Со мной в Италии произошла история — я хотел бы тебе ее рассказать, чтобы ты извлек урок, который, безусловно, пойдет тебе на пользу. Надеюсь, я успею сделать это еще до того, как нам снова позвонит капитан Баласчев, и до того, как будет готов чай для нашего завтрака.
РАССКАЗ О ЮЛИИ
— В начале июня прошлого года я покинул Ассизи, — начал Аввакум, — не без грусти, конечно. Да и кто может покинуть этот край тишины и воспоминаний, край темноволосых смуглых синьорин и дешевого густого вина, не сожалея и не вздыхая?
После двухнедельных скитаний по музеям Флоренции я поехал в Н. — небольшой городок на юге Италии, который еще издалека давал о себе знать двумя взаимоисключающими запахами — рыбы и фруктов. Ослепительно белая пристань, залитая яркими лучами щедрого южного солнца, всегда пахла рыбой. Рыбой пахли лодки, моторные катера, парусники, песок, камни. Возникало даже странное ощущение, будто и от небесной лазури тоже исходит запах рыбы.
Но северные окраины городка благоухали, как райские сады. Тут цвели и плодоносили цитрусовые деревья — апельсиновые, мандариновые, лимонные. Но рядом с этими роскошными представителями флоры южных широт пышным цветом расцветает и краса умеренного пояса — черешни, яблони, абрикосы. Недостает только Адама и Евы среди этих несущих человеку радость плодовых деревьев, чтобы он мог себе представить, как, например, выглядел в библейские времена земной рай.
Люди в этом городке живут отнюдь не райской жизнью, потому что они бедняки и никогда не бывают вполне сыты. Отель «Прентания», где я снял на двое суток комнату, кишел тараканами, а из-за неисправной сантехники подозрительно пропах популярными дезодораторами. Поскольку город Н., где даже не было музея, не вызывал у меня никакого интереса, я уже на третий день «поднял паруса» и перебрался в соседнее прибрежное селение Санта-Барбара — в двенадцати километрах к юго-востоку от Н. По другую сторону Санта-Барбары, всего в трех километрах, находилось древнее поселение Фотия, которое и представляло, в сущности, истинную цель этого моего последнего путешествия по чудесной итальянской земле. В Фотии были руины византийского храма, который своей архитектурой напоминал храм в нашем Несебре, и, само собой разумеется, мне надо было его непременно увидеть и изучить.
Санта-Барбара — маленький рыбацкий поселок с прелестным золотистым песчаным пляжем и укрывшейся между двумя холмами маленькой бухтой, где вечно дремлют вытащенные на сушу лодки и с утра до вечера пожилые женщины усердно чинят порванные рыбацкие сети. С полсотни его домиков — бедны, но сверкают на солнце своей белизной, потому что женщины белят их известью чуть ли не каждую Неделю. Улиц и дворов здесь нет, фасады домиков увешаны нанизанной, словно бусы, скумбрией, а на подоконниках алеют цветы в консервных банках. Днем мужчины и юноши находятся в море, старые женщины чинят сети, молодые варят рыбный суп и чинят белье своих домочадцев, а девушки мастерят из ракушек рамки. Когда в воскресные дни сюда приезжают из Н. туристы, девушки предлагают им эти рамки, украшая их своими прелестными улыбками. Иногда они продают и свои улыбки, но это случается очень редко, когда, например, отец разболеется, а братья разбредутся по белу свету и некому выходить на лов рыбы в море.
Местная таверна называется «Сан-Тома». Ей принадлежат и три деревянные постройки, которые в зависимости от обстоятельств служат то складом, то гостиницей. Следует отметить, что таверна находится у самого входа в бухту, и три склада-гостиницы выстроились рядом, как шаферы возле невесты. «Сан-Тома» заняла эту позицию, чтобы первой встречать приезжих и давать приют тем, у кого есть временный интерес уйти от многолюдья, быть подальше от чужих глаз. Я, правда, не сторонюсь людей, не стараюсь укрыться от их глаз, но в Санта-Барбаре нет другой гостиницы, где путешественник мог бы найти приют, да и вид, открывающийся у входа в маленькую бухту, такой, что ради него одного отвернешься от всех самых современных «Хилтонов» на свете…
Фотия — это мертвое поселение. Оно тоже расположено на морском берегу, в глубине точно такой же тихой и мирной маленькой бухты, только вблизи тут нет ни виноградников, ни оливковых рощ — окрестные холмы голы и щербаты, как гнилые зубы. Собственно, само древнее селение Фотия располагалось когда-то в километре от бухты, а на берегу стояла только крепость — ее полуразрушенные древние стены и сейчас гляделись в зеркальную гладь бухты.
Для изучения древнего византийского храма — чтобы сделать снимки и описать некоторые его детали — мне понадобилось всего два-три дня. Но Санта-Барбара не отпускала меня, не давала уехать — она меня настолько очаровала (это банальное слово не звучит банально, когда оно имеет отношение к Южной Италии), что я все откладывал и откладывал день отъезда — сперва со дня на день, а затем и вовсе перестал посматривать на свой багаж, да и заглядывать в календарь.
Впервые в жизни меня не пугало мое бездействие, я не испытывал желания принять снотворное или украдкой поставить у постели бутылку коньяку. Я бродил, скитался, смотрел, дышал, восхищался — могу перечислить еще десяток глаголов, которые могли быть синонимами моего тогдашнего состояния. Короче, я был просто счастлив.
На десятый день моего тихого счастья в Санта-Барбару приехали трое — двое мужчин и женщина. Они поселились рядом со мной в двух соседних гостиницах-складах. Владелец «Сан-Тома», плотный добродушный человечек, весь сиял, стал похож на блаженного Августина. Как же! Его «Сан-Тома» приобрела вид международного гранд-отеля.
Не стану подробно описывать мужчин. Один — крупный кудрявый южанин с интеллигентным лицом — был моложе меня. Несмотря на жару, он ходил в черном костюме и в мягкой шляпе. У него был вид предприимчивого, уже начавшего преуспевать провинциального адвоката. Его приятель был ростом пониже, но в плечах пошире, с более толстой шеей, мясистым лицом и приплюснутым носом. Похоже было, что с боксом ему не повезло. Он носил просторный пиджак из льняного полотна, широкие брюки, ходил с обнаженной грудью. Шляпа у него была соломенная, с опущенными широкими полями.
В женщину я влюбился, как говорится, чуть ли не с первого взгляда. Не знаю, действительно ли я влюбился в нее, но нравилась она мне ужасно. Нравилась настолько, что мне все время хотелось смотреть на нее, вертеться где-то рядом, чтобы не терять ее из виду и радоваться ее присутствию, пусть даже издалека. Это было что-то совсем мальчишеское, совершенно несообразное моему зрелому возрасту. Но вот так уж получилось. Возможно, меня подвела южная лазурь — кто знает?
Два слова о женщине. Ей было лет тридцать. Смуглая брюнетка со светлыми и теплыми голубыми глазами, с мягкими округлыми линиями плеч и груди, а в талии тонкая; высокая и стройная, какими обычно бывают бездетные женщины. Голос ее — слегка гортанный — был теплым, манящим, сладостным, как выражаются некоторые старомодные поэты. Короче говоря, она была хороша, но не сентиментально, а скорее, порочно хороша, если не принимать в расчет ее глаза — светлые и чистые.
Итак, я уже имел соседей, но выглядели они как-то странно, казались чудаками. Прежде всего бросалась в глаза их необщительность. Необщительный человек в Южной Италии — это вроде белой вороны у нас. Здоровались они холодно, ни с кем не разговаривали, есть садились за отдельный стол. Отправлялись на прогулку одни. Особенно неразговорчивы были мужчины. Женщина иногда пела, и я хочу сразу же отметить, что пела она чудесно, как прошедшая хорошую школу эстрадная певица. Аккомпанировала себе на гитаре. Песни были веселыми, мелодичными, чаще всего народными — из южноитальянского фольклора. Ее спутники слушали эти песни равнодушно, и я решил, что у них определенно рыбья кровь. Будь я на ее месте, я пел был им одни только похоронные марши. Отвратительные мужики! Не стоило бы их и вспоминать, но меня, вполне понятно, их поведение просто озадачило, и я как бывший «искатель неизвестного» почуял след дичи, и не какой-нибудь мелкой, а крупного зверя. Мои соседи проводили большую часть утреннего времени в своих амбарах, они высовывали оттуда нос, только чтобы позавтракать. Перед обедом они выходили прогуляться вдоль берега и старались держаться подальше от поселка. Во время их уединенных прогулок я часто слышал, как поет красавица смуглянка. Обычно она шла следом за своими друзьями, шагах в пяти-шести от них, стараясь не приближаться к ним, но и не отставать намного, и пела. Аккомпанировала себе на гитаре и пела. У меня было такое чувство, что даже море затихало, слушая ее.
Каждый день после обеда они отправлялись в Фотию. Никакого интереса к византийской базилике не проявляли, как будто бы ее вовсе не было. Заняв позиции на прибрежных скалах бухты, они впивались глазами в море. Мужчины молча курили, а женщина время от времени перебирала струны гитары, и ее бархатный призывный голос устремлялся в морской простор, словно чайка.
Кажется, пришло время сказать что женщину звали Юлия, адвоката — Лучиано, а боксера — Карло. Лучиано и Карло то ли кого-то ждали, то ли что-то выжидали. А Юлия скучала. Очевидно, Юлия служила прикрытием для этих двух мерзавцев.
Хотя я уже перестал заниматься сыском и раскрытием «загадочных неизвестных», охотничий голод в моей крови вовсе не был утолен, и поэтому я позволял себе иногда устраивать на берегу маленькие развлечения. Поджидал их, спрятавшись где-нибудь, а затем незаметно приближался к ним и прислушивался. Но, кроме песен Юлии и звона ее гитары, ничего другого не слышал. Мужчины были безмолвны, как рыбы.
Однажды в субботу, незадолго до захода солнца (прошла неделя после приезда этой троицы), в бухту безжизненной Фотии вошла парусная лодка. Лучиано и Карло спустились со скал с легкостью и проворством людей, выросших в горах, — я искренне позавидовал их ловкости. Вместе с прибывшим они вытащили лодку на пляж, а затем, усевшись на песке, принялись оживленно шептаться. Мне показалось, что человек, приплывший на лодке, передал Лучиано небольшой пакет. Пока они разговаривали, Лучиано держал его на коленях, а когда встали, чтобы идти, он передал пакет Карло, который тотчас же сунул его в бездонный карман своих широченных брюк.
Ничего другого, кроме как напугать этих негодяев, сделать я не мог. Поэтому, когда они расстались с лодочником, я поднялся во весь рост на скале, где укрывался, замахал рукою якобы в знак приветствия, даже крикнул на тирольский лад какую-то бессмыслицу, чтобы привлечь внимание, и благоразумно дал тягу.
Потом я узнал, что эти жулики приняли меня за агента Интерпола и подумали, что своим дерзким тирольским выкриком я подавал им условный знак для переговоров — то есть что я согласен держать язык за зубами за соответствующую мзду. Вечером они куда-то исчезли, а за моим столом в таверне появилась Юлия — наряженная, с красным цветком в волосах, но явно не в духе. Она спросила меня, можно ли ей рассчитывать на мое покровительство в течение ближайшего часа, так как ее жених отправился с приятелем в Санта-Барбару, чтобы позвонить в свою контору. Странная это была контора, которая работала в такое позднее время! Как бы там ни было, я сказал Юлии, что согласен оказывать ей покровительство, и не только один час, но, если она того пожелает, и всю ночь. Она рассмеялась и сказала мне, что я очень добр. Потом мы пили вино, и, когда чокались, я заметил у нее на безымянном пальце левой руки золотой перстень, украшенный огромным жуком из прозрачного янтаря. Пока мы болтали какие-то глупости о том о сем, как это обычно бывает с незнакомыми людьми, встретившимися впервые, я разглядывал украдкой перстень и с удивлением заметил, что янтарь не преломляет и не отражает свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
РАССКАЗ О ЮЛИИ
— В начале июня прошлого года я покинул Ассизи, — начал Аввакум, — не без грусти, конечно. Да и кто может покинуть этот край тишины и воспоминаний, край темноволосых смуглых синьорин и дешевого густого вина, не сожалея и не вздыхая?
После двухнедельных скитаний по музеям Флоренции я поехал в Н. — небольшой городок на юге Италии, который еще издалека давал о себе знать двумя взаимоисключающими запахами — рыбы и фруктов. Ослепительно белая пристань, залитая яркими лучами щедрого южного солнца, всегда пахла рыбой. Рыбой пахли лодки, моторные катера, парусники, песок, камни. Возникало даже странное ощущение, будто и от небесной лазури тоже исходит запах рыбы.
Но северные окраины городка благоухали, как райские сады. Тут цвели и плодоносили цитрусовые деревья — апельсиновые, мандариновые, лимонные. Но рядом с этими роскошными представителями флоры южных широт пышным цветом расцветает и краса умеренного пояса — черешни, яблони, абрикосы. Недостает только Адама и Евы среди этих несущих человеку радость плодовых деревьев, чтобы он мог себе представить, как, например, выглядел в библейские времена земной рай.
Люди в этом городке живут отнюдь не райской жизнью, потому что они бедняки и никогда не бывают вполне сыты. Отель «Прентания», где я снял на двое суток комнату, кишел тараканами, а из-за неисправной сантехники подозрительно пропах популярными дезодораторами. Поскольку город Н., где даже не было музея, не вызывал у меня никакого интереса, я уже на третий день «поднял паруса» и перебрался в соседнее прибрежное селение Санта-Барбара — в двенадцати километрах к юго-востоку от Н. По другую сторону Санта-Барбары, всего в трех километрах, находилось древнее поселение Фотия, которое и представляло, в сущности, истинную цель этого моего последнего путешествия по чудесной итальянской земле. В Фотии были руины византийского храма, который своей архитектурой напоминал храм в нашем Несебре, и, само собой разумеется, мне надо было его непременно увидеть и изучить.
Санта-Барбара — маленький рыбацкий поселок с прелестным золотистым песчаным пляжем и укрывшейся между двумя холмами маленькой бухтой, где вечно дремлют вытащенные на сушу лодки и с утра до вечера пожилые женщины усердно чинят порванные рыбацкие сети. С полсотни его домиков — бедны, но сверкают на солнце своей белизной, потому что женщины белят их известью чуть ли не каждую Неделю. Улиц и дворов здесь нет, фасады домиков увешаны нанизанной, словно бусы, скумбрией, а на подоконниках алеют цветы в консервных банках. Днем мужчины и юноши находятся в море, старые женщины чинят сети, молодые варят рыбный суп и чинят белье своих домочадцев, а девушки мастерят из ракушек рамки. Когда в воскресные дни сюда приезжают из Н. туристы, девушки предлагают им эти рамки, украшая их своими прелестными улыбками. Иногда они продают и свои улыбки, но это случается очень редко, когда, например, отец разболеется, а братья разбредутся по белу свету и некому выходить на лов рыбы в море.
Местная таверна называется «Сан-Тома». Ей принадлежат и три деревянные постройки, которые в зависимости от обстоятельств служат то складом, то гостиницей. Следует отметить, что таверна находится у самого входа в бухту, и три склада-гостиницы выстроились рядом, как шаферы возле невесты. «Сан-Тома» заняла эту позицию, чтобы первой встречать приезжих и давать приют тем, у кого есть временный интерес уйти от многолюдья, быть подальше от чужих глаз. Я, правда, не сторонюсь людей, не стараюсь укрыться от их глаз, но в Санта-Барбаре нет другой гостиницы, где путешественник мог бы найти приют, да и вид, открывающийся у входа в маленькую бухту, такой, что ради него одного отвернешься от всех самых современных «Хилтонов» на свете…
Фотия — это мертвое поселение. Оно тоже расположено на морском берегу, в глубине точно такой же тихой и мирной маленькой бухты, только вблизи тут нет ни виноградников, ни оливковых рощ — окрестные холмы голы и щербаты, как гнилые зубы. Собственно, само древнее селение Фотия располагалось когда-то в километре от бухты, а на берегу стояла только крепость — ее полуразрушенные древние стены и сейчас гляделись в зеркальную гладь бухты.
Для изучения древнего византийского храма — чтобы сделать снимки и описать некоторые его детали — мне понадобилось всего два-три дня. Но Санта-Барбара не отпускала меня, не давала уехать — она меня настолько очаровала (это банальное слово не звучит банально, когда оно имеет отношение к Южной Италии), что я все откладывал и откладывал день отъезда — сперва со дня на день, а затем и вовсе перестал посматривать на свой багаж, да и заглядывать в календарь.
Впервые в жизни меня не пугало мое бездействие, я не испытывал желания принять снотворное или украдкой поставить у постели бутылку коньяку. Я бродил, скитался, смотрел, дышал, восхищался — могу перечислить еще десяток глаголов, которые могли быть синонимами моего тогдашнего состояния. Короче, я был просто счастлив.
На десятый день моего тихого счастья в Санта-Барбару приехали трое — двое мужчин и женщина. Они поселились рядом со мной в двух соседних гостиницах-складах. Владелец «Сан-Тома», плотный добродушный человечек, весь сиял, стал похож на блаженного Августина. Как же! Его «Сан-Тома» приобрела вид международного гранд-отеля.
Не стану подробно описывать мужчин. Один — крупный кудрявый южанин с интеллигентным лицом — был моложе меня. Несмотря на жару, он ходил в черном костюме и в мягкой шляпе. У него был вид предприимчивого, уже начавшего преуспевать провинциального адвоката. Его приятель был ростом пониже, но в плечах пошире, с более толстой шеей, мясистым лицом и приплюснутым носом. Похоже было, что с боксом ему не повезло. Он носил просторный пиджак из льняного полотна, широкие брюки, ходил с обнаженной грудью. Шляпа у него была соломенная, с опущенными широкими полями.
В женщину я влюбился, как говорится, чуть ли не с первого взгляда. Не знаю, действительно ли я влюбился в нее, но нравилась она мне ужасно. Нравилась настолько, что мне все время хотелось смотреть на нее, вертеться где-то рядом, чтобы не терять ее из виду и радоваться ее присутствию, пусть даже издалека. Это было что-то совсем мальчишеское, совершенно несообразное моему зрелому возрасту. Но вот так уж получилось. Возможно, меня подвела южная лазурь — кто знает?
Два слова о женщине. Ей было лет тридцать. Смуглая брюнетка со светлыми и теплыми голубыми глазами, с мягкими округлыми линиями плеч и груди, а в талии тонкая; высокая и стройная, какими обычно бывают бездетные женщины. Голос ее — слегка гортанный — был теплым, манящим, сладостным, как выражаются некоторые старомодные поэты. Короче говоря, она была хороша, но не сентиментально, а скорее, порочно хороша, если не принимать в расчет ее глаза — светлые и чистые.
Итак, я уже имел соседей, но выглядели они как-то странно, казались чудаками. Прежде всего бросалась в глаза их необщительность. Необщительный человек в Южной Италии — это вроде белой вороны у нас. Здоровались они холодно, ни с кем не разговаривали, есть садились за отдельный стол. Отправлялись на прогулку одни. Особенно неразговорчивы были мужчины. Женщина иногда пела, и я хочу сразу же отметить, что пела она чудесно, как прошедшая хорошую школу эстрадная певица. Аккомпанировала себе на гитаре. Песни были веселыми, мелодичными, чаще всего народными — из южноитальянского фольклора. Ее спутники слушали эти песни равнодушно, и я решил, что у них определенно рыбья кровь. Будь я на ее месте, я пел был им одни только похоронные марши. Отвратительные мужики! Не стоило бы их и вспоминать, но меня, вполне понятно, их поведение просто озадачило, и я как бывший «искатель неизвестного» почуял след дичи, и не какой-нибудь мелкой, а крупного зверя. Мои соседи проводили большую часть утреннего времени в своих амбарах, они высовывали оттуда нос, только чтобы позавтракать. Перед обедом они выходили прогуляться вдоль берега и старались держаться подальше от поселка. Во время их уединенных прогулок я часто слышал, как поет красавица смуглянка. Обычно она шла следом за своими друзьями, шагах в пяти-шести от них, стараясь не приближаться к ним, но и не отставать намного, и пела. Аккомпанировала себе на гитаре и пела. У меня было такое чувство, что даже море затихало, слушая ее.
Каждый день после обеда они отправлялись в Фотию. Никакого интереса к византийской базилике не проявляли, как будто бы ее вовсе не было. Заняв позиции на прибрежных скалах бухты, они впивались глазами в море. Мужчины молча курили, а женщина время от времени перебирала струны гитары, и ее бархатный призывный голос устремлялся в морской простор, словно чайка.
Кажется, пришло время сказать что женщину звали Юлия, адвоката — Лучиано, а боксера — Карло. Лучиано и Карло то ли кого-то ждали, то ли что-то выжидали. А Юлия скучала. Очевидно, Юлия служила прикрытием для этих двух мерзавцев.
Хотя я уже перестал заниматься сыском и раскрытием «загадочных неизвестных», охотничий голод в моей крови вовсе не был утолен, и поэтому я позволял себе иногда устраивать на берегу маленькие развлечения. Поджидал их, спрятавшись где-нибудь, а затем незаметно приближался к ним и прислушивался. Но, кроме песен Юлии и звона ее гитары, ничего другого не слышал. Мужчины были безмолвны, как рыбы.
Однажды в субботу, незадолго до захода солнца (прошла неделя после приезда этой троицы), в бухту безжизненной Фотии вошла парусная лодка. Лучиано и Карло спустились со скал с легкостью и проворством людей, выросших в горах, — я искренне позавидовал их ловкости. Вместе с прибывшим они вытащили лодку на пляж, а затем, усевшись на песке, принялись оживленно шептаться. Мне показалось, что человек, приплывший на лодке, передал Лучиано небольшой пакет. Пока они разговаривали, Лучиано держал его на коленях, а когда встали, чтобы идти, он передал пакет Карло, который тотчас же сунул его в бездонный карман своих широченных брюк.
Ничего другого, кроме как напугать этих негодяев, сделать я не мог. Поэтому, когда они расстались с лодочником, я поднялся во весь рост на скале, где укрывался, замахал рукою якобы в знак приветствия, даже крикнул на тирольский лад какую-то бессмыслицу, чтобы привлечь внимание, и благоразумно дал тягу.
Потом я узнал, что эти жулики приняли меня за агента Интерпола и подумали, что своим дерзким тирольским выкриком я подавал им условный знак для переговоров — то есть что я согласен держать язык за зубами за соответствующую мзду. Вечером они куда-то исчезли, а за моим столом в таверне появилась Юлия — наряженная, с красным цветком в волосах, но явно не в духе. Она спросила меня, можно ли ей рассчитывать на мое покровительство в течение ближайшего часа, так как ее жених отправился с приятелем в Санта-Барбару, чтобы позвонить в свою контору. Странная это была контора, которая работала в такое позднее время! Как бы там ни было, я сказал Юлии, что согласен оказывать ей покровительство, и не только один час, но, если она того пожелает, и всю ночь. Она рассмеялась и сказала мне, что я очень добр. Потом мы пили вино, и, когда чокались, я заметил у нее на безымянном пальце левой руки золотой перстень, украшенный огромным жуком из прозрачного янтаря. Пока мы болтали какие-то глупости о том о сем, как это обычно бывает с незнакомыми людьми, встретившимися впервые, я разглядывал украдкой перстень и с удивлением заметил, что янтарь не преломляет и не отражает свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24