Я знавал одного старика в Тригони, который клялся, что слышал стенания и вопли погибших душ в лунные ночи, когда он рыбачил в бухте около "Вороньего Гнезда". У них было достаточно времени, чтобы понять, что их ждет, когда их запирали туда. Правда, тот старик был немного не в себе, ну, с головой не все в порядке, наверно, он просто слышал крики чаек.
Кен тем временем вынул тяжелый деревянный засов из железных скоб. Петли протестующе заскрипели, когда он открыл дверь. Шум моря сразу стал громче.
– Запоры трудные – слишком много соли, – бормотал он, – слишком много соли. Висячие замки здесь не годятся. Поэтому мы используем дерево, дубовые двери и засовы тоже. И внизу, и наверху. Их нужно менять через пятьдесят лет, не помню, чтобы их меняли при мне, может, только при миссис Уорбартон-старшей. Спускайтесь осторожнее, очень скользко с самого верха. Я пойду первым и посвечу фонарем.
Я робко последовала за ним. Ступени были покатыми, как будто идешь по каменному склону, и царила абсолютная темнота. В моей голове проносились страшные картины: горящие факелы из смолистого дерева и грубые руки грабителей, толкающие своих жертв, дрожащих от страха, вниз.
– Разве не проще было их сбросить с утеса в море?
Парень засмеялся:
– Наверно! Но некоторые могли оказать сопротивление. А так на телах не оставалось следов борьбы. Когда они их вылавливали из моря, никто не мог сказать, что бедняги не утонули при кораблекрушении. Вот такая история. – Он остановился и посветил на каменную стену. Я увидела горизонтальную глубокую прорезь в камне. – Вот до этого места доходит вода при самом высоком приливе. Шесть футов над потолком подвала. Теперь дверь уже не такая прочная, и вода подтекает через нее. Поэтому ниже ступени могут быть в воде. Но дверь уже почти перед нами, и внутри есть свет – проникает сквозь каменные желоба, вы увидите.
Я поскользнулась и чуть не упала. Потом пошла за ним, ступая осторожно, как кот по льду.
Я держала фонарь, светила ему, пока он вытаскивал один огромный засов, потом второй и, наконец, третий.
– Дверь не поддается, – ворчал он, налегая с силой плечом, – там внутри полно проклятых водорослей, не дают открыть.
Наконец после очередного сильного толчка дверь немного приоткрылась. Он взял фонарь и протиснулся внутрь. Я слышала, как он бранится, ногами отбрасывая водоросли. Потом дверь, жалобно заскрипев, поддалась и открылась. Никогда мне не приходилось видеть такой толстой двери. Скорее всего, дубовая, из цельной древесины, дуб, наверное, был в фут толщиной.
– Когда-нибудь ее придется взрывать, чтобы открыть. И надеюсь, тогда проклятый подвал разорвет на куски и смоет в море.
– Там есть вода? – спросила я.
– Нет. Только водоросли. Сейчас отлив. Не подержите фонарь?
Я посветила ему, пока он отбрасывал водоросли в кучу и относил к задней стене. Рассеянный свет едва пробивался в каменный мешок, все здесь имело желто-зеленый оттенок из-за водорослей. Свет проникал через каменные желоба, выдолбленные на уровне моря с наклоном наружу. Кучи водорослей медленно намокали, и слышно было, как они скользят вниз. Вода сразу забурлила и со свистом вырвалась в освобожденные от водорослей каналы.
– Иногда целые месяцы проходят – и никаких пробок, – говорил Кен, – но в летние шторма они образуются быстро. На прошлой неделе как раз был шторм. – Он вычистил наконец все. – Можете подойти теперь.
Я подошла к нему и стала озираться с любопытством. Действительно, смотреть было особенно не на что. Стены, поросшие морской травой. Крыша представляла собой перевернутую воронку. Пол такой скользкий, что было опасно передвигаться. После всех ужасных историй, что я слышала, я ожидала чего-то более интересного от потайной комнаты. Я была разочарована. Просто подвал, выдолбленный в камне в форме трубы. В нем стоял запах гниющих водорослей и моря – сырой, неприятный запах. Захотелось скорее отсюда наверх, на свежий воздух.
Кен Брайен посветил фонарем вверх, в жерло перевернутой воронки:
– Они умели строить в камне в те времена. Каким образом можно прорубить такое помещение в цельной скале, понятия не имею. Наверное, у них были классные каменщики, если они могли вырубить в камне такое. Этот конус закапчивается трубой диаметром примерно в ширину плеч человека, и еще около десяти футов трубы выходит наружу. Надо много водорослей, чтобы закупорить ее. Ну, теперь все чисто. Думаю, труба прочистилась сама, в результате того, что вы слышали ночью. Идите сюда, я покажу вам...
Я взглянула вверх, на яркий солнечный свет, и осмотрела желоба. Их было пять во внешней стене, ниже уровня моря, и я видела, как на воде играют солнечные блики. С содроганием представила я себя запертой в подвале в ожидании прилива. Постепенное нарастание шума воды, под давлением прибывающей через каменные желоба... Жуткое зрелище... Она поднимается выше, выше...
– Я хочу наверх, – сказала я.
Кен засмеялся:
– Конечно. Все хотят. Но здесь вполне безопасно при отливе. Видите, вон там ржавое железо? Когда-то это были ножные кандалы. Наверно, они думали, что некоторые мужчины способны выбраться через трубу наверх. Шанс небольшой был, правда, при условии, что пленники были карликами. Что ж, я должен вернуться к своим окнам. И ваш завтрак готов.
Оставив его запирать тяжелую дверь, я осторожно стала взбираться по ступеням. Давно я так не радовалась солнцу и свежему морскому воздуху. Я остановилась во дворе, благодарно подставив лицо лучам, потом подошла к каменной стене и взглянула вниз с любопытством. Я увидела открытый конец вентиляционной трубы, но только потому, что теперь знала, где его искать среди многих других отверстий, образовавшихся под действием природных факторов. Это эрозия камня. Как ни вглядывалась, но ничего больше я не увидела. Разумеется, подвал смерти был хорошо замаскирован. Даже сейчас трудно догадаться, где начинается лестница, ведущая в него.
Я представила себе массу водорослей, вылетевших ночью из трубы, огромный столб воды и как все это обрушилось в море. Я видела остатки водорослей на берегу, на камнях и в волнах начинающегося прилива. Дальше в воде что-то чернело и шевелилось, двигалось в волнах, когда они наступали и отступали. Ледяным холодом сковало меня от этого зрелища. Я слышала, как Кен запирает верхнюю дверь.
Что-то черное колыхалось в воде, зацепившись за камни, как человек, раскинувший широко руки, протестуя против ударов волн. Я почти теряла сознание от ужаса. Там внизу мертвое тело! Я была так уверена, что видела две руки и надувшийся в воде плащ.
– Кен! Кен!.. – наконец смогла крикнуть я.
Он подбежал и, взглянув мне в лицо, остановился как вкопанный.
– Что случилось, мисс Монтроуз? Вам плохо? – Он больше не улыбался и был встревожен.
– Там... Посмотри, там плавает тело... – еле могла выговорить я, – вон, в воде... Наверно, его выбросило через трубу из подвала вчера ночью...
Он пригляделся.
– Ничего не вижу.
– Вон там! – указала я. – Между двумя большими камнями, в глубоком месте. Недалеко от трубы. Сейчас накатит следующая волна и увидишь... Вот... Видишь?
Он внимательно вглядывался.
– Это мертвое тело... – Бормотала я панически, – и у него нет головы...
Стена, за которую я уцепилась, качалась под моими пальцами.
– Теперь есть и голова, – тихо произнес он. – Бог мой, этого не может быть?..
– Кто-то был в подвале прошлой ночью, – в ужасе говорила я, – заперт там! Ждал...
– Нет. Это не тело. Это... – он замолчал и вдруг начал смеяться, – посмотрите снова, мисс Монтроуз! Вы и меня заставили поверить... Это все проклятый подвал внизу. Он так действует. Взгляните, не бойтесь. Это просто дождевик с капюшоном. Такие носят рыбаки. Кто-то выбросил его, или плащ упал с лодки. Теперь ясно видно. Ну да. Старый плащ...
Рукава все еще были широко раскинуты, но теперь полы распахнулись, и видно стало, что внутри пусто. Пока я смотрела, плащ отцепился от камня, скользнул в глубину и уплыл.
Я перевела дыхание и поймала на себе веселый взгляд Кена. Но он тоже испытывал видимое облегчение.
– Выглядел как утопленник, – хихикнул он нервно, – прямо точь-в-точь. Напугал меня сначала – весь черный, и руки в стороны... Вы, наверно, сильно перепугались, мисс Монтроуз?
– Ужасно... – призналась я.
Возвращаясь в дом, я вдруг вспомнила рассказ рыбака Боба Дженсена. Он говорил о таком дождевике. Плаще, который он дал Линде Уорбартон в тот день, когда она погибла. Я постаралась избавиться от этой мысли. Ведь прошло уже два года. Тот дождевик давно сгнил, от него ничего не осталось. Ничего...
Глава 5
Молли говорила, что я услышу обязательно, когда станет подъезжать автомобиль доктора Честера. Так и случилось. Машине было по крайней мере лет десять, а прибрежные дороги окончательно ее доконали. Что-то рычало, очевидно, был оторван глушитель, звук выхлопа был просто устрашающий, как у гоночного автомобиля, внезапно покинувшего трассу и мчавшегося сюда, хотя скорость машины доктора вряд ли превышала тридцать миль, в лучшем случае.
Как и его автомобиль, доктор Честер давно перешагнул свой расцвет. Сквозь белоснежную седину просвечивала нежно-розовая лысина. Полный, весь в розово-белых топах, с ярко-синими, необыкновенного цвета, близорукими глазами, которые сейчас всматривались в Робин через толстые стекла очков. Старомодный костюм, слишком широкие брюки, после его поездки они выглядели так, будто он в них спал.
Но он весело шутил с Робин, вытащил пакетик со сладостями для нее, она их приняла с серьезным видом и тут же спрятала под подушку, при этом они подмигнули друг другу заговорщицки, наверное, это был давно установившийся между ними ритуал.
Доктор, решила я, типичный представитель старого поколения практикующих врачей в таких провинциях, как Тригони, штат Мэн. Семейный доктор, ставший другом своих пациентов, и если он не мог поддерживать свои знания на современном уровне и не знал последних методов лечения, то, по крайней мере, передавал своим больным часть своего оптимизма и доброты, что было немаловажно для них. Как раз этого и были лишены молодые современные доктора. В госпиталях такое сочувствие пациенты могли получить лишь от младшего персонала, и то в редких случаях. В больницах доктора безразлично прописывали лекарства и спокойно уходили. У них не было времени для сочувствия пациентам, и это не могло не вызвать тревогу.
Кажется, я пришла к выводу, что мне нравится доктор Честер. Хотя не была уверена, понравился он мне как доктор или как хороший человек. Он осматривал Робин и говорил безостановочно:
– Наверно, вы считаете, что мы должны вывесить график над изголовьем постели Робин, а мисс Монтроуз? Так это делают в госпиталях, где вы работали? Ну, может быть, я оставлю вам несколько разграфленных листов, будете заполнять показателями, это мне понадобится для статистики. Не было смысла делать это раньше. Кто смог бы этим заняться? Вы ведь знаете, что у Робин ревматическая лихорадка?
– Нет, доктор. Миссис Уорбартон сказала, что вы мне сами все объясните.
– Хм... Они все ревматики, Уорбартоны. Сама бабушка Марта в их числе. Наверно, причина в том, что они поколениями живут у самого моря. Робин должна соблюдать постельный режим шесть месяцев в году, и пока только два из них прошло, так что осталось четыре. Есть проблемы с сердцем, ей нужен особый уход, внимание; никаких стрессов и волнений. Записывайте температуру два раза в день для меня. У нее боли в запястьях, лодыжках и коленях. Я снимаю боль аспирином. Постельный режим, диета – это помогает. Поддерживаем стул регулярным. Она получает восемь гран аспирина каждые четыре часа. Надеюсь, сможем скоро сократить дозу наполовину. Это... скажи ты ей, Робин!
– Гран на каждый год моей жизни, мисс Монтроуз. Мне восемь лет.
– Главное – избежать осложнений на сердце, – продолжал жизнерадостно доктор Честер, – проблема с клапанами, ее уже имеет Марта, нам достаточно одной такой больной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23