Я заметил, что ты как-то притихла. — Я дотронулся до ее руки. — А ведь ты могла бушевать, как фурия. Но ты — Фуонг, ты не фурия.
— Мне надо было подумать, — сказала она, и я вспомнил, что, проснувшись ночью, я по ее дыханию понял, что она не спит. Я протянул к ней руку и спросил: «Le cauchemar?» note 41 Когда она появилась на улице Катина, ее мучили дурные сны, но прошлой ночью в ответ на мой вопрос она лишь покачала головой; Фуонг лежала ко мне спиной, и я придвинул к ней ногу, — первый шаг к сближению. Даже тогда я ничего не заметил.
— Объясните, пожалуйста, Томас, почему…
— По-моему, все ясно. Я хотел ее удержать.
— Чего бы это ей ни стоило?
— Конечно.
— Это не любовь.
— Может, не такая, как ваша, Пайл.
— Я хочу ее уберечь от всякого зла.
— А я нет. Ей не требуется ангел-хранитель. Я хочу, чтобы она была со мной. И днем и ночью.
— Против ее воли?
— Она не останется здесь против воли, Пайл.
— Она не может вас любить после того, что произошло. — Его понятия были очень незамысловаты. Я обернулся, чтобы поглядеть на Фуонг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Ну и большая же у вас семья, — заметил я.
Он огляделся с легким недоумением, словно никогда прежде не думал о ней в этом свете.
— Моя мать, — сказал он, — жена, сестра, дядя, брат, мои дети, дети моей тетки. — Младенец откатился подальше и лежал на спине, болтая ножками и что-то воркуя. Чей он? Все присутствующие были либо слишком стары, либо слишком молоды, чтобы произвести его на свет.
— Мсье Домингес говорил мне, что у вас ко мне важное дело, — сказал я.
— Ах, мсье Домингес? Надеюсь, что мсье Домингес здоров?
— У него лихорадка.
— В это время года многие болеют.
Я не был уверен, что он помнит, кто такой Домингес. Он закашлялся, и под его пижамой, на которой недоставало двух пуговиц, натянутая кожа гудела, как туземный барабан.
— Вам не мешало бы самому показаться врачу, — сказал я. К нам присоединился еще один собеседник — я не слышал, как он вошел. Это был тщательно одетый молодой человек в европейском костюме. Он сказал по-английски:
— У мистера Чжоу только одно легкое.
— Какая жалость…
— Он выкуривает сто пятьдесят трубок в день.
— Многовато.
— Доктор говорит, что ему это вредно, но когда мистер Чжоу курит, у него куда легче на душе.
Я сочувственно хмыкнул.
— Разрешите представиться. Я управляющий мистера Чжоу.
— Меня зовут Фаулер. Я от мистера Домингеса. Он сказал, что мистер Чжоу хочет мне что-то сообщить.
— У мистера Чжоу очень ослабела память. Не выпьете ли вы чашечку чаю?
— Спасибо, я уже выпил три. — Наша беседа была похожа на вопросы и ответы из разговорника.
Управляющий мистера Чжоу взял у меня из руки чашку и протянул ее одной из девочек; выплеснув ополоски на пол, та снова наполнила ее чаем.
— Недостаточно крепок, — сказал управляющий мистера Чжоу, взял чашку, попробовал чай, потом, старательно выполоскав чашку, наполнил ее из другого чайника. — Теперь вкуснее? — спросил он меня.
— Гораздо вкуснее.
Мистер Чжоу прочистил горло, но, как оказалось, лишь для того, чтобы отхаркать чудовищное количество мокроты в жестяную плевательницу, разукрашенную розовыми бутонами. Младенец катался по мокрому от спитого чая полу, а кот перепрыгнул с картонки на чемодан.
— Вам, пожалуй, лучше поговорить со мной, — сказал молодой человек. — Меня зовут мистер Хен.
— Не скажете ли вы…
— Давайте спустимся в склад, — прервал меня мистер Хен. — Там спокойнее.
Я протянул руку мистеру Чжоу, который с удивлением позволил ей полежать между своими ладонями; затем он оглядел комнату, словно желая уяснить себе, как я сюда попал. Когда мы спускались с лестницы, шуршание омываемой волной гальки стало удаляться. Мистер Хен сказал:
— Осторожнее. Тут недостает последней ступеньки. — Он осветил мне дорогу фонариком.
Мы снова оказались между кроватями и ваннами, и мистер Хен повел меня по боковому проходу. Сделав шагов двадцать, он остановился и, осветив фонариком небольшой железный бочонок, спросил:
— Видите?
— Что это такое?
Он перевернул бочонок и показал мне торговую марку: «Диолактон».
— Мне это ничего не говорит.
— У меня было два таких бочонка. Их прихватили вместе с ломом в гараже мистера Фан Ван Муоя. Вы его знаете?
— Нет, не знаю.
— Его жена — родственница генерала Тхе.
— Я, однако, не понимаю…
— Вы знаете, что это такое? — спросил мистер Хен, нагнувшись и подняв с земли длинный полый предмет, похожий на палочку сельдерея; его хромированная поверхность поблескивала в луче фонарика.
— Трубка для ванны?
— Форма для литья, — сказал мистер Хен. — Он, видимо, принадлежал к тем дотошным людям, кому доставляет удовольствие давать объяснения. Помолчав, чтобы я лишний раз мог проявить свое невежество, он спросил: — Вы понимаете?
— Да, конечно, но все же я не вижу…
— Эта форма была изготовлена в США. «Диолактон» — американская фабричная марка. Теперь вы поняли?
— Откровенно говоря, нет.
— В форме есть изъян. Вот почему ее выбросили. Но ее не следовало выбрасывать вместе с другим ломом, а бочонок — тем более. Это была ошибка. Управляющий мистера Муоя приходил сюда лично. Я сделал вид, что мне не удалось найти форму, но отдал ему второй бочонок. Я сказал, что больше у меня ничего нет, а он уверял меня, что бочонки ему нужны для хранения химикалий. Он, конечно, не справлялся об этой форме, не желая себя выдать, но разыскивал ее очень упорно. Позже сам мистер Муой посетил американскую миссию, чтобы повидаться с мистером Пайлом.
— Да у вас самая настоящая разведка! — сказал я, все еще не понимая, к чему он клонит.
— Я просил мистера Чжоу связаться с мистером Домингесом.
— Вы хотите сказать, что установили какую-то связь между Пайлом и генералом? — спросил я. — Связь довольно слабая. Да к тому же это ни для кого не новость. Все они тут работают на разведку.
Мистер Хен ударил каблуком по железному бочонку, и звук отдался в металлических кроватях. Он сказал:
— Мистер Фаулер, вы — англичанин. И нейтральны. Вы вели себя по отношению ко всем нам вполне объективно. Значит, вы можете понять тех из нас, кто от души предан одной из сторон…
— Если вы намекаете на то, что вы — коммунист или вьетминец, то можете не беспокоиться, меня это не волнует. Я не вмешиваюсь в политику.
— Если здесь, в Сайгоне, произойдут какие-нибудь неприятности, винить будут нас. Комитет хотел бы, чтобы вы отнеслись к нам объективно. Вот почему я показал вам и то, и другое.
— Что такое диолактон? — спросил я. — Напоминает название сгущенного молока.
— Он похож на сухое молоко. — Мистер Хен осветил своим фонариком содержимое барабана. На дне его лежал тонкий, как пыль, белый порошок. — Это один из видов американских пластмасс, — сказал он.
— До меня дошел слух, что Пайл ввозит пластмассу для производства игрушек. — Подняв форму, я поглядел на нее. Мысленно я старался угадать очертания будущего предмета. Он должен выглядеть совсем иначе: форма была как бы обратным отражением в зеркале.
— Отнюдь не для игрушек, — сказал мистер Хен.
— Это похоже на часть удочки.
— Форма необычная.
— Не понимаю, для чего она может служить.
Мистер Хен отвернулся.
— Я хочу, чтобы вы запомнили то, что видели, — сказал он на обратном пути, шагая в тени, которую отбрасывали груды наваленного хлама. — Может, когда-нибудь вам придется об этом написать. Но не надо говорить, что вы видели здесь бочонок.
— А форму?
— Форму — тем более.
Нелегко снова встретиться с человеком, который, как говорится, спас вашу жизнь. Я не виделся с Пайлом, пока лежал в госпитале, и его вполне понятное отсутствие (он ведь куда болезненнее моего воспринимал наше щекотливое положение) непомерно меня тревожило. И по ночам, пока не действовало снотворное, я представлял себе, как он поднимается по моей лестнице, стучится в мою дверь и спит в моей постели. Я был к нему несправедлив, и к сознанию того, что я у него в долгу, примешивалось еще и чувство вины. К тому же мне было не по себе и за историю с письмом. (Какие отдаленные предки наградили меня этой идиотской совестью? Право же, она не отягощала их, когда они насиловали и убивали в свои палеолитические времена.) Я частенько задавал себе вопрос: пригласить мне моего спасителя на обед или выпить с ним в баре «Континенталь»? Передо мною встала не совсем обычная светская проблема, ее решают в зависимости от того, во что вы цените свою жизнь. Обед с бутылкой вина или двойная порция виски? Вопрос этот тревожил меня уже несколько дней, но его разрешил сам Пайл, придя и окликнув меня через запертую дверь. Я спал в этот жаркий послеполуденный час, измученный болью в ноге от ходьбы, и не услышал стука.
— Томас, Томас! — Зов его стал частью сна. Мне снилось, что я бреду по длинной пустой дороге и не могу дождаться поворота, его все нет и нет. Дорога вьется впереди, как лента телетайпа, и кажется, ей не будет конца, как вдруг в пустоту ворвался голос — сначала плач, доносящийся с вышки, а потом зов, обращенный ко мне: «Томас, Томас!»
— Убирайтесь, Пайл, — прошептал я. — Не подходите. Я не хочу, чтобы меня спасали.
— Томас! — Он колотил в дверь, но я притаился, будто я снова лежал в рисовом поле, а он был моим врагом. Вдруг до моего сознания дошло, что стук прекратился и кто-то тихо разговаривает за дверью. Шепот — вещь опасная. Я не знал, кто там шепчется. Потихоньку я сполз с кровати и с помощью палки добрался до двери. Должно быть, я двигался не очень ловко, и они меня услышали; во всяком случае, снаружи воцарилось молчание. Тишина, как растение, пустила побеги; казалось, она проросла под дверью и распустила листья в комнате. Мне не нравилось это молчание, и я нарушил его, распахнув настежь дверь. В проходе стояла Фуонг, руки Пайла лежали у нее на плечах; у них был такой вид, будто они только что целовались.
— Что ж, входите, — сказал я. — Входите.
— Я не мог вас дозваться, — объяснил Пайл.
— Сначала я спал, а потом не хотел, чтобы меня беспокоили. Но меня все равно побеспокоили, поэтому входите. — Я спросил по-французски Фуонг: — Где ты его нашла?
— Здесь. В коридоре. Я услышала, как он стучит, и побежала наверх, чтобы его впустить.
— Садитесь, — сказал я Пайлу. — Хотите кофе?
— Нет, я не сяду, Томас.
— А мне придется. Нога устает. Вы получили мое письмо?
— Да. Жаль, что вы его написали.
— Почему?
— Потому что это сплошная ложь. А я верил вам, Томас.
— Не верьте никому, когда в деле замешана женщина.
— Вот и вам теперь лучше мне не верить. Я буду пробираться сюда тайком, когда вас не будет дома, писать письма с адресом, напечатанным на машинке. Должно быть, я взрослею, Томас. — Но в его голосе были слезы, и он выглядел еще моложе, чем обычно. — Разве вы не могли победить без вранья?
— Нет. Двуличность — характерная черта европейца, Пайл. Приходится хоть как-то возмещать то, что мы бедны. Хотя лично я, кажется, был неловок. Как вам удалось уличить меня во лжи?
— Не мне, а ее сестре, — сказал Пайл. — Она теперь работает у Джо. Я только что ее видел. Она знает, что вас отзывают на родину.
— Ах, вы об этом, — сказал я с облегчением. — Фуонг тоже знает.
— А о письме от вашей жены? Фуонг знает о нем? Ее сестра видела и это письмо.
— Каким образом?
— Она зашла сюда вчера, когда вас не было дома, и Фуонг показала ей письмо. Мисс Хей читает по-английски.
— Понятно. — Бессмысленно было сердиться на кого бы то ни было: виноват, очевидно, был я один. Фуонг показала письмо, желая похвастаться,
— поступок ее не был вызван недоверием.
— Ты знала об этом еще вчера ночью? — спросил я Фуонг.
— Да.
— Я заметил, что ты как-то притихла. — Я дотронулся до ее руки. — А ведь ты могла бушевать, как фурия. Но ты — Фуонг, ты не фурия.
— Мне надо было подумать, — сказала она, и я вспомнил, что, проснувшись ночью, я по ее дыханию понял, что она не спит. Я протянул к ней руку и спросил: «Le cauchemar?» note 41 Когда она появилась на улице Катина, ее мучили дурные сны, но прошлой ночью в ответ на мой вопрос она лишь покачала головой; Фуонг лежала ко мне спиной, и я придвинул к ней ногу, — первый шаг к сближению. Даже тогда я ничего не заметил.
— Объясните, пожалуйста, Томас, почему…
— По-моему, все ясно. Я хотел ее удержать.
— Чего бы это ей ни стоило?
— Конечно.
— Это не любовь.
— Может, не такая, как ваша, Пайл.
— Я хочу ее уберечь от всякого зла.
— А я нет. Ей не требуется ангел-хранитель. Я хочу, чтобы она была со мной. И днем и ночью.
— Против ее воли?
— Она не останется здесь против воли, Пайл.
— Она не может вас любить после того, что произошло. — Его понятия были очень незамысловаты. Я обернулся, чтобы поглядеть на Фуонг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29