— Правда? Мне частенько приходится бывать в этом городе. Как он называется?
— "У Мака", — ответил я.
— Рядом с Коннектикут-авеню?
— Совершенно верно, — подтвердил Падильо.
— Хотя там я ни разу не обедал, мне его рекомендовали. И человек, который рассказывал мне о нем, был в полном восторге. У вас действительно превосходный ресторан?
— Во всяком случае, получше многих, — Падильо относился к тем, кто считает совершенство недостижимым. — Когда речь заходит о ресторанах, такие эпитеты, как превосходный, нужно употреблять крайне осторожно.
Доктор Асфур согласно покивал, пригладил венчик черных волос, окружавший его обширную лысину.
— Так чем вызван ваш приезд в Сан-Франциско? Вы ищете нового повара? Или метрдотеля? — ответить он нам не дал. — Нет, с этим вы бы не пришли в «Арабский рыцарь». Вы, разумеется, отметили, что это не первоклассный ресторан, — и он одарил нас очередной улыбкой.
— Мы думаем о расширении нашей фирмы. Уже побывали в Нью-Йорке и Чикаго. Теперь хотим ознакомиться с Лос-Анджелесом и Сан-Франциско.
— Города с процветающим ресторанным бизнесом, — доктор Асфур покивал, одобряя наш выбор. — Но я все-таки не пойму, с чего вы оказались здесь. Вам больше подошли бы «У Джека» или «У Эрни».
— Мы также ищем одного приятеля, — добавил я.
— Приятеля?
— Со Среднего Востока. Из Ллакуа.
— Нам сказали, что выходцы со Среднего Востока отдают предпочтение вашему ресторану, — уточнил Падильо.
— Из Ллакуа, — задумчиво протянул доктор Асфур. — Редко кто заглядывает сюда. И то обычно проездом. Им всегда чего-то надо. Бесплатный ужин. Или ночлег, — он пристально посмотрел на нас. — Иногда и убежище.
— Вы им помогаете? — полюбопытствовал Падильо. Доктор Асфур достал из коробочки на столе толстую сигару, неторопливо раскурил ее.
— Я не всегда хозяйничал в ресторане. В Александрии я был врачом. Позвольте отметить, хорошим врачом. Возможно, слишком хорошим. Мне пришлось эмигрировать. Сюда я приехал в надежде продолжить врачебную практику. Но не получилось. Причина тому — невероятная глупость моих коллег из Ассоциации американских врачей. Мне не разрешили практиковать в Соединенных Штатах, пока я не сдам никому не нужные экзамены. Мой рассказ не наскучил вам?
— Отнюдь, — заверил его я.
— Короче, я отказался выполнить эти требования и начал делать аборты. Это были самые счастливые, и наиболее прибыльные, годы моей жизни, — он помолчал, наверное, перебирая их в памяти один за другим. С нескрываемым удовольствием. — Состояние мое росло, но со временем, спасибо местным властям, мне пришлось бросить это дело. Ныне я управляю рестораном да помогаю арабам, у которых возникли определенные сложности.
— И делаете это из сострадания? — спросил Падильо.
Доктор Асфур печально покачал головой.
— Боюсь, что нет, сэр. Желание служить людям уступило другим чувствам. Более низменным. Жадности и, — он похлопал себя по громадному животу, — ...обжорству. Ныне все услуги я оказываю только за деньги.
— Вы помогли этим вечером низкорослому, лысому толстяку из Ллакуа? — прямо спросил Падильо.
Доктор вздохнул.
— Память у меня стала слабовата.
Падильо достал бумажник и положил его на край стола.
— Это лекарство всегда мне помогает, — кивнул Асфур.
— Сколько?
Доктор неопределенно махнул пухлой ручкой.
— Сначала я разожгу ваше любопытство. Чтобы вы стали щедрее. Его сопровождал англичанин, худой, высокий мужчина.
— Продолжайте, — вырвалось у меня.
— Им требовалось убежище на ночь. И на раннее утро. Я подумаю, эти сведения что-то да стоят.
— Сколько? — повторил Падильо.
— Скажем, сто долларов?
— Пятьдесят.
— Хорошо, пятьдесят.
Падильо вытащил из бумажника купюру в пятьдесят долларов и пододвинул ее к доктору. Тот радостно улыбнулся.
— Я назвал им адрес. Разумеется, не забесплатно.
Падильо кивнул.
— Сколько мы должны заплатить за этот адрес?
— Пятьсот долларов.
— Двести.
— Может, четыреста.
— Триста.
Асфур вздохнул.
— Я не люблю торговаться. Особенно с женщинами. Аборты я делал с удовольствием, а когда мы начинали обсуждать мое вознаграждение, хотелось на все плюнуть. Триста пятьдесят.
— Триста двадцать пять, — последовал ответ Падильо.
Доктор закрыл глаза и кивнул. Падильо выложил три сотенных, добавил двадцатку и пятерку. Доктор открыл глаза, с улыбкой потянулся к деньгам, но Падильо накрыл их рукой.
— Сначала адрес.
— Разумеется. К югу отсюда, на Майна-стрит. Записать?
— Если вас это не затруднит. И распишитесь внизу.
Доктор пожал плечами, выдвинул ящик, достал лист плотной, кремового цвета бумаги, написал адрес, расписался и вытянул перед собой обе руки, одну — с листком, вторую чтобы получить деньги. Лист Падильо передал мне, а доктор тем временем взял со стола пятьдесят долларов, добавил к остальным купюрам и убрал их во внутренний карман пиджака. С неизменной улыбкой: деньги вызывали у него теплые чувства.
Падильо и я встали и уже повернулись к двери, когда доктор откашлялся, словно хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать.
Он посмотрел на Падильо, на меня, вновь на Падильо.
— Эти сведения я продал вам дешево, очень дешево.
— Я так не думаю, — возразил Падильо.
— Спрос всегда поднимает цену.
— Какой спрос?
Доктор сложил руки на животе.
— Это тоже информация, не так ли?
— Сколько?
— Сотня, — ответил он. — Цена окончательная.
Падильо повернулся ко мне.
— Наскребешь?
— С трудом.
— Расплатись с ним.
Я вытащил из кармана бумажник, раскрыл, достал две купюры по пятьдесят долларов, положил на стол.
— Какой спрос? — с нажимом повторил Падильо.
— За четверть часа до вашего прибытия два других господина справлялись об этом загадочном незнакомце из Ллакуа.
— И вы дали им адрес? — спросил я.
— Разумеется, нет, мистер Маккоркл, — он выдержал паузу, чтобы осчастливить меня очередной улыбкой. — Я его продал за пятьсот долларов. И они заплатили, не торгуясь.
Глава 21
Дом на Майна-стрит, номер которого написал нам Асфур, находился в квартале между Пятнадцатой и Шестнадцатой улицами. Сама Майна-стрит, застроенная мрачными двухэтажными домами, скорее напоминала проулок, и у меня возникло ощущение, что хорошие люди здесь жить бы не стали.
Последний раз дом красили белой краской. Но красили плохо, так что она облупилась, потрескалась и посерела от смога.
На подоконниках соседних домов красовались горшки с комнатными растениями, статуи Иисуса и девы Марии. Попадались и дома с плотно занавешенными окнами. К таковым относился и указанный нам доктором Асфуром.
Падильо и Ванда пристально оглядели его, пока я медленно проезжал мимо, ища место для парковки.
— Чикано, — процедил Падильо.
— Район? — переспросил я.
— Улица уж во всяком случае.
— Мне казалось, что добропорядочные люди называют их американцами мексиканского происхождения.
— Добропорядочные, возможно, — кивнул Падильо, — но только не мы, чикано.
— А, так ты хочешь сойти за своего.
— Что-то в этом роде. Давай еще раз объедем квартал. Постараемся поставить машину как можно ближе к дому.
Место для стоянки я нашел только на тротуаре, через три дома, рядом со знаком «Стоянка запрещена». Повернувшись, наблюдал, как Падильо снимает галстук, расстегивает три пуговицы рубашки.
— У тебя есть помада? — спросил он Ванду.
— Конечно.
— Намажь губы. Побольше. Взбей волосы. Я хочу, чтобы ты выглядела как можно вульгарнее, — он посмотрел на меня. — Ослабь галстук, прикинься пьяным. Нас всех должны принимать за пьяных. Мексиканец и двое его приятелей-гринго.
— Так уж получилось, что у меня есть початая бутылка виски, — заметил я.
— Пусти ее по кругу, — Падильо вытащил из-за пояса пистолет, проверил, заряжен ли он.
Я достал из-под сиденья бутылку, свинтил пробку, передал Ванде. Та глотнула виски и отдала бутылку Падильо. Он тоже выпил, затем вылил несколько капель на ладонь, втер в лацканы пиджака. Когда бутылка попала ко мне, в ней оставалось совсем ничего, на пару глотков, так что я допил виски, и настроение у меня сразу улучшилось.
— Ты и впрямь думаешь, что Кассим и Скейлз до сих пор живы, учитывая, что Крагштейн и Гитнер опережают нас на четверть часа? — Ванда ерошила свои волосы.
— А ты можешь предложить что-то получше?
Ванда размалевала губы светло-розовой помадой.
— С чего ты решил, что Крагштейн и Гитнер не убивали моего брата?
— Когда мы выйдем из этого дома, ты это узнаешь.
Она повернулась к нему.
— Полной уверенности у тебя по-прежнему нет?
— Я привык доверять своей интуиции.
— А еще чему-нибудь ты доверяешь?
— Конечно, — кивнул он. — Своим чувствам.
— Странно, — пожала плечами Ванда. — Я-то думала, что у тебя их нет.
У меня создалось впечатление, что препираться они могут до утра, а потому я счел необходимым вмешаться.
— Уже поздно. Может, займемся делом?
— Хорошо, — кивнул Падильо. — Я — мексиканский сутенер. И ищу комнату, чтоб мы могли бы поразвлечься втроем.
Ванда выругалась по-немецки. Получилось у нее хорошо.
— Вы оба следуете за мной. Если нас не будут пускать в дом, мы все равно войдем, так что держите оружие наготове.
— Не могу сказать, что это тщательно подготовленный план, — бросила Ванда.
Падильо усмехнулся.
— Иной раз полезна и импровизация.
— О Господи, — я открыл дверцу. — Пошли.
К двери, слева от окна, вели три деревянные ступени. Падильо поднялся по ним первым, я — за ним, покачиваясь и обнимая Ванду, которая прижимала сумочку к груди. Одна рука пряталась в сумочке, возможно, с пальцем на спусковом крючке «вальтера РРК».
Падильо оперся левой рукой о косяк двери. Правой постучал. Не получив ответа, забарабанил по двери со всей силой. По-испански потребовал, чтобы чокнутые козлы открыли дверь.
Слова его услышали. Дверь приотворилась на десять дюймов, в щели появилась голова юноши с аккуратно причесанными черными волосами. Юноша предложил Падильо заткнуться. Падильо тут же прекратил ругаться. Заулыбался, замахал руками, на лице его появилась похотливая улыбка. Несколькими фразами объяснил, что ему требуется — комната для него и двух его приятелей-гринго. Молодой человек пренебрежительно оглядел нас. Я лизнул правое ухо Ванды. Она улыбнулась молодому человеку. Он уже собрался нам отказать, но Падильо помахал перед его носом двадцаткой. Молодой человек вновь оглядел нас, пожал плечами, что-то сказал Падильо по-испански, слов я не разобрал, и кивнул.
Падильо занес ногу, чтобы переступить порог, но молодой человек загородил путь и отошел в сторону, лишь получив двадцать долларов. Вслед за Падильо мы вошли в холл. Справа находилась гостиная, окно которой выходило на Майна-стрит.
— Пройдите туда и подождите, — распорядился молодой человек. — Вас отведут куда надо.
— Долго ждать, приятель? — нетерпеливо спросил Падильо.
— Несколько минут.
— Так, может, мы пока промочим горло?
— За отдельную плату.
— Этот большой глупый толстяк заплатит за все.
Говорили они по-испански, но такой диалог я понимал и без переводчика. И отметил про себя, что он мог бы обойтись без описания моих габаритов. А Падильо повернулся ко мне и проворковал: «Мы сейчас выпьем, не так ли? Но спиртное здесь дорогое».
— Сколько, приятель? — пробасил я.
Молодой человек пожал плечами.
— Десять долларов.
— За десять долларов в этом городе можно купить целую бутылку, — проворчал я, достал из кармана несколько смятых купюр, вытащил десятку.
Падильо взял ее у меня и протянул молодому человеку. Тот сунул ее в задний карман черных джинсов. Их дополняла прозрачная белая нейлоновая рубашка, и сквозь нее мы могли полюбоваться вытатуированной на его безволосой груди свернутой в кольца гремучей змеей. Лет я бы дал ему девятнадцать, и более всего он напоминал мне скорпиона.
Гостиная не поражала размерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24