– Позвольте вам объяснить... Вы слышали, как я, прежде чем выйти, попросил у комиссара Григорьева разрешения поговорить с ним наедине?
Юбер вспомнил эту деталь.
– Вот что я сказал Григорьеву... Я ему сказал, что узнал вас... Что вы Хельмут Вайссенфель, один из ученых, работающих в Хантсвилле под руководством фон Брауна и что там я и познакомился с вами; что вы один из создателей "Ю.Д.М.Г." Я ему сказал, что вы были чем-то вроде сорвиголовы, человеком без идеалов и совести, живущим только ради научного поиска...
Теперь Юбер понял, почему допрос был прерван и почему затем с ним обращались так мягко.
– Они подумали, что смогут меня использовать у себя на службе?
Монтелеоне улыбнулся, явно подбодренный сменой настроения своего собеседника.
– Я хотел, чтобы они сами пришли к этой мысли. Короче, Григорьев меня об этом спросил. Я ответил, что, на мой взгляд, у вас никогда не было другого идеала, кроме науки, и что, имея выбор между приговором за шпионаж и работой на СССР, вы не станете долго колебаться. Затем Григорьев спросил меня, соглашусь ли я сделать вам такое предложение. Я ответил утвердительно.
Юбер мягко кивнул головой. Веселая улыбка растянула его полные губы.
–Вы рисковали. Если они узнают, что настоящий Хельмут Вайссенфель по-прежнему в Хантсвилле, они заставят вас дорого заплатить за шутку.
Монтелеоне моргнул, и Юбер понял, что не в его интересах запугивать ученого.
– Они это не проверят, пока не будут иметь причин для сомнений...
– Конечно. Все же я благодарю вас за попытку вытащить меня из передряги.
– Вам не за что меня благодарить.
– Но теперь это уже все равно. Вам остается только передать планы, как мы договорились, и все закончится. Я постараюсь удрать отсюда, как можно скорее.
Монтелеоне со смущенным видом опустил голову.
– Я не могу дать вам планы, это невозможно.
Юбер нахмурил брови.
– Что вы мне рассказываете?
Ученый развел руками, чтобы выразить свое бессилие.
– Я здесь ни при чем, но я иностранец... Мне запрещен доступ к сейфам, где хранятся планы. Когда я хочу получить какой-либо документ, он должен быть мне по-настоящему необходимым, и мне приходится просить его у профессора Шкловского.
Юбер был взбешен.
– Должен же существовать способ. Узнайте комбинацию сейфа и...
– Невозможно, говорю я вам. Сейф заперт в бронированной комнате, и дверь в нее день и ночь охраняется четырьмя милиционерами.
– Тогда, – сказал Юбер, – я вижу только один способ: вы поработаете ночь, чтобы воспроизвести все по памяти.
Монтелеоне жалко улыбнулся.
– Я вполне способен на это, потому что работал вместе с Шкловским над всеми деталями "Пурги", но потребовался бы десяток ночей, чтобы проделать такую работу, и то безо всякого отдыха, что невозможно. Допустим, что я буду работать через ночь. Вам придется ждать три недели, это минимум...
Юбер был оглушен. Перспектива ждать три недели запертым в зловонной комнатке "Голиафа" делала его больным.
– Это невозможно.
Монтелеоне вздохнул:
– Существует другой способ...
Юбер посмотрел на него:
– Я вас слушаю.
– Вы возьмете меня с собой. Как только я попаду в Хантсвилл, я засяду за работу вместе с фон Брауном...
Юбер прикрыл глаза, размышляя.
– Что, устали жить здесь?
Плечи ученого опустились.
– Я не должен был соглашаться, я на это не гожусь. Не то чтобы я был несчастен, нет... Моя жизнь здесь почти абсолютно такая же, как та, что я вел в Хантсвилле. Следят за мной не больше и не меньше, а Шкловский – отличный начальник... Это из-за моего договора с ЦРУ. Понимаете, у меня всегда такое чувство, что это должно читаться на моем лице. Когда мои русские коллеги смотрят на меня, мне всегда кажется, что я читаю в их глазах обвинение. Я не могу жить в подобных условиях, это гложет меня, и я думаю, что в конце концов сойду с ума...
Юбер думал так же. Монтелеоне испытывал комплекс вины; и это стало у него манией. Вот почему он принимал снотворное. Он лишился сна. Вне работы у него оставалась единственная мысль: страх быть разоблаченным и расстрелянным, как шпион. Он не мог этого вынести.
"Детальные инструкции" совершенно не предусматривали, что Юбер может вывезти Монтелеоне. Они предусматривали многое, но не это.
Ну что же, пусть мистер Смит говорит, что хочет. Юбер не мог позволить себе ждать три недели в подобных условиях. Кроме того, он тоже не хотел сойти с ума. В любом случае Монтелеоне продержится недолго, а тогда сохранение агента возле Шкловского не имело никакого смысла.
– Я очень хочу вас увезти, – сказал Юбер, – но МВД держится начеку из-за моего побега, а агент, который должен был эвакуировать меня из страны, ничего не хочет делать прежде, чем все успокоится...
Монтелеоне бросил на него странный взгляд.
– Существует только один способ прекратить поиски, – прошептал он.
Юбер прислушался: ему показалось, что он уловил какой-то шум. Поэтому он ответил с некоторым опозданием.
– Я бы хотел знать, какой.
Монтелеоне посмотрел на свои пальцы, которые сложил куполом.
– Выдать вас.
Юбер содрогнулся:
– МВД?
Монтелеоне поднял на него невинный взгляд.
– Разумеется.
Наступила тишина, потом Юбер встревожился:
– Вы сошли с ума или что?
Ученый вздохнул:
– Я понимаю, что это вас... шокирует. Но выслушайте меня... Я вас оценил по достоинству. Узнав о вашем побеге, я был уверен, что вы вернетесь встретиться со мной. За прошедшие сутки я много размышлял. Повторяю: единственный способ прекратить поиски – сдать вас.
Юбер саркастически улыбнулся.
– Это, во всяком случае, строго логично.
Монтелеоне наклонился вперед, положив руки на колени.
– Чем вы рискуете, если вас считают Хельмутом Вайссенфелем?
Юбер рассмеялся:
– Я рискую ввязаться в авантюру, выбраться из которой мне будет трудно.
– Но это же ненадолго. Единственная цель – усыпить бдительность милиции и официально соединить нас, это позволит нам убежать в удобный момент вместе.
Юбер был не совсем убежден.
– Я отлично понимаю, – сказал он. – Ваша идея не глупа, но они сразу же заметят, что мой научный багаж недостаточен для Вайссенфеля. Откроюсь вам до конца: прежде чем заняться этим делом, я провел две недели в Хантсвилле с фон Брауном. Так что в разговоре я могу об этом намекнуть. Мне известны последние открытия в области ракетостроения, но если меня посадят в исследовательский кабинет, все провалится.
Монтелеоне, казалось, принял аргумент, но держался за свою идею.
– Будет несколько дней, в которые я буду вас убеждать работать на них. Была договоренность, что этим займусь я. Они согласились, что, зная вас лично, я добьюсь цели лучше любого другого.
– Это продлится недолго. Уже то, как вы описали мой характер, не позволит мне разыгрывать колебания. Я думаю, что сорок восемь часов будут максимумом; потом они решат, что я пытаюсь выиграть время, и спросят себя, почему.
Монтелеоне искал; он грыз ногти.
– Нашел! Эврика!
Юбер насторожился. Он не любил, когда им так распоряжаются.
– Давайте, я слушаю.
– Вы получили достаточно ударов по голове, чтобы изобразить сотрясение мозга? Вы сдадитесь милиции, скажете, что вы Хельмут Вайссенфель и ищете старого друга – Луиджи Монтелеоне... Вы немного заговариваетесь, совершенно не опасны, полны доверия ко всему миру, а? Они все поверят, как один человек. На милицию сильно наорут, что они вас изуродовали, и обратятся ко мне, чтобы постараться привести вас в нормальное состояние, поскольку вы будете требовать встречи со мной.
Юбер не смог удержаться от смеха.
– У вас потрясающее воображение, – сказал он. – Вам бы надо писать романы.
Но Монтелеоне не смеялся. Поглощенный своей идеей, он спросил:
– Ну как? Что вы об этом скажете? Вы не думаете, что это осуществимо?
Юбер опять посерьезнел.
– Разумеется, осуществимо. Все осуществимо, только осуществляется по-разному. Дело в том, что у меня нет никакого желания вновь попадать в лапы МВД. Эти люди и я взаимно не выносим друг друга.
Монтелеоне вздохнул. Его немного заплывшее жиром лицо римлянина казалось обрюзгшим.
– Тогда, – сказал он, – не будем больше говорить об этом. Возвращайтесь в Вашингтон с пустыми руками.
Юбер отрицательно покачал головой.
– Я вернусь не с пустыми руками, вот увидите. Постарайтесь найти другое решение, я тоже подумаю.
Он встал, убрал оружие во внутренний карман своего пиджака. Монтелеоне последовал его примеру.
– Значит, вы действительно этого не хотите?
– Нет, спасибо. Вы слишком любезны.
Наступило долгое молчание. Итальянский ученый выглядел страшно расстроенным.
– Вы не можете уйти сейчас, – сказал он вдруг. – Вам надо ждать следующей смены охраны.
– Да, она будет в полночь.
– Я приготовлю ужин. Мы поедим вместе.
– Охотно соглашаюсь. Признаюсь, я умираю от голода.
– Оставайтесь здесь, я схожу на кухню.
Юбер сделал движение, относительно смысла которого нельзя было ошибиться.
– Вы мне не доверяете?
Юбер посмотрел ему прямо в лицо, потом решил сыграть ва-банк.
– Да, теперь доверяю.
10
Они сидели за столом на кухне, напротив друг друга. Юбер посмотрел на настенные часы, показывавшие час ночи, потом на "Голиафа", клевавшего носом. Он ушел от Монтелеоне в момент смены охраны в полночь, и ученый объяснил ему, как через соседние сады выйти на другую улицу. Этот маршрут избавлял его от необходимости проходить мимо милиционера, дежурившего перед домом.
Еще до того как уйти от Монтелеоне, Юбер решил принять его идею: в ней был некий юмористический аспект, соблазнявший его. Но он и сам не очень понимал, почему он ушел, не сказав об этом итальянцу.
"Голиаф" пожал худыми плечами; глаза его покраснели от усталости.
– Надо определиться, – пробурчал он. – Вчера вы хотели уехать немедленно, теперь решаете остаться. Вы не знаете, чего хотите.
Юбер улыбнулся.
– О! Я прекрасно знаю, чего хочу. Просто произошло нечто, что побуждает меня остаться... Старина "Голиаф", теперь вам придется переправлять на ту сторону не одного, а двоих. У меня есть гость.
Маленький еврей-сапожник застыл. Он посмотрел на Юбера поверх очков и решительно ответил:
– Невозможно!
– Невозможно? Что это такое? Не понимаю.
Тот упрямо возразил:
– Зато я понимаю. Моя комбинация срабатывает только для одного человека одновременно, и это уже слишком хорошо.
Юбер отмел возражение небрежным движением руки.
– Ну что же, старина, придется вам выкручиваться. У меня есть один тип, и я должен непременно вывезти его.
"Голиаф" провел пальцами с черными ногтями по редеющей, полной перхоти шевелюре. Он надолго задумался. Юбер терпеливо ждал.
Наконец маленький человечек спросил:
– Тип согласен или нет?
– Согласен. Это легче, нет?
"Голиаф" с сомнением поморщился.
– Как сказать... Несогласного всегда можно усыпить и тащить, как сверток. Сверток заметен меньше, чем человек.
Юбер засмеялся.
– Если действительно нет другого выхода, мы его усыпим и спрячем в сверток; это не так страшно.
Маленький человечек разъяренно почесал голову.
– Я жил так спокойно, и надо же вам было свалиться на меня с вашими историями.
Юбер перестал смеяться. Его суровое лицо стало твердым, как камень.
– Уважаемый, – сказал он ледяным тоном, – вам бы следовало знать, что когда входишь в наше дело, то выйти из него уже нельзя.
– Я знаю, – ответил сапожник тоскливым тоном. – Иногда и хотел бы остановиться, но это невозможно. Надо продолжать только, чтобы попытаться спасти свою шкуру; как пловец, который не должен переставать грести, если не хочет утонуть.
– Удачное сравнение.
Маленький еврей по-прежнему скреб затылок, но с меньшей силой.
–Но и это не спасает от несчастных случаев, – заговорил он вновь с горечью. – Потому что пловец всегда может стать жертвой судороги.
– Или акулы? – предположил Юбер, открывая в улыбке волчьи зубы.
– Или акулы, – согласился маленький человечек, глядя ему в лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18