Лет пятнадцать уже пачка «Нацьонали» стоит меньше 300 лир – меньше, чем телефонный звонок. Ничего удивительного, что из продажи «Нацьонали» пропали. Слишком они дешевые. В табачных магазинах вам их не найти. Самые дешевые из остальных сигарет – «Эспортацьоне». А они стоят уже 1400 лир.
– Да, чтобы достать сейчас «Нацьонали», нужно иметь друзей в государственной табачной промышленности или работать в полиции нравов. – Тротти подлил себе минеральной воды. Ему захотелось спать. – Слава Богу, я могу обходиться леденцами.
– От леденцов вы мягче не становитесь, комиссар.
– Слишком долго я живу в этой стране, чтобы ожесточиться, – сказал Тротти и прибавил: – Очень обидно за вашу книгу, Боатти.
– Значит, стали от них циничнее.
– Не будь ты циничным, тебе и голову из воды не высунуть. Только не в Италии, где за всем стоят интересы политики и власти. Даже за ценой на сигареты. – Тротти помолчал. – Что вы решили делать со своей книгой?
– С книгой?
– Если Розанна жива, необходимость писать книгу о полиции вроде бы отпадает. Немного обидно, конечно.
– Я буду счастлив видеть целой и невредимой Розанну. – Обезоруживающая улыбка. – И ничто не остановит меня написать книгу о полицейском – об удачливом комиссаре, завершающем свою блестящую многолетнюю карьеру.
– Открытки или чего-нибудь еще вы от нее не получали, Боатти?
– Книгу о человеке и о провинциальном городе.
– Розанна никак с вами не связывалась?
Боатти перестал улыбаться.
– Я вам уже говорил, что, уезжая на праздники, она писала редко.
– И не звонила?
– Нет.
– Тогда почему она написала синьоре Изелле?
– Они подруги. – Боатти посмотрел на Тротти. – Вы по-прежнему думаете, что она хотела обеспечить себе алиби?
– Открытку – и дату ее отправления – можно использовать как свидетельство того, что во время смерти сестры в городе ее не было. Очень удобно.
– Вы и вправду думаете, что Розанна способна убить сестру? – Боатти покачал головой. – Вы и впрямь слишком циничны. А может, вы просто ее плохо знаете.
– Вы сами же говорили, что Марию-Кристину она ненавидела.
– Но не до такой степени, чтобы проламывать сестре череп.
– Цинизм – это та цена, которой я вынужден расплачиваться за свою работу. Всегда предполагаю в людях самое худшее – до тех пор, пока не выясняется обратное. – Тротти фыркнул. – Но такое бывает редко.
– Благодарю за комплимент.
Тротти опустил голову.
– Вы же знали Розанну, комиссар.
– Я вообще не уверен в том, что человека можно постичь до конца. Люди зашифрованы. Иной человек – айсберг, и ты видишь только его верхушку. Насчет всего остального можно лишь строить догадки. Мы одиноки, Боатти. Все мы одиноки. Вы, похоже, этого не понимаете. Значит, вы еще слишком молоды.
– Вы думаете, что, если я моложе вас, страдание мне неведомо?
– Одинокими мы рождаемся, Боатти, и одинокими умираем. И всю жизнь думаем… надеемся, что можно завязать какие-то отношения. Прочные отношения. Но даже самые прочные отношения преходящи. Одна лишь разлука – благо.
– Это работа вас так вымотала? Вам и в самом деле пора на покой.
– А дальше что? – Тротти покачал головой. – Книгу писать?
– А сами вы никогда прочных отношений не завязывали?
Тротти усмехнулся.
– Мне казалось, что я знаю свою жену, Боатти. Двадцать с лишним лет прожили вместе. Прекрасная жена, прекрасная дочь. Я искренне верил, что все мы счастливы. – Он звякнул во рту леденцом. – Теперь моя жена живет в Америке. Счастлива? Сейчас, может, и счастлива. Но теперь-то я понимаю, что со мной она счастлива никогда не была.
– Вам следовало бы понять это вовремя.
– Я верил лишь в то, что меня устраивало. – Тротти снова звякнул леденцом о зубы. – Книга о полицейском? Пожалуй, выйдет не очень интересно.
Боатти махнул рукой в сторону книжных полок.
– У меня в запасе всегда несколько проектов. А кроме того, дело ведь еще не закрыто.
– Для вас, Боатти, может быть. Для меня оно уже закрыто.
Боатти поднял брови и покосился на Тротти.
– Преданность, дружба… Мне кажется, все что мог я для Розанны Беллони сделал. Я думал, что она мертва, но меня ввели в заблуждение. Не исключено даже, что нарочно… Не знаю. Зато точно знаю, что насолить за это время я успел многим. И не только начальнику квестуры. Пора в отпуск. Все мне только об этом и говорят, да сейчас я и сам не прочь. – Тротти зевнул и запоздало прикрыл рот рукой. – Вы не возражаете, если я минут на пять прилягу на кушетку. Такая жара.
– Конечно, ложитесь.
– Ваша жена отменно готовит.
– Если хотите, можете устроиться в детской. Там прохладнее.
– Не нужно мне было пить «гриньолино». От красного вина меня всегда клонит ко сну, – сказал Тротти и, словно продолжая какую-то свою мысль, прибавил:
– Никак не могу взять в толк эту открытку.
– Какую открытку, комиссар?
– Обычно Розанна не пишет. – Тротти пожал плечами. – Если она не пишет вам, то, думаю, и другим писать не любит. Пусть хоть синьоре Изелле. В этой открытке что-то искусственное.
– Видите ли, Розанна в душе немножко поэт.
– Если б Розанна вдруг захотела опоэтизировать красоты дельты По, она бы написала письмо. Но эта открытка… – Он опять зевнул. – Как будто списана с какого-нибудь путеводителя. – Тротти покачал головой. – Минут пять вздремну. Эта жара…
– Комиссар, Розанна никогда не смогла бы убить свою сестру.
– Это вы так думаете.
– Я ее прекрасно знаю.
– Если она жива, рано или поздно она объявится. И тем скорее, чем раньше известие о смерти Марии-Кристины попадет в газеты. А когда она объявится…
– Да?
– Можете не сомневаться – алиби у нее будет. У нее найдется неопровержимое доказательство, что во время смерти сестры ее в городе не было.
Китайская триада
Короткий отдых и душ.
Тротти покинул дом на Сан-Теодоро в половине пятого.
Боатти, собравшийся в редакцию газеты «Провинча падана», согласился проводить его до проспекта Кавур.
– Что вы теперь намерены делать, комиссар?
Тротти улыбнулся. Он развернул ревеневый леденец, положил его в рот и переспросил:
– Что делать?
– Розанна жива и здорова и, судя по всему, отдыхает где-нибудь в дельте По. Как вы сами сказали, рано или поздно она объявится.
– Я собираюсь позвонить в Болонью дочери и узнать, как она себя чувствует: у нее в любую минуту могут начаться роды. Потом я собираюсь прибраться на своем рабочем столе в квестуре и попрощаться с друзьями. Вечером выберусь куда-нибудь поужинать и, может быть, даже схожу в кино. Я уже давно ничего не смотрел. А завтра у меня будет небольшой праздник. Пора сматываться из этого города – что мне все так настоятельно и советовали. Выведу из гаража машину, залью в двигатель масло и проверю колеса. И в шесть утра, до того как начнется столпотворение на автостраде, отправлюсь в Гардезану.
– Куда?
– У моей жены на озере Гарда есть вилла. Мне нужно отдохнуть и выбраться из этой… – он посмотрел на Боатти, – из этого тропического пекла.
– Это случайно не та самая Гардезана, где жил Лоуренс?
– Какой Лоуренс?
– Д.Г. Лоуренс, английский писатель.
– Вам лучше спросить у моей жены. Она в деревне всех знает.
– Она там и живет?
– Моя жена в Америке – в Эванстоне, штат Иллинойс. – Блеклая улыбка. – Изобретает новые сорта сахарина для какой-то крупной американской химической фирмы. Она там очень счастлива.
Боатти замолчал. Было по-прежнему жарко, и в небе повисла свинцово-серая пелена. Они шли по безлюдным улицам, пахнувшим вином, бутылочными пробками и пылью.
– Розанна, – сказал Тротти, взяв Боатти под руку. – Ваша жена сказала, что Розанна помогла вам поселиться в этой квартире.
– Розанна всегда готова помочь чем может, – ответил Боатти и прибавил: – В этой квартире я живу уже больше пятнадцати лет. Въехал в нее еще до женитьбы. Нам повезло – Розанна берет с нас очень умеренную плату.
– Почему?
– Почему она любит всем помогать? Так уж она устроена. Вы же с ней были знакомы, комиссар. Вы, должно быть, отметили ее потребность приносить людям пользу. Она понастоящему добрый человек.
– А к вам она была особенно добра.
Боатти ничего не ответил.
– Почему она так расположена к вам, Боатти?
– Не понимаю, о чем вы спрашиваете. – Боатти остановился. Он опять начал потеть. Они стояли возле «Citta di Pechino» – небольшого китайского ресторана на улице Лангобарди. Ресторан еще не открывали, но двое мужчин с плоскими азиатскими лицами выносили из залитой неоновым светом кухни ведра с мусором. Из кассетного магнитофона неслись непривычные для уха заморские мелодии.
(В квестуре считали, что секс-поезд – вечерний экспресс из Генуи, привозивший африканских и бразильских проституток на ночной промысел в Богеру и на улицу Аурелиа, – был обязан своим существованием китайской триаде, сеть которой в Ломбардии составляли рестораны вроде «Citta di Pechino»).
– Вы не понимаете, о чем я вас спрашиваю? Поставим вопрос иначе: Розанна занимает в вашей жизни очень важное место?
Боатти кивнул.
– А между тем, узнав о ее смерти, вы даже не поплакали.
– При вас я действительно не плакал, комиссар. Вы меня плачущим не видели.
– Вы хотите писать книгу. Ради нее.
– Она мой друг. Я думал, она умерла.
– И только-то?
– Что вы имеете в виду? – Боатти выдернул руку из ладони Тротти. – Мне не нравятся ваши инсинуации, комиссар.
– Вы знали, что Розанна жива, Боатти.
– Никакого права говорить такое у вас нет, – горячился Боатти.
– Вы сочиняете сказку, что собираетесь писать книгу только для того, чтобы сбить всех с толку и получить возможность влезть в расследование.
– Смешно.
– Чтобы следить за мной.
– Вы считаете себя такой важной птицей?
– Только я-то от дела отстранен.
– Что вам от меня нужно, Тротти?
– А что вам от меня было нужно, Боатти?
– Что вам нужно?
Они стояли друг против друга на булыжной мостовой, а тем временем китайцы, не обращая на них внимания, готовились к своему ежевечернему действу. Откуда-то из глубины «Citta di Pechino» донесся женский смех.
– Правда.
– Я знаю не больше вашего, комиссар.
– Она была вашей любовницей, разве нет?
– Простите?
– Вы с Резанной Беллони были любовниками. И все эти пятнадцать лет вы ее трахали, разве не так, Боатти?
Круглое лицо Боатти начало бледнеть.
– Она годится вам в матери, а вы ее трахали.
Боатти ударил. Сильно ударил Тротти по лицу. Потом повернулся и быстро пошел прочь.
Конверт
В квестуре было прохладно и почти безлюдно.
Поднимаясь на лифте, Тротти вспоминал, как родилась Пьоппи, – у нее было круглое сплющенное личико и темные волосы. Почти тридцать лет прошло. Ему вспомнилось, как гордилась рождением дочери Аньезе. «Наш первый ребенок, Пьеро», – сказала она.
Первый и единственный.
Улыбаясь воспоминаниям, Тротти вышел на третьем этаже и направился к своему кабинету. «Пора бы позвонить дочери», – сказал он себе и стал распахивать окна, выпуская застоявшийся воздух на волю. Снаружи было все еще жарко, но в воздухе над городом уже ощущалась вечерняя прохлада. Переждав затянувшееся интермеццо полуденного зноя, на крыше снова заворковали голуби.
У Тротти болели глаза. Ни с того ни с сего задрожала вдруг с гулом отопительная батарея.
Тротти поставил на стол банку холодного «кинотто».
На столе он заметил конверт: Итальянская республика, уголовная полиция.
«Пьеро, если ты на праздники уезжаешь, до отъезда верни мне это».
Пытаясь расшифровать подпись, Тротти нахмурился. Потом до него дошло, что неразборчиво выведенные буквы означают инициалы Майокки.
Он вскрыл темный плотный конверт и вынул из него квадратную фотографию.
Снимок был сделан «поляроидом» с помощью фотовспышки, изображение получилось блеклым и размытым.
За столом сидели мужчина и женщина. На обоих были футболки с белыми переплетенными буквами «NY» с левой стороны груди. Сначала Тротти никого из них не узнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Да, чтобы достать сейчас «Нацьонали», нужно иметь друзей в государственной табачной промышленности или работать в полиции нравов. – Тротти подлил себе минеральной воды. Ему захотелось спать. – Слава Богу, я могу обходиться леденцами.
– От леденцов вы мягче не становитесь, комиссар.
– Слишком долго я живу в этой стране, чтобы ожесточиться, – сказал Тротти и прибавил: – Очень обидно за вашу книгу, Боатти.
– Значит, стали от них циничнее.
– Не будь ты циничным, тебе и голову из воды не высунуть. Только не в Италии, где за всем стоят интересы политики и власти. Даже за ценой на сигареты. – Тротти помолчал. – Что вы решили делать со своей книгой?
– С книгой?
– Если Розанна жива, необходимость писать книгу о полиции вроде бы отпадает. Немного обидно, конечно.
– Я буду счастлив видеть целой и невредимой Розанну. – Обезоруживающая улыбка. – И ничто не остановит меня написать книгу о полицейском – об удачливом комиссаре, завершающем свою блестящую многолетнюю карьеру.
– Открытки или чего-нибудь еще вы от нее не получали, Боатти?
– Книгу о человеке и о провинциальном городе.
– Розанна никак с вами не связывалась?
Боатти перестал улыбаться.
– Я вам уже говорил, что, уезжая на праздники, она писала редко.
– И не звонила?
– Нет.
– Тогда почему она написала синьоре Изелле?
– Они подруги. – Боатти посмотрел на Тротти. – Вы по-прежнему думаете, что она хотела обеспечить себе алиби?
– Открытку – и дату ее отправления – можно использовать как свидетельство того, что во время смерти сестры в городе ее не было. Очень удобно.
– Вы и вправду думаете, что Розанна способна убить сестру? – Боатти покачал головой. – Вы и впрямь слишком циничны. А может, вы просто ее плохо знаете.
– Вы сами же говорили, что Марию-Кристину она ненавидела.
– Но не до такой степени, чтобы проламывать сестре череп.
– Цинизм – это та цена, которой я вынужден расплачиваться за свою работу. Всегда предполагаю в людях самое худшее – до тех пор, пока не выясняется обратное. – Тротти фыркнул. – Но такое бывает редко.
– Благодарю за комплимент.
Тротти опустил голову.
– Вы же знали Розанну, комиссар.
– Я вообще не уверен в том, что человека можно постичь до конца. Люди зашифрованы. Иной человек – айсберг, и ты видишь только его верхушку. Насчет всего остального можно лишь строить догадки. Мы одиноки, Боатти. Все мы одиноки. Вы, похоже, этого не понимаете. Значит, вы еще слишком молоды.
– Вы думаете, что, если я моложе вас, страдание мне неведомо?
– Одинокими мы рождаемся, Боатти, и одинокими умираем. И всю жизнь думаем… надеемся, что можно завязать какие-то отношения. Прочные отношения. Но даже самые прочные отношения преходящи. Одна лишь разлука – благо.
– Это работа вас так вымотала? Вам и в самом деле пора на покой.
– А дальше что? – Тротти покачал головой. – Книгу писать?
– А сами вы никогда прочных отношений не завязывали?
Тротти усмехнулся.
– Мне казалось, что я знаю свою жену, Боатти. Двадцать с лишним лет прожили вместе. Прекрасная жена, прекрасная дочь. Я искренне верил, что все мы счастливы. – Он звякнул во рту леденцом. – Теперь моя жена живет в Америке. Счастлива? Сейчас, может, и счастлива. Но теперь-то я понимаю, что со мной она счастлива никогда не была.
– Вам следовало бы понять это вовремя.
– Я верил лишь в то, что меня устраивало. – Тротти снова звякнул леденцом о зубы. – Книга о полицейском? Пожалуй, выйдет не очень интересно.
Боатти махнул рукой в сторону книжных полок.
– У меня в запасе всегда несколько проектов. А кроме того, дело ведь еще не закрыто.
– Для вас, Боатти, может быть. Для меня оно уже закрыто.
Боатти поднял брови и покосился на Тротти.
– Преданность, дружба… Мне кажется, все что мог я для Розанны Беллони сделал. Я думал, что она мертва, но меня ввели в заблуждение. Не исключено даже, что нарочно… Не знаю. Зато точно знаю, что насолить за это время я успел многим. И не только начальнику квестуры. Пора в отпуск. Все мне только об этом и говорят, да сейчас я и сам не прочь. – Тротти зевнул и запоздало прикрыл рот рукой. – Вы не возражаете, если я минут на пять прилягу на кушетку. Такая жара.
– Конечно, ложитесь.
– Ваша жена отменно готовит.
– Если хотите, можете устроиться в детской. Там прохладнее.
– Не нужно мне было пить «гриньолино». От красного вина меня всегда клонит ко сну, – сказал Тротти и, словно продолжая какую-то свою мысль, прибавил:
– Никак не могу взять в толк эту открытку.
– Какую открытку, комиссар?
– Обычно Розанна не пишет. – Тротти пожал плечами. – Если она не пишет вам, то, думаю, и другим писать не любит. Пусть хоть синьоре Изелле. В этой открытке что-то искусственное.
– Видите ли, Розанна в душе немножко поэт.
– Если б Розанна вдруг захотела опоэтизировать красоты дельты По, она бы написала письмо. Но эта открытка… – Он опять зевнул. – Как будто списана с какого-нибудь путеводителя. – Тротти покачал головой. – Минут пять вздремну. Эта жара…
– Комиссар, Розанна никогда не смогла бы убить свою сестру.
– Это вы так думаете.
– Я ее прекрасно знаю.
– Если она жива, рано или поздно она объявится. И тем скорее, чем раньше известие о смерти Марии-Кристины попадет в газеты. А когда она объявится…
– Да?
– Можете не сомневаться – алиби у нее будет. У нее найдется неопровержимое доказательство, что во время смерти сестры ее в городе не было.
Китайская триада
Короткий отдых и душ.
Тротти покинул дом на Сан-Теодоро в половине пятого.
Боатти, собравшийся в редакцию газеты «Провинча падана», согласился проводить его до проспекта Кавур.
– Что вы теперь намерены делать, комиссар?
Тротти улыбнулся. Он развернул ревеневый леденец, положил его в рот и переспросил:
– Что делать?
– Розанна жива и здорова и, судя по всему, отдыхает где-нибудь в дельте По. Как вы сами сказали, рано или поздно она объявится.
– Я собираюсь позвонить в Болонью дочери и узнать, как она себя чувствует: у нее в любую минуту могут начаться роды. Потом я собираюсь прибраться на своем рабочем столе в квестуре и попрощаться с друзьями. Вечером выберусь куда-нибудь поужинать и, может быть, даже схожу в кино. Я уже давно ничего не смотрел. А завтра у меня будет небольшой праздник. Пора сматываться из этого города – что мне все так настоятельно и советовали. Выведу из гаража машину, залью в двигатель масло и проверю колеса. И в шесть утра, до того как начнется столпотворение на автостраде, отправлюсь в Гардезану.
– Куда?
– У моей жены на озере Гарда есть вилла. Мне нужно отдохнуть и выбраться из этой… – он посмотрел на Боатти, – из этого тропического пекла.
– Это случайно не та самая Гардезана, где жил Лоуренс?
– Какой Лоуренс?
– Д.Г. Лоуренс, английский писатель.
– Вам лучше спросить у моей жены. Она в деревне всех знает.
– Она там и живет?
– Моя жена в Америке – в Эванстоне, штат Иллинойс. – Блеклая улыбка. – Изобретает новые сорта сахарина для какой-то крупной американской химической фирмы. Она там очень счастлива.
Боатти замолчал. Было по-прежнему жарко, и в небе повисла свинцово-серая пелена. Они шли по безлюдным улицам, пахнувшим вином, бутылочными пробками и пылью.
– Розанна, – сказал Тротти, взяв Боатти под руку. – Ваша жена сказала, что Розанна помогла вам поселиться в этой квартире.
– Розанна всегда готова помочь чем может, – ответил Боатти и прибавил: – В этой квартире я живу уже больше пятнадцати лет. Въехал в нее еще до женитьбы. Нам повезло – Розанна берет с нас очень умеренную плату.
– Почему?
– Почему она любит всем помогать? Так уж она устроена. Вы же с ней были знакомы, комиссар. Вы, должно быть, отметили ее потребность приносить людям пользу. Она понастоящему добрый человек.
– А к вам она была особенно добра.
Боатти ничего не ответил.
– Почему она так расположена к вам, Боатти?
– Не понимаю, о чем вы спрашиваете. – Боатти остановился. Он опять начал потеть. Они стояли возле «Citta di Pechino» – небольшого китайского ресторана на улице Лангобарди. Ресторан еще не открывали, но двое мужчин с плоскими азиатскими лицами выносили из залитой неоновым светом кухни ведра с мусором. Из кассетного магнитофона неслись непривычные для уха заморские мелодии.
(В квестуре считали, что секс-поезд – вечерний экспресс из Генуи, привозивший африканских и бразильских проституток на ночной промысел в Богеру и на улицу Аурелиа, – был обязан своим существованием китайской триаде, сеть которой в Ломбардии составляли рестораны вроде «Citta di Pechino»).
– Вы не понимаете, о чем я вас спрашиваю? Поставим вопрос иначе: Розанна занимает в вашей жизни очень важное место?
Боатти кивнул.
– А между тем, узнав о ее смерти, вы даже не поплакали.
– При вас я действительно не плакал, комиссар. Вы меня плачущим не видели.
– Вы хотите писать книгу. Ради нее.
– Она мой друг. Я думал, она умерла.
– И только-то?
– Что вы имеете в виду? – Боатти выдернул руку из ладони Тротти. – Мне не нравятся ваши инсинуации, комиссар.
– Вы знали, что Розанна жива, Боатти.
– Никакого права говорить такое у вас нет, – горячился Боатти.
– Вы сочиняете сказку, что собираетесь писать книгу только для того, чтобы сбить всех с толку и получить возможность влезть в расследование.
– Смешно.
– Чтобы следить за мной.
– Вы считаете себя такой важной птицей?
– Только я-то от дела отстранен.
– Что вам от меня нужно, Тротти?
– А что вам от меня было нужно, Боатти?
– Что вам нужно?
Они стояли друг против друга на булыжной мостовой, а тем временем китайцы, не обращая на них внимания, готовились к своему ежевечернему действу. Откуда-то из глубины «Citta di Pechino» донесся женский смех.
– Правда.
– Я знаю не больше вашего, комиссар.
– Она была вашей любовницей, разве нет?
– Простите?
– Вы с Резанной Беллони были любовниками. И все эти пятнадцать лет вы ее трахали, разве не так, Боатти?
Круглое лицо Боатти начало бледнеть.
– Она годится вам в матери, а вы ее трахали.
Боатти ударил. Сильно ударил Тротти по лицу. Потом повернулся и быстро пошел прочь.
Конверт
В квестуре было прохладно и почти безлюдно.
Поднимаясь на лифте, Тротти вспоминал, как родилась Пьоппи, – у нее было круглое сплющенное личико и темные волосы. Почти тридцать лет прошло. Ему вспомнилось, как гордилась рождением дочери Аньезе. «Наш первый ребенок, Пьеро», – сказала она.
Первый и единственный.
Улыбаясь воспоминаниям, Тротти вышел на третьем этаже и направился к своему кабинету. «Пора бы позвонить дочери», – сказал он себе и стал распахивать окна, выпуская застоявшийся воздух на волю. Снаружи было все еще жарко, но в воздухе над городом уже ощущалась вечерняя прохлада. Переждав затянувшееся интермеццо полуденного зноя, на крыше снова заворковали голуби.
У Тротти болели глаза. Ни с того ни с сего задрожала вдруг с гулом отопительная батарея.
Тротти поставил на стол банку холодного «кинотто».
На столе он заметил конверт: Итальянская республика, уголовная полиция.
«Пьеро, если ты на праздники уезжаешь, до отъезда верни мне это».
Пытаясь расшифровать подпись, Тротти нахмурился. Потом до него дошло, что неразборчиво выведенные буквы означают инициалы Майокки.
Он вскрыл темный плотный конверт и вынул из него квадратную фотографию.
Снимок был сделан «поляроидом» с помощью фотовспышки, изображение получилось блеклым и размытым.
За столом сидели мужчина и женщина. На обоих были футболки с белыми переплетенными буквами «NY» с левой стороны груди. Сначала Тротти никого из них не узнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40