— Так, может быть, вы их представите?
Не думаю, что Алоису понравилось подобное вмешательство. Ведь именно он был главным действующим лицом этого потрясающего спектакля. Он нахмурился. Затем, не произнеся ни слова, поднялся на ступеньку мраморной платформы.
Спрятавшийся неизвестно где режиссер понял его сигнал.
Черная мраморная плита, прикрывающая платформу, сдвинулась в сторону, и наверх поднялся задрапированный бархатом саркофаг. Я услышал, как Кэтрин удивленно вздохнула.
Спокойным, бесстрастным голосом Алоис произнес:
— Я должен сообщить вам, что я — сын Адольфа Гитлера.
Это совершенно потрясло Кэтрин. Она вцепилась мне в руку и изо всех сил сжала пальцы.
Остальные и глазом не моргнули. Много бы я дал за то, чтобы узнать, о чем сейчас думал Мэнстон. Его единственной реакцией было то, что он снял монокль и принялся неторопливо протирать его шелковым платком.
— Чей сын?
Это было сказано по-немецки, но не нуждалось в переводе, а голос пожилого человека, который задал его, был полностью лишен эмоций, как будто он задавал самый обычный вопрос. Эти люди, как и следовало ожидать, оказались большими упрямцами. Ведь каждый из них содержал конюшню, набитую скакунами промышленности или политики, и каждый прекрасно знал, на какую лошадь поставить, чтобы выиграть скачки.
— Мою мать звали Ева Браун. Прежде чем вы покинете это место, каждый получит отчет, составленный профессором Вадарчи, в котором будут изложены все факты и все фотокопии соответствующих документов и свидетельств, включая документ, написанный моим отцом и подписанный Евой Браун в присутствии двух свидетелей, которые оба сейчас живы, чьи показания также прилагаются. После того как мы разъедемся, эти документы будут опубликованы.
Плешивый мужчина с черным галстуком с приколотой к нему булавкой с крупным жемчугом спросил:
— Когда и где вы родились?
— Бергхов, Оберзальцберг, шестнадцатого июня сорок второго года. Факт рождения держался в тайне. Меня назвали В честь моего деда, Алоиса Гитлера. Я был единственным ребенком, и мое рождение было узаконено браком моего отца с Евой Браун в сорок пятом году. По некоторым причинам государственного порядка, а также по политическим и прочим причинам, приведшим в итоге к падению Третьего рейха, что явно предвидел мой отец, о факте моего рождения и существования не было объявлено публично. Я находился под опекой профессора Вадарчи и воспитывался в его семье как его сын. Все неопровержимые доказательства изложены в документах. Если кто-то вздумает оспаривать их, то люди, чьи имена перечислены в документах и которые еще живы, готовы подтвердить этот факт.
Не будем забывать о том, что в сердцах наших людей жила и будет жить преданность Третьему рейху и к моему отцу, человеку, который стоял во главе его и который после своей смерти передал свою власть мне.
Мэнстон закинул ногу за ногу и тихо произнес:
— А он точно умер?
— Да.
— А Мартин Борман?
— Я не вправе отвечать на подобные вопросы. — Алоис заговорил неторопливо, осторожно. — К делу имеют отношение лишь два факта. Я сын моего отца, а мой отец — мертв. Что касается его смерти, то вам также будут предъявлены все соответствующие документы. Я не собираюсь в данный момент излагать их или обсуждать вескость свидетельств таких людей, как Генше, Линге, Роттенберг, Бауер или Менгершаузен, чьи имена знакомы вам, если вы, конечно, проявляли хоть какой-то интерес к последним дням бункера канцелярии рейха. Вы можете проверить все факты. Наибольшую важность представляют вопросы об идентификации и местонахождении тела моего отца. Единственными людьми, которые находились там в мае и июне сорок пятого года и могли установить эти факты, были русские. Позвольте напомнить вам, что в начале июня они первые заявили о том, что тело найдено и с точностью идентифицировано. Через несколько дней маршал Жуков напечатал в прессе описание последних дней канцелярии рейха, но на главный вопрос относительно тела и его местонахождения ответил:
"Обстоятельства представляются весьма загадочными. Мы не установили, что тело принадлежало именно Адольфу Гитлеру.
Я не могу сказать о его судьбе ничего определенного". Потом, в сентябре, русские открыто обвинили британцев в сокрытии моих родителей на территории их оккупационной зоны в Германии. А Сталин на Потсдамской конференции заявил, в частности американскому госсекретарю, о своей уверенности в том, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине.
С тех пор правительства и частные лица исследуют эту тайну.
Их цели просты и понятны. Ни одно государство не нашло тело Гитлера. Но все страны, которые сражались против Третьего рейха, хотели удостовериться в том, что он мертв. Они хотели, чтобы не осталось того, на основании чего можно было бы построить миф или легенду — ни реликвий, ничего, что доказывало бы, что он умер смертью солдата, от собственной руки, державшей оружие, а не просто сдался. Именно поэтому было заявлено, что он отравил себя как последний трус. Но я говорю — мой отец застрелился. — Алоис замолчал, тяжело переводя дыхание. И понятно почему — подобное представление нелегко дается. Внезапно он поднял руку, держащую хлыст, и продолжил:
— Поймите правильно — мой отец умер смертью солдата. Но он был тираном. Мы хотим, чтобы восстал не Третий рейх, а новая Германия, новая Европа. Со смертью моего отца кончилась тирания. Но после тирании идет искупление.
Искупление всех людей. У них появляется потребность воссоединиться, обрести свой истинный удел, свое истинное величие, независимо от теперешнего их положения. Вот почему им и нужен миф, святая реликвия, которая бы напоминала о величии, предмет поклонения, в котором сосредоточены воспоминания о темном прошлом и из которого они будут черпать силы для построения прекрасного будущего. Заверяю вас, что я, воскресший сын Адольфа Гитлера, дам людям Германии предмет поклонения, который так им нужен, мертвого солдата тирании, и огонь угнетения обернется пеплом искупления. Я обещаю сделать это. И я это сделаю, потому что святые мощи здесь. Да, здесь находится тело моего отца! — Он сделал шаг в сторону и повернулся к саркофагу.
Я почувствовал, как рядом со мной дрожит Кэтрин, но от холода или от волнения, сказать не мог.
Невидимый режиссер снова принялся за дело, и бархатная ткань соскользнула с саркофага. Под ней оказался большой стеклянный ящик. И в этот момент внутри ящика зажглись лампы.
Он лежал там, на небольшом золотом ложе, одетый в военную форму.
Пригнувшись, мы наблюдали за происходящим. Сидящие в зале встали и по очереди, спокойно и неторопливо, словно согнувшись под тяжестью огромной невидимой ноши, которую они носили на своих плечах много-много лет, поднимались и подходили к саркофагу. Обходили его вокруг, а затем возвращались на место. Охранники по-прежнему стояли у дверей, не глядя ни на людей, ни на саркофаг, — солдаты на посту, удаленные от основных событий, но бдительные, верные отданному им приказу и ждущие следующего, который заставит их перейти к действиям.
Я вспомнил слова Малакода насчет политиков: «Целесообразность — вот единственный Бог, которого они знают». Съезд, который должен состояться в Мюнхене, подложит бомбу под стол каждого в мире кабинета. Вадарчи знал, о чем писал в «Пятне позора». «Искупление» почти ничем не отличалось от воинствующего крика «Смерть язычникам!». Я также понял, почему Мэнстон и тот человек с деревянной ногой стремились проникнуть в сердцевину этой организации, я понял, почему Говард Джонсон и фрау Шпигель шли по этому следу. Произошла утечка информации, но ни одна из служб безопасности не поверила бы другой. Все они хотели одного: чтобы предмет поклонения не был предъявлен. Все работали независимо друг от друга, из страха, что в последний момент те, кто захватят саркофаг, могут вспомнить о «целесообразности» и отказаться от уничтожения тела, а может быть, даже решат и впрямь преподнести его как святую реликвию ради какой-то внезапной политической выгоды. Малакод был евреем. Немецкий фашизм, партия «Искупление», неонацизм — все это отголоски существовавших на протяжении многих веков трагедий, и Малакод видел, какая опасность грозит его народу, и он руководствовался собственными соображениями, стремясь к уничтожению реликвии точно так же, как и остальные, но не доверяя никому из них.
Алоис заговорил снова. Теперь его все время прерывали вопросами, и он подробно рассказывал о том, как тело Гитлера было изъято из бункера, как тщательно запутывали след, о том, как тело забальзамировали и где хранили. Голоса звенели у меня в ушах. Я слушал как зачарованный, а потом подумал вдруг, что доказательства, представленные свидетелями, невозможно будет проверить.
Но две вещи я понял без всяких доказательств: что тело в гробу не было телом Гитлера, а Алоис не был его сыном. Кое-что понимаешь на инстинктивном уровне. Твой мозг сам высчитывает и забраковывает искусственное и плотно закрывается, не воспринимая уже чуждое прикосновение чего-то чересчур странного, точно морской анемон, когда в него ткнешь палочкой. Если поверил во все это, значит, трава голубая, а небо — зеленое, но никто пока что не отмечал ничего подобного.
Но все это не имело никакого значения. Профессор Вадарчи, я думаю, именно он, сделал все, чтобы эта фальшивка выглядела подлинной. Документы, выложенные рядком, тело какого-то неизвестного, может, одного из прежних двойников Гитлера, облаченное в униформу, — все это в красивой обертке было предъявлено Алоису очень давно, когда его голос только начал ломаться, а на груди появилась первая поросль.
Алоис действительно верил. Достаточно было понаблюдать за ним и послушать его речи. Это было подлинным произведением искусства. Мэнстон, ей-богу, сказал бы то же самое.
Стоит только выставить этот шедевр на съезде в Мюнхене, и начнутся беды. Люди будут верить в то, во что они хотят верить. Под их возбужденные крики им представят фальшивую реликвию, и все увиденное пробороздит в их сердцах тот путь, по которому они захотят следовать. Это была самая искусная подделка за всю историю, и Вадарчи выиграет, если он сумеет продержаться до тех пор, пока не доставит свой бродячий цирк в Мюнхен.
Я взял Кэтрин за руку:
— Пойдем.
Но оторвать ее от зрелища было равносильно тому, что попытаться вытащить из бутылки плотно засевшую пробку. Мне пришлось дернуть ее за руку.
Пока мы шли назад, я все время спрашивал себя: если об этом уже известно Сатклиффу, компании Шпигеля, Малакоду, почему они ничего не сообщат в Бонн? Наверное, им хотелось ощутить запах гнилья на собственном дворе.
Глава 19
Любовь — самая странная вещь на свете
Кэтрин беспокойно расхаживала по комнате, и, когда она спросила: «Что все это значит?», — я уловил в ее голосе истеричные нотки. Когда же я пытался ей объяснить, она явно меня не слушала. В конце концов я схватил ее за руку и усадил рядом с собой на диванчик.
— Просто посиди и послушай. Я говорил тебе, что все это нам не по зубам, и мы не можем даже и пытаться получить какую-то выгоду. Так что давай скорее выбираться из этого ада.
— Думаешь, все это начнется в Мюнхене?
— Да. И все заинтересованные сбегутся туда. Они догадываются, а может, знают, что им предстоит узнать, они начнут готовиться к новой расстановке сил.
— Не понимаю.
— Многие не верят слухам. Единственное, что сейчас нужно, это задавить всю компанию. Вот зачем они здесь. Чтобы найти это место, захватить Алоиса и тело Гитлера и уничтожить обоих, чтобы никто никогда не узнал обо всем этом. Среди присутствующих я увидел двоих, которые, точно знаю, оказались здесь именно с этой целью. Очевидно, возникли некоторые трудности, поэтому мы должны убраться отсюда до того, как тут начнется заварушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36