Имеются у нас также акции нашего совхоза, в котором Клавдия Ивановна проработала до пенсии, а теперь будет получать оттуда дивиденды. В прошлом годе Михаил Палыч тоже вышел на заслуженный отдых как работник внутренних дел, а потому материально мы вполне обеспечены государством. К тому же, и хозяйство, с которого тоже кое-что имеем. Вот мы сидели себе вдвоем, говорили, плакали, когда приехала Мария и предложила нам себя удочерить. Чтобы утешить нас в нашем большом горе. Мы, конечно, согласились, потому что это очень нас утешит, и мы будем чувствовать себя не так одиноко, если мы удочерим Марию и будем её любить как родную..."
- Это что за новости? - удивится мама.
- По-моему, - скажет папа, - это крестьяне или что-нибудь в этом роде. Совершенно никакого слога.
- Но зато от чистого сердца, - ответит мама. - Кажется, они действительно будут любить её как родную. Тебе не о чем беспокоиться.
- Я надеюсь, - покачает головой папа. - Если ты не возражаешь, я согласен.
* * *
Потом они втроем отправились на кладбище, которое располагалось на холме между двумя озерами в густой роще. У свежей могилы они ещё поплакали и помянули дорогого им человека. Клавдия Ивановна разложила на платочке нехитрую закуску, а Михаил Палыч наполнил небольшие граненые стаканчики.
- Вы в Россию насовсем? - вдруг перейдя на "вы", спросил Машу Михаил Палыч. - Или скоро опять туда, к чеченам?
- Пожалуй, насовсем, - ответила она. - Да и начальство считает, что мне нужно отдохнуть...
Потом они долго молчали, и Маша чувствовала, чего от неё ждут осиротевшие родители. Наконец она собралась с духом и начала сбивчиво объяснять:
- Вообще-то все случилось мгновенно... Рома даже ничего не почувствовал... Вспышка, удар - и конец...
Она подняла голову и устремила глаза к небу, откуда, как она надеялась, на них теперь взирал Рома, чье расчлененное тело покоилось у них под ногами. Сквозь слезы солнце дрожало и было готово вот-вот покатиться по небосклону в озеро.
- Скажи, дочка, - проговорила Клавдия Ивановна, в отличие от мужа почему-то переходя на "ты", - он... он там не голодал, хорошо питался?
- Очень хорошо, - успокоила Маша.
- Ну ничего, - проворчал Михаил Палыч, - наши тоже всыпали чернозадым!
Потом снова поплакали и помолчали. Маша порылась в сумочке и отдала им пластиковую кредитную карточку. Что они с ней будут делать? Кажется, они даже толком не поняли, что это такое. Наверное, бережно сохранят в память о сыне - пришпилят рядом с его украшенной траурным бантом фотографией.
Больше рассказывать было нечего. Маша засобиралась назад. Ее проводили до паромной переправы.
- Дай те Бог, дочка, счастья, что приехала, - сказала Клавдия Ивановна, крепко обнимая Машу. - Дай те Бог!..
- В отпуск или так - милости просим, - бормотал Михаил Палыч. - У нас места - у-у! - знаменитые!..
* * *
...Маша стояла на пароме, сонно ползущем через водоем, и ветер трепал её волосы. Становилось свежо, и, прислонившись к железным перилам, она поплотнее запахнула куртку из черной дорогой кожи. Вдали на воде виднелись какие-то острова и над ними стаи птиц. Тут у Ромы Иванова прошло детство и отрочество... В этот момент к Маше приблизилась толстая женщина с худой девочкой.
- Вы прямо вылитая Маша Семенова из новостей! - сказала толстая женщина.
- Какая такая Маша Семенова? - пожала плечами Маша.
- Ну вы даете! - изумилась худая девочка. - Жена ж этого Невзорова!
X
Вот Маша снова оказалась в Москве-матушке, которая после долгой разлуки что-то не проявляла к ней особых родственных чувств. Мысль о возвращении в полупустую однокомнатную квартиру, которую Маша снимала с тех пор, как обрела моральную и материальную независимость от кого бы то ни было, не высекала в душе бурного энтузиазма. Для начала она решила продефилировать через центр - в надежде адаптации.
Как быстро все становилось чужим! Маша затрясла головой, словно разгоняя пелену забвения, но проступившие воспоминания, которые таились за каждым поворотом, были не из разряда приятных. Знакомые дома, бульвары и улицы помнили, как она бродила здесь, корчась от боли. Маша неловко пробиралась сквозь толпу на улице Горького. От прежней боли осталось одно воспоминание, зато в душу уже успела внедриться новая. От ощущения бездомности засосало под ложечкой. Она смотрела на ослепительное богатство в витринах модных магазинов, не испытывая ни малейшего желания войти и порадовать себя чем-нибудь эдаким, но на Пушкинской площади, сама не ведая зачем, купила у какой-то старухи бутылку шампанского, а у другой - гроздь бананов. Вот уже не один год эти старухи, приторговывающие всякой всячиной, выстраивались здесь наподобие оцепления, словно живое кольцо в защиту новых экономических преобразований. Жуя банан и влача оттягивающий руку полиэтиленовый пакет с бутылкой, Маша в легкой прострации брела куда глаза глядят. Единственное, в чем она была непосредственно убеждена, так это в том, что есть у неё ещё люди, на которых она может положиться и которые, в случае чего, поддержат и успокоят её. Что есть у неё настоящая подруга.
Несколько сосунков, лет по семнадцать, с рюкзачками на плечах, жадно засмотрелись на её стройные ноги, и, проходя мимо, она услышала у себя за спиной:
- Знаешь, чья жена, придурок?.. - спросил один другого.
- Какая жена, дятел! - прервал друг с преувеличенной развязностью. Это он сам и есть! Только в юбке...
Усмехнувшись, Маша вспомнила, что забыла надеть свою обычную маскировку - темные очки и косынку. Однако на душе ненадолго полегчало. Можно было снова приступить к упорядочению воспоминаний.
* * *
Первое время после своего одесского знакомства среди бюстгальтеров и трусов новые подруги Маша и Рита общались весьма часто. Едва вернувшись в Москву, Маша позвонила новой знакомой, и они стали регулярно встречаться у Риты на квартире к взаимному своему удовольствию.
Обычно Маша приходила в пятницу с утра, когда Эдик уже священнодействовал пред золотым тельцом у себя в офисе или ещё где, а Рита, поздняя пташка, только-только просыпалась после того, как накануне допоздна трудилась на ниве телевидения. Иван Бурденко, деликатный муж Риты, брал собаку и отправлялся совершать моцион, и у женщин образовывалась пара спокойных часов, когда они могли с удовольствием заняться друг другом. Эти утренние свидания по пятницам стали для Маши истинным душевным отдохновением. Она могла на время забыть о своей постылой роли Эдиковой не то супружницы, не то наложницы. Само собой, даже если бы и случилась такая возможность, она бы никогда не взяла с собой в гости самого Эдика. Ей и без того было ясно, что тот яро не одобрил бы её новой подруги, которая была абсолютной противоположностью всему тому, что он предпочитал видеть в женщинах. Рита была агрессивной, умной и преуспевающей. Она была деловой. Сам факт, что такая женщина счастлива в своем замужестве, смутил бы его и лишил покоя. В противном случае он мог бы просто записать её в разряд феминисток, то есть она бы превратилась для него в пустое место.
Между тем, со своей стороны, Рита понимала, что Маша ещё не созрела для решительных действий. Маша была ленива, мечтательна и... беременна. Словом, момент не настал.
- Маша! - восклицала Рита во время их интимных встреч, - ты достаточно умна, чтобы понять - я послана тебе самой судьбой. Я здесь, в этом мире, чтобы помочь тебе, когда ты наконец решишь стать самой собой.
- Я тебя так люблю, Рита! - отвечала Маша. - Я чувствую, что так и будет!.. Вот только дай мне немного прийти в себя...
Прийти в себя, чтобы стать собой. В этой парадоксальной игре слов и содержалась суть проблемы. Нынешняя жизнь вцепилась в Машу мертвой хваткой, и даже Рита ничего не могла с этим поделать. И чем хуже Маше становилось, тем больший стыд сжигал Машу, когда она приходила к подруге и встречала в её глазах один и тот же немой вопрос. Она стала бывать у неё все реже и реже, а в конце концов и вовсе перестала. Лишь иногда звонила.
- Мы стали общаться только по телефону, - пеняла ей Рита. - Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.
- Сейчас столько дел дома, - оправдывалась Маша. - Только что привезли новую спальню, идет ремонт на кухне...
Молчание на другом конце телефонного провода говорило о том, что Рита не верит ни одному её слову, хотя слишком деликатна, чтобы уличать её во лжи. Дело, конечно, было вовсе не в ремонте...
Потом они перестали и созваниваться. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, но Маша была даже рада, что Рита её не видит, - так более безболезненно совершалось её начавшееся падение. Набирая килограмм за килограммом, она словно потеряла чувство времени. Лишь изредка бросала на себя взгляд в зеркало, ужасалась... и падение продолжалось.
Несколько месяцев, предшествующих её неудачным родам, и несколько месяцев после них Маша вообще не вспоминала о любимой подруге, а та, пару раз нарвавшись по телефону на Эдика и боясь показаться навязчивой, оставила попытки дозвониться.
Признаки душевного отрезвления появились как раз накануне мрачного октября девяносто третьего года. Проснувшись утром от мерных и фантастически-зловещих отзвуков далеких орудийных залпов, Маша увидела, что Эдик в халате стоит у окна с прекрасным цейсовским биноклем и, бессознательно почесывая яйца, всматривается в горизонт.
- Вижу дым, - сообщил он ломающимся, как у мальчишки-юнги, голосом.
Прихватив с собой телефон, Маша отправилась в туалет и, устроив свой инфернально-раздавшийся зад на сиденье, принялась дозваниваться до Риты. Увы, на этот раз она не смогла поймать подругу, которая в эти дни ни минуты не сидела на месте.
Эдик не стал долго любоваться дымом из преисподней и наслаждаться бетховенскими раскатами. Охота к перемене мест владела им уже несколько дней. Да и все необходимое было собрано. "Зачем нам этот геморрой?" сказал он, кивнув на пейзаж битвы, и они на полтора месяца улетели на Багамы.
* * *
Только спустя несколько недель после уже упомянутой истерики с битьем хрустальных стаканов и суицидальными настроениями и после того, как ей удалось сбросить первые десять килограммов, Маша решилась наведаться к подруге.
Нарядившись в балахонообразное, бесформенное и дорогое черное платье, которое, по её наивному замыслу, должно было скрыть полнотелость, но которое едва доходило до жирных коленок, похожих на два блюдца, Маша взяла такси и прикатила прямиком к Рите. Она надеялась, что хотя бы отчасти стала похожа на себя прежнюю и Рита не грохнется в обморок, когда её увидит. И надо признаться, жестоко ошиблась.
Открыв дверь и увидев на пороге то, что она увидела, Рита побледнела как смерть, и только железная воля помогла ей удержаться на ногах.
- Здравствуй, а вот и я! - натужно улыбаясь, громко сказала Маша, мгновенно раскаявшись и прокляв ту минуту, когда ей пришло в голову навестить подругу.
- Пойду сварю кофе... - пролепетала Рита, все ещё не двигаясь с места. - Боже мой, до чего ты себя довела! - вырвалось у неё в следующую секунду.
Однако потом бросилась обнимать Машу.
- Сейчас ещё ничего, - бодро ответила та, хотя была готова провалиться сквозь землю. - Я уже сбросила десять килограммов! Видела бы ты меня две недели назад...
- Слава Богу, не видела, - проворчала Рита, уже окончательно овладев собой. - Мне и этого триллера достаточно!
Маша сидела на диване, слегка расставив толстые ноги, и прямо смотрела ей в глаза.
- Да, я вела себя, как последнее ничтожество, - как можно спокойнее начала исповедоваться она. - И боялась себе в этом признаться. Иначе мне бы пришлось прилагать какие-то усилия, чтобы выкарабкиваться из этой ямы. Я просто боялась менять свою жизнь. Мне было страшно оттого, что нужно будет впервые что-то делать самой... Поэтому я ничего не делала... Хотя знала, что скоро разучусь делать что-нибудь, кроме как набивать живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
- Это что за новости? - удивится мама.
- По-моему, - скажет папа, - это крестьяне или что-нибудь в этом роде. Совершенно никакого слога.
- Но зато от чистого сердца, - ответит мама. - Кажется, они действительно будут любить её как родную. Тебе не о чем беспокоиться.
- Я надеюсь, - покачает головой папа. - Если ты не возражаешь, я согласен.
* * *
Потом они втроем отправились на кладбище, которое располагалось на холме между двумя озерами в густой роще. У свежей могилы они ещё поплакали и помянули дорогого им человека. Клавдия Ивановна разложила на платочке нехитрую закуску, а Михаил Палыч наполнил небольшие граненые стаканчики.
- Вы в Россию насовсем? - вдруг перейдя на "вы", спросил Машу Михаил Палыч. - Или скоро опять туда, к чеченам?
- Пожалуй, насовсем, - ответила она. - Да и начальство считает, что мне нужно отдохнуть...
Потом они долго молчали, и Маша чувствовала, чего от неё ждут осиротевшие родители. Наконец она собралась с духом и начала сбивчиво объяснять:
- Вообще-то все случилось мгновенно... Рома даже ничего не почувствовал... Вспышка, удар - и конец...
Она подняла голову и устремила глаза к небу, откуда, как она надеялась, на них теперь взирал Рома, чье расчлененное тело покоилось у них под ногами. Сквозь слезы солнце дрожало и было готово вот-вот покатиться по небосклону в озеро.
- Скажи, дочка, - проговорила Клавдия Ивановна, в отличие от мужа почему-то переходя на "ты", - он... он там не голодал, хорошо питался?
- Очень хорошо, - успокоила Маша.
- Ну ничего, - проворчал Михаил Палыч, - наши тоже всыпали чернозадым!
Потом снова поплакали и помолчали. Маша порылась в сумочке и отдала им пластиковую кредитную карточку. Что они с ней будут делать? Кажется, они даже толком не поняли, что это такое. Наверное, бережно сохранят в память о сыне - пришпилят рядом с его украшенной траурным бантом фотографией.
Больше рассказывать было нечего. Маша засобиралась назад. Ее проводили до паромной переправы.
- Дай те Бог, дочка, счастья, что приехала, - сказала Клавдия Ивановна, крепко обнимая Машу. - Дай те Бог!..
- В отпуск или так - милости просим, - бормотал Михаил Палыч. - У нас места - у-у! - знаменитые!..
* * *
...Маша стояла на пароме, сонно ползущем через водоем, и ветер трепал её волосы. Становилось свежо, и, прислонившись к железным перилам, она поплотнее запахнула куртку из черной дорогой кожи. Вдали на воде виднелись какие-то острова и над ними стаи птиц. Тут у Ромы Иванова прошло детство и отрочество... В этот момент к Маше приблизилась толстая женщина с худой девочкой.
- Вы прямо вылитая Маша Семенова из новостей! - сказала толстая женщина.
- Какая такая Маша Семенова? - пожала плечами Маша.
- Ну вы даете! - изумилась худая девочка. - Жена ж этого Невзорова!
X
Вот Маша снова оказалась в Москве-матушке, которая после долгой разлуки что-то не проявляла к ней особых родственных чувств. Мысль о возвращении в полупустую однокомнатную квартиру, которую Маша снимала с тех пор, как обрела моральную и материальную независимость от кого бы то ни было, не высекала в душе бурного энтузиазма. Для начала она решила продефилировать через центр - в надежде адаптации.
Как быстро все становилось чужим! Маша затрясла головой, словно разгоняя пелену забвения, но проступившие воспоминания, которые таились за каждым поворотом, были не из разряда приятных. Знакомые дома, бульвары и улицы помнили, как она бродила здесь, корчась от боли. Маша неловко пробиралась сквозь толпу на улице Горького. От прежней боли осталось одно воспоминание, зато в душу уже успела внедриться новая. От ощущения бездомности засосало под ложечкой. Она смотрела на ослепительное богатство в витринах модных магазинов, не испытывая ни малейшего желания войти и порадовать себя чем-нибудь эдаким, но на Пушкинской площади, сама не ведая зачем, купила у какой-то старухи бутылку шампанского, а у другой - гроздь бананов. Вот уже не один год эти старухи, приторговывающие всякой всячиной, выстраивались здесь наподобие оцепления, словно живое кольцо в защиту новых экономических преобразований. Жуя банан и влача оттягивающий руку полиэтиленовый пакет с бутылкой, Маша в легкой прострации брела куда глаза глядят. Единственное, в чем она была непосредственно убеждена, так это в том, что есть у неё ещё люди, на которых она может положиться и которые, в случае чего, поддержат и успокоят её. Что есть у неё настоящая подруга.
Несколько сосунков, лет по семнадцать, с рюкзачками на плечах, жадно засмотрелись на её стройные ноги, и, проходя мимо, она услышала у себя за спиной:
- Знаешь, чья жена, придурок?.. - спросил один другого.
- Какая жена, дятел! - прервал друг с преувеличенной развязностью. Это он сам и есть! Только в юбке...
Усмехнувшись, Маша вспомнила, что забыла надеть свою обычную маскировку - темные очки и косынку. Однако на душе ненадолго полегчало. Можно было снова приступить к упорядочению воспоминаний.
* * *
Первое время после своего одесского знакомства среди бюстгальтеров и трусов новые подруги Маша и Рита общались весьма часто. Едва вернувшись в Москву, Маша позвонила новой знакомой, и они стали регулярно встречаться у Риты на квартире к взаимному своему удовольствию.
Обычно Маша приходила в пятницу с утра, когда Эдик уже священнодействовал пред золотым тельцом у себя в офисе или ещё где, а Рита, поздняя пташка, только-только просыпалась после того, как накануне допоздна трудилась на ниве телевидения. Иван Бурденко, деликатный муж Риты, брал собаку и отправлялся совершать моцион, и у женщин образовывалась пара спокойных часов, когда они могли с удовольствием заняться друг другом. Эти утренние свидания по пятницам стали для Маши истинным душевным отдохновением. Она могла на время забыть о своей постылой роли Эдиковой не то супружницы, не то наложницы. Само собой, даже если бы и случилась такая возможность, она бы никогда не взяла с собой в гости самого Эдика. Ей и без того было ясно, что тот яро не одобрил бы её новой подруги, которая была абсолютной противоположностью всему тому, что он предпочитал видеть в женщинах. Рита была агрессивной, умной и преуспевающей. Она была деловой. Сам факт, что такая женщина счастлива в своем замужестве, смутил бы его и лишил покоя. В противном случае он мог бы просто записать её в разряд феминисток, то есть она бы превратилась для него в пустое место.
Между тем, со своей стороны, Рита понимала, что Маша ещё не созрела для решительных действий. Маша была ленива, мечтательна и... беременна. Словом, момент не настал.
- Маша! - восклицала Рита во время их интимных встреч, - ты достаточно умна, чтобы понять - я послана тебе самой судьбой. Я здесь, в этом мире, чтобы помочь тебе, когда ты наконец решишь стать самой собой.
- Я тебя так люблю, Рита! - отвечала Маша. - Я чувствую, что так и будет!.. Вот только дай мне немного прийти в себя...
Прийти в себя, чтобы стать собой. В этой парадоксальной игре слов и содержалась суть проблемы. Нынешняя жизнь вцепилась в Машу мертвой хваткой, и даже Рита ничего не могла с этим поделать. И чем хуже Маше становилось, тем больший стыд сжигал Машу, когда она приходила к подруге и встречала в её глазах один и тот же немой вопрос. Она стала бывать у неё все реже и реже, а в конце концов и вовсе перестала. Лишь иногда звонила.
- Мы стали общаться только по телефону, - пеняла ей Рита. - Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.
- Сейчас столько дел дома, - оправдывалась Маша. - Только что привезли новую спальню, идет ремонт на кухне...
Молчание на другом конце телефонного провода говорило о том, что Рита не верит ни одному её слову, хотя слишком деликатна, чтобы уличать её во лжи. Дело, конечно, было вовсе не в ремонте...
Потом они перестали и созваниваться. Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем, но Маша была даже рада, что Рита её не видит, - так более безболезненно совершалось её начавшееся падение. Набирая килограмм за килограммом, она словно потеряла чувство времени. Лишь изредка бросала на себя взгляд в зеркало, ужасалась... и падение продолжалось.
Несколько месяцев, предшествующих её неудачным родам, и несколько месяцев после них Маша вообще не вспоминала о любимой подруге, а та, пару раз нарвавшись по телефону на Эдика и боясь показаться навязчивой, оставила попытки дозвониться.
Признаки душевного отрезвления появились как раз накануне мрачного октября девяносто третьего года. Проснувшись утром от мерных и фантастически-зловещих отзвуков далеких орудийных залпов, Маша увидела, что Эдик в халате стоит у окна с прекрасным цейсовским биноклем и, бессознательно почесывая яйца, всматривается в горизонт.
- Вижу дым, - сообщил он ломающимся, как у мальчишки-юнги, голосом.
Прихватив с собой телефон, Маша отправилась в туалет и, устроив свой инфернально-раздавшийся зад на сиденье, принялась дозваниваться до Риты. Увы, на этот раз она не смогла поймать подругу, которая в эти дни ни минуты не сидела на месте.
Эдик не стал долго любоваться дымом из преисподней и наслаждаться бетховенскими раскатами. Охота к перемене мест владела им уже несколько дней. Да и все необходимое было собрано. "Зачем нам этот геморрой?" сказал он, кивнув на пейзаж битвы, и они на полтора месяца улетели на Багамы.
* * *
Только спустя несколько недель после уже упомянутой истерики с битьем хрустальных стаканов и суицидальными настроениями и после того, как ей удалось сбросить первые десять килограммов, Маша решилась наведаться к подруге.
Нарядившись в балахонообразное, бесформенное и дорогое черное платье, которое, по её наивному замыслу, должно было скрыть полнотелость, но которое едва доходило до жирных коленок, похожих на два блюдца, Маша взяла такси и прикатила прямиком к Рите. Она надеялась, что хотя бы отчасти стала похожа на себя прежнюю и Рита не грохнется в обморок, когда её увидит. И надо признаться, жестоко ошиблась.
Открыв дверь и увидев на пороге то, что она увидела, Рита побледнела как смерть, и только железная воля помогла ей удержаться на ногах.
- Здравствуй, а вот и я! - натужно улыбаясь, громко сказала Маша, мгновенно раскаявшись и прокляв ту минуту, когда ей пришло в голову навестить подругу.
- Пойду сварю кофе... - пролепетала Рита, все ещё не двигаясь с места. - Боже мой, до чего ты себя довела! - вырвалось у неё в следующую секунду.
Однако потом бросилась обнимать Машу.
- Сейчас ещё ничего, - бодро ответила та, хотя была готова провалиться сквозь землю. - Я уже сбросила десять килограммов! Видела бы ты меня две недели назад...
- Слава Богу, не видела, - проворчала Рита, уже окончательно овладев собой. - Мне и этого триллера достаточно!
Маша сидела на диване, слегка расставив толстые ноги, и прямо смотрела ей в глаза.
- Да, я вела себя, как последнее ничтожество, - как можно спокойнее начала исповедоваться она. - И боялась себе в этом признаться. Иначе мне бы пришлось прилагать какие-то усилия, чтобы выкарабкиваться из этой ямы. Я просто боялась менять свою жизнь. Мне было страшно оттого, что нужно будет впервые что-то делать самой... Поэтому я ничего не делала... Хотя знала, что скоро разучусь делать что-нибудь, кроме как набивать живот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63