– Так разве я мешаю, – обиделся пьяница. – Ты же все равно ведь не пьешь – стоишь, куда-то смотришь…
И тотчас же – при этих словах – из-за угла ларька выдвинулся человек с неприметной внешностью, в скромной одежде. Он пристально вгляделся в лицо Хмыря, обвел его стремительным, цепким, запоминающим взглядом. И растворился в людской толчее.
– Ты, вроде бы, недоволен чем-то? – спросил Брюнета Наум Сергеевич.
– Да не то чтобы недоволен, – хмуро усмехнулся Брюнет, – но все-таки… Слишком уж часто вы стали вызывать. А ведь для меня это риск. Вам – что? Вам не страшно. А мне это все однажды боком выйдет.
– Ну, ну, не будь таким нервным, – пробормотал начальник опергруппы, – что это у тебя за настроение с утра? Плохо спал, что ли? Или с похмелья?
Он нетерпеливо расстегнул плащ, бросил его на спинку стула. И затем – доставая из кармана бутылку ликера – сказал:
– Кстати, если – с похмелья, то вот… Сейчас разговеемся. Отличный ликерчик, импортный. Я же ведь знаю: ты любишь сладкое.
– Что ж, ладно, – ответил, помедлив, Брюнет.
– Ну, тогда садись, – Наум Сергеевич указал полусогнутой ладонью на стул. – Давай, брат, запросто… Выпьем, потолкуем…
– Потолкуем. Только – о чем? – Брюнет уселся, сопя. – Зачем вы, все же, меня вызвали?
– Да так… Просто…
Начальник опергруппы весь как бы лоснился, излучал веселье. Жесты его были широки и радушны, узкие – в тяжелых веках – глаза маслянисто поблескивали.
– Не все же ведь – о делах! Хотя и о делах, конечно, – тоже… Но это потом, погодя, это не к спеху. Давай-ка сначала – по одной!
Он ловко откупорил бутылку, разлил по рюмкам тягучую, пряно пахнущую жидкость. Оба выпили, помолчали. Брюнет, сощурясь, чмокнул липкими губами; напиток ему понравился – это было заметно. Наум Сергеевич огладил усы ребром ладони, сказал доверительно:
– Чем-то ты, знаешь ли, мне симпатичен. Да, да, симпатичен. А вот по душам поговорить как-то все у нас не получается.
– Да и вряд ли получится, – пробормотал Брюнет, вертя рюмку в пальцах. – Души у нас разные…
– Ну, почему же, – отозвался Наум Сергеевич. – Все мы люди, все мы человеки. Разница, конечно, имеется, как же без этого? Один любит кислое, другой – сладкое. Но это все мелочи. А в принципе – что ж… Понять друг друга, при желании, можно всегда.
Он говорил и чувствовал: разговор не клеится, не получается. Брюнет насторожен и замкнут, и вовсе не склонен к откровенным излияниям. «Трудно будет его расшевелить, – подумал он озабоченно, – ох, трудно! Да и не гожусь я для такой роли. Парторг требует, чтобы я разобрался в нем, узнал, чем он дышит… Приказывать легко, а вот как это сделать? Разве что, напоить посильнее?»
Он потянулся к бутылке – встряхнул ее, посмотрел на свет. И только приготовился налить по второй, как в дверь внезапно постучали.
Стук был тихий, условный. Начальник опергруппы поспешно отпер дверь. И увидел стоявшего на пороге человека с неприметной наружностью и в скромной одежде.
– Ты что, Зубавин, – спросил он. – Случилось что-нибудь?
– Да, – сказал Зубавин. – Разрешите доложить! – И затем перешел на шепот:
– Возле дома болтается какой-то тип. Весьма подозрительный.
– Где? – так же шепотом спросил Наум Сергеевич. И ступил в коридор, прикрыв за собою дверь.
– У пивного ларька.
– Но… Ты уверен? Ты твердо уверен?
– Конечно.
– Когда же он появился?
– Сразу же вслед за этим, – Зубавин указал глазами на дверь. – И с тех пор не уходит. Стоит, не пьет, все время смотрит сюда… Ведет наблюдение – ясное дело!
– Aгa, – Наум Сергеевич крякнул, поскреб ногтями подбородок. – Вот, черт возьми… – И помолчав, спросил:
– Каков он с виду? Приметы?
Зубавин задумался, опустил голову, собрав складками кожу под подбородком (в этот момент в его внешности обозначилось нечто определенное), и затем – быстро, точно, четко – начал описывать внешность Кости Хмыря.
Зубавин не просто описывал его внешность; он давал «словесный портрет».
Старый, опытный – с дореволюционным еще стажем – агент уголовного сыска, он знал дело и был сведущ в искусстве «словесного портрета», разработанном западными криминологами Бертильоном и Рейсом. Твердо следуя правилам прославленной школы «антропологического принципа», он перечислил теперь все детали, характеризующие Хмыря. Добавил к этому подробности, касающиеся одежды. И точность его наблюдений подтвердилась сразу же.
Дверь распахнулась с треском, и в проеме ее возникло одутловатое лицо Брюнета. Щеки его обвисли, подернулись пылью, раздвоенная бровь изогнулась; пересекающий ее шрам побагровел.
Все это время он подслушивал, стоя за дверью, – и сейчас воскликнул, глядя на Наума Сергеевича белыми, прыгающими глазами:
– Это Костя! Приметы – его. Все точно, все точно… Теперь я погиб!
– Какой Костя? – живо спросил Наум Сергеевич.
– Ну, тот самый – Хмырь – друг Интеллигента. Тот, с которым Игорь переписывался все это время.
– Ах, вот это кто, – нахмурился Наум Сергеевич, – вот кто…
– Ну, да. Ну, да, – невнятно, захлебываясь, зачастил Брюнет. – Наверное, он как-то догадался, заподозрил… Специально следил… И вот, готово дело, застукал!
– Но почему ты думаешь, что он следил специально? – мгновенно настораживаясь, проговорил Наум Сергеевич. – С чего ты это взял? Весьма возможно, тут простое совпадение. Парень случайно оказался около ларька, заметил тебя и заинтересовался… Так ведь тоже может быть!
– Да, конечно, – пробормотал Брюнет, – может быть и так. Но все же…
– Что – все же? – хищно подался к нему начальник опергруппы. – Что? – Он внимательно, из-под опущенных век, посмотрел на Брюнета. – Послушай-ка… Этот самый друг Игоря – он ведь и твой друг, насколько я понимаю?
– Не то чтобы настоящий друг… Но – хороший знакомый, старый партнер.
– Это дела не меняет, – отмахнулся Наум Сергеевич, – так или иначе, ты с ним часто общаешься, выпиваешь вместе, беседуешь, не правда ли?
– Бывает, – сказал Брюнет, – ну и что?
– Может, ты когда-то, где-то сболтнул лишнее, промахнулся, а? Ну-ка, подумай, припомни!
– Н-нет, ничего такого, вроде бы, не было, – пожал плечами Брюнет.
– А ты еще подумай.
– Да нет же, черт возьми! Я все отлично помню. И нигде не промахивался.
– Ну, так в чем же дело? – усмехнулся Наум Сергеевич. – Значит и действительно, – случайность.
– Да какая мне разница, – захрипел, задергался Брюнет, – случайность это, или нет, – плевать! – Его лихорадило, трясло – как на морозе. По лицу и рукам шла мелкая частая дрожь. – Главное то, что Хмырь меня выследил. Понимаете? И надо что-то делать с ним, решать, пока он еще здесь, пока не ушел.
А Костя Хмырь все торчал у пивного ларька, все не уходил; его вдруг стали одолевать сомнения.
«Судя по всему, – размышлял он, – тут у мусоров – явочная квартира. То место, где опер встречается с тайной своей агентурой, со своими сексотами. Похоже, что так; очень похоже! Сначала явился один, потом – другой… Но, может быть, я ошибаюсь, путаюсь? Что, если этот опер пришел не к Брюнету, а – за ним. За ним, по его следам, так же точно, в сущности, как и я сам? Что, вообще, я знаю? Весьма возможно, сейчас – в этот самый момент, – Брюнета вяжут, берут, заковывают… Но если это так, его – рано или поздно – должны вывести. Вывести в наручниках… А может, он выйдет сам; спокойненько, запросто, как ни в чем не бывало!? Что ж, деваться некуда, надо ждать. Посмотрим – что будет дальше, чем закончится вся эта история».
Так он думал и маялся в нерешительности, и не знал, не догадывался, что каждая минута промедления все ближе и все неотвратимее подводит его к последней, гибельной черте.
– Надо что-то делать, – мечась по комнате, твердил Брюнет, – выпускать его из рук нельзя. Вы представляете, что тогда будет?
– Н-да. – Начальник опергруппы наморщился, поджал в раздумьи губы. – Придется задержать его, это самый лучший вариант.
Он поворотился к Зубавину. Мигнул значительно. (Тот по-прежнему стоял на пороге, у притолоки – помалкивал, не вмешивался в разговор.) Уловив начальственный взор, Зубавин встрепенулся, всмотрелся – и потупился понимающе.
– Можно, – кивнул он, – свободное дело.
– А – предлог? – прищурился Наум Сергеевич.
– Не извольте беспокоиться, – улыбнулся старый агент, – предлог – дело пустое. Можно затеять скандальчик, шумок какой-нибудь… Да Господи, о чем речь? Все сделаем. Мигом.
Коротким движением запахнул он пиджак, низко надвинул на брови кепку.
– Разрешите идти?
И повернулся – уходить. Но тут же остановился, задержанный криком Брюнета:
– Стойте! Не надо!
– Что-о-о? – удивился Наум Сергеевич. – Не хочешь?
– Нет.
– Почему?
– Да неужели же вы не понимаете? – запинаясь и стуча зубами, проговорил Брюнет. – Арест ничего не даст – наоборот. Тогда уж вы меня наверняка погубите.
Дрожь, сотрясавшая Брюнета, все не унималась; руки его тряслись, и он говорил, прижав их к груди – крепко стиснул, сцепив и мелко похрустывая пальцами.
– Стоит ему только придти в камеру, как об этом сразу же все узнают… Тюремный телеграф работает быстрее всякого другого!
– Но… Что же ты предлагаешь? – сказал начальник опергруппы.
– Не знаю. Ах, ничего я не знаю! Хотя…
Брюнет вдруг умолк. Глотнул воздух. И медленным, сдавленным, пересохшим каким-то голосом проговорил:
– Один выход все же имеется. Только один! Но зато – самый надежный.
– Какой же?
– Убрать…
– То есть как – убрать, – повторил Наум Сергеевич. – Убить, что ли?
– Ну да. Пришить – и кончики. Что же еще? Другого выхода нету.
– Да ты что? Ты в своем ли уме? – возмущенно сказал начальник опергруппы. – Ты забыл, наверное, с кем говоришь?
Он напрягся, выпрямился, – словно бы даже ростом стал выше. Рыжеватые усики его ощетинились. На скулах задвигались желваки.
– Как-никак, я – представитель законности.
– А-а-а, – яростно оскалясь, перебил его Брюнет, – тоже мне законность! Что я вас, не знаю? Когда вам нужно – вы не стесняетесь… Творите, что хотите…
– Замолчи, – сказал Наум Сергеевич, – слышишь?!
Он произнес это властно, тоном приказа. Шагнул к Брюнету. И сейчас же от двери – в комнату – неслышно ступил Зубавин. Брюнет затих, озираясь. Он трудно дышал, лицо его подергивалось судорожно, в уголках рта скопилась белесая пена.
С минуту все они молчали. Затем Наум Сергеевич сказал – деловито, вполголоса, как ни в чем не бывало:
– Ну, а как же ты это себе представляешь? Как ты намерен?
– Не я, – слабо отозвался Брюнет, – а вы…
– Ну уж нет, – возразил начальник опергруппы. – Не мы, а ты… Если нужно – делай сам. Своими руками.
– А вы, значит, в стороне?
– Да, мы в стороне. В это дело мы вмешиваться не будем. Отдам его тебе, – поступай, как знаешь. Выиграешь, твое счастье. Ну, а если проиграешь…
– А если? – исподлобья глянул на него Брюнет.
– Что ж я тебе могу сказать, – развел руками Наум Сергеевич. – Не проигрывай.
– Вот как, – пробормотал Брюнет. И скрипнул зубами. – Эх, вы… Н-ну, ладно.
Он как-то сразу остыл и заметно успокоился; истерика его схлынула, прошла. Закурив и вытолкнув колечко дыма, он спросил:
– Так значит – отдаете?
– Отдаем.
– Ну, тогда я пошел… Пока!
Брюнет торопливо направился к выходу. Начальник опергруппы сказал – глядя ему в спину:
– Иди черным ходом! Знаешь – где он?
– Знаю, – не оборачиваясь, бросил Брюнет, – все знаю. Он скрылся в коридоре. Наум Сергеевич наморщился, думая о чем-то, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом поманил к себе Зубавина.
– Слушай-ка, – шепнул он. – Сделаешь так… Иди сейчас за ним. И следи, не спускай глаз. Следи за каждым шагом, понятно?
– Есть!
Зубавин вытянулся, щелкнул каблуками. И затем спросил:
– Дополнительных инструкций – никаких?
– Нет, никаких. Только наблюдай. Вмешиваться мы ни во что не будем, но знать – должны все!
Глава десятая
Потолкавшись возле ларька еще с полчаса, Хмырь, наконец, утомился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27