С той поры ни в кино, ни в книгах, ни в газетах не появлялись уголовные сюжеты. Не существовало у нас преступников, и все дела.
Дом наш, единственный кирпичный, пятиэтажный, стоял в плотном кольце одноэтажных и двухэтажных домишек Кондратьевских и Тишинских переулков. Здесь бушевал Тишинский рынок. Сейчас это маленькая территория, огороженная забором. А тогда человеческое море захлестывало все близлежащие улицы и выплескивалось к Белорусскому вокзалу.
Это было чудовищное море. В нем перемешивалось горе с алчностью, трусость с храбростью, добро со злом. В те годы Тишинку считали самым криминогенным районом Москвы. Перед ее кровавыми подвигами бледнела слава Марьиной Рощи, Вахрушенки и Даниловской заставы. Господи! Я по сей день помню это пугающее скопище нечисти.
На территории этой была своя иерархия и даже некая форменная одежда.
Ниже всех стояли уголовные солдаты-огольцы. Они ходили в темных кепках-малокозырках, в хромовых сапогах, именуемых прохорями, сбитых в гармошку, под пиджаками обязательная тельняшка, белый шарф на шее и, конечно, золотой зуб-фикса. Они были особо опасны для нас, мальчишек. Могли запросто отобрать продовольственные карточки, если тебя родители посылали в магазин, снять шапку, изъять билеты в кино.
Они шныряли по рынку, выполняя указания солидняка — местного ворья. Сегодня, когда я вижу новых волонтеров уголовного мира, в кожаных куртках и плотных брюках с напуском, я обязательно вспоминаю огольцов с Тишинки.
В Москве гремели первые салюты, а в нашем доме грабили квартиры, грабили и соседние магазины, и склады.
Нет, это делали не мальчики в малокозырочках. Другие, совсем другие люди занимались этими делами. Один из них жил в нашем доме. Здоровый, мордастый, летом он ходил в светлом коверкотовом костюме, с двумя медалями и двумя нашивками за ранение на лацкане.
…Впервые я их увидел летом 43-го. Троих шикарно, не по военному времени одетых молодых мужчин и двух красивых девушек с ними.
Они шли по двору. На груди мужчин серебрились медали, а у одного был даже орден Красной Звезды. Зимой они ходили в фетровых бурках и кожаных пальто.
По сей день у меня вызывают смех наши фильмы с грязными, плохо одетыми бандитами. Не знаю, как у других, но наш Мишка Монахов был законодателем мод в районе. Мы, пацаны, обожали его, он щедро угощал нас папиросами и шоколадом. А кроме того, огольцы с Тишинки боялись трогать соседей Монаха. Он держал за нас мазу. Так это называлось раньше. А однажды утром я увидел, как двое здоровых оперов волокли его в машину. Серый пиджак был разорван, синевой наливалась правая половина лица. Когда его вталкивали в «эмку», он подмигнул мне разбитым глазом.
Видимо, детство мое, прошедшее в самом сердце человеческой скверны, страх перед огольцами заставили меня пойти в спортивный зал, чтобы научиться драться, и каленым железом выжгли из моей души «блатную романтику».
В Москве была своя градация ценностей. Я имею в виду неофициальную, не навязанную нам газетами и радио.
В городе рождались криминальные легенды. Как жаль, что я не знал тогда, что через много лет постараюсь изложить их на бумаге. Я бы собирал эпос, и, уверен, истории эти пришлись бы по душе читателям.
В легендах тех лет жили отважные благородные воры и бесстрашные умные сыщики.
Тогда о МУРе в московском обществе говорили почтительно и таинственно. И хотя о его сотрудниках не писали в газетах и не снимали фильмов, в столичных гостиных рассказывали просто фантастические истории. Кое-кого знали в лицо, как эстрадных артистов: иметь с ними короткие, дружеские отношения считалось так же престижно, как с популярными тенорами.
Звезды кино и театра. Звезды-летчики. Звезды — писатели и поэты. Звезды-сыщики. В 30-е годы: Николай Осипов, Георгий Тыльнер, Леонид Вуль, Валерий Кондиано. Эти люди раскрыли преступления, вошедшие в историю криминалистики: кражу редкой коллекции монет у одного из красных наркомов, описанную Львом Шейниным в очерке «Динары с дырками», кражу знаменитого золотого брегета у Эдуарда Эррио, нашумевшее ограбление мехового магазина в Столешниковом.
В 50-х люди знали Игоря Скорина, Владимира Корнеева, Илью Ляндреса и, конечно, Володю Чванова.
О Володе можно рассказывать бесконечно, мой покойный друг Игорь Скорин называл его невезучим, потому что ему доставались самые неприятные дела. Сложность их заключалась в том, что потерпевшими были знаменитые артисты тех лет: Гельцер, Мессерер, Яблочкина, Артур Эйзен.
В 1958 году мы с Чвановым сидели в его кабинете в МУРе и он рассказывал крайне занимательную историю одной громкой квартирной кражи.
Я отлично знал, что родной «Московский комсомолец», в котором я тогда работал, никогда не напечатает такие истории, но собирал их, как скряга копит деньги.
Был конец мая, в окно кабинета вползала вечерняя свежесть, вытягивая табачный перегар, и доносилась веселая музыка из сада «Эрмитаж».
Так уж случилось, самое модное место Москвы тех лет обреталось аккурат напротив самого МУРа. Это, кстати, порождало массу шуток и анекдотов у гулявших здесь московских деловых.
— Пошли, — сказал Чванов.
— Куда? — поинтересовался я.
— В люди, в народ, в сад «Эрмитаж» пиво пить и есть котлеты «по-киевски».
И мы ринулись в пучину чувственных удовольствий. Хорош был парк в тот влажный вечер. На открытой эстраде играл уже реабилитированный джаз, у входа в летний театр толкался народ — там выступала Гелена Великанова, сидели на белоснежных лавочках солидные, хорошо одетые пожилые люди, почтительно здоровались с Чвановым.
— Весь цвет деловой Москвы, — улыбнувшись, сказал мне Володя.
Ресторан был забит. Но моего спутника узнали, немедленно нашли столик, стремительно обслужили. Внезапно подошел сам метр с подносом, на котором стояли фрукты, коньяк «Двин», шампанское.
— Вам прислали, с уважением, Владимир Федорович.
— Кто? — деловито спросил Чванов.
— Вон с того столика.
Чванов посмотрел. Из-за стола поднялся роскошно одетый, солидный человек. Он прижал руку к сердцу и поклонился.
— Отнесите ему все обратно, скажите, что мы на работе и пить не можем.
— Кто это? — спросил я.
— Самый зловредный вор-домушник. Помнишь дело Гельцер?
Как не помнить. Это была одна из самых интересных квартирных краж того времени, раскрытая сотрудниками МУРа.
Ах, ресторан ВТО! Замечательное место на улице Горького. Закрытый клуб, где собирались артисты, режиссеры, драматурги и театральные деятели. В те дни завсегдатаем его был высокий, интересный, прекрасно одетый человек. Некто Калашников Алексей Федорович. На лацкане дорогого костюма носил мхатовскую «Чайку» и считался известным театральным деятелем. Его знали и все постоянные посетители. Уважали за широту и умение вести себя. А он невзначай заводил разговор о крупных артистах, интересовался, как они живут и сколько зарабатывают. Актеры — народ беспечный и открытый. Много интересного узнал от них Алексей Федорович. Особенно о мехах и бриллиантах театральных звезд.
Квартиру знаменитой балерины Екатерины Гельцер в Брюсовском переулке взяли профессионально. Дверь открыли подбором ключа, украли только уникальные бриллианты, две дорогие шубы и палантин из черно-бурых лис.
Дело взяли на контроль в горкоме партии. Ежедневно в МУРе накалялась «вертушка» комиссара Парфентьева. Он старался реже бывать в своем кабинете.
Были разосланы ориентировки во все комиссионные и скупки драгоценностей, сориентированы ломбарды. Оперативники ежедневно трясли спекулянтов из Столешникова, с Трубной, Сретенки. И вдруг один из агентов сообщил, что скорняк Буров, живущий в Столешниковом, приобрел похожие по описанию шубы.
Когда Чванов приехал к Бурову, тот запираться не стал. Да, купил шубы у директора комиссионки на Сретенке.
Когда директора «выдернули» в МУР, шубы уже опознала Гельцер. Директор покаялся. Купил, чтобы заработать немного, а принес ему шубы человек солидный, уважаемый, крупный деятель театральный, по имени Алексей Федорович, с которым он познакомился в ресторане ВТО.
Тот сказал, что вещи его, а тут деньги понадобились.
— Где он живет? — спросил Чванов.
— Не знаю, но его любовница работает администратором в кинотеатре «Экран жизни» на Садовом.
За администратором установили наблюдение, а через два дня появился и сам театральный деятель: был он одет в ратиновое, модное тогда пальто с шалевым воротником из дорогого меха, в шапке-пирожке. Шел степенно, как и полагается деятелю искусства.
Его взяли в вестибюле кинотеатра, прихватили и администратора и повезли на Соломенную сторожку, где проживал у любовницы театральный деятель.
Там нашли палантин и драгоценности.
Работник искусства оказался крупным вором-домушником из Ленинграда. Для закрепления показаний его повезли на квартиру к Гельцер.
— Ну вот, — сказал балерине Чванов, — все вещи вам вернули.
— Не все.
— А чего нет?
— Диадемы! Ее мне после спектакля преподнес президент Франции.
— Где диадема, Алексей Федорович? — повернулся Чванов к задержанному.
— Это какая? Вроде короны? Так это же туфта театральная. Я ее в сугроб у дома выкинул!
— Ей же цены нет!!! Там десять огромных бриллиантов! — Балерине стало плохо.
— Как бриллиантов! — ахнул вор и схватился за сердце. Пришлось оперативникам оказывать срочную медицинскую помощь обоим.
Вор показал место, где он выкинул диадему. Три часа оперативники и вызванные на помощь милиционеры из отделения перекапывали снег во дворе. И когда надежды уже не осталось и начало темнеть, в жухлом снегу сверкнули бриллианты.
Сегодня произошел некий литературный прорыв. Все нынешние эстрадные звезды начали писать о своем творческом пути.
Как-то я купил книгу Михаила Шуфутинского. Она была богато иллюстрирована. Я рассматривал фотографии и вдруг на одной из них узнал снятого в Сан-Франциско своего хорошего знакомого. Человека, которого я прекрасно знал по московскому Бродвею. Звали его Миша, он был утомлен незаконченным высшим образованием в Плехановском институте. А славен тем, что бесконечно разрабатывал планы добычи денег полукриминальным путем.
Однажды, после Олимпийских игр в Хельсинки, где наши боксеры получили «серебро» и «бронзу», он предложил нам денежное дело.
Нужно было выступить в нескольких московских крупных гастрономах.
Миша организовал встречи боксеров — призеров Олимпиады с уставшими от борьбы с ОБХСС работниками прилавка.
— Кто будет выступать? — поинтересовался я.
Мне хотелось пойти, чтобы встретиться с Тишиным, Медновым, Толстиковым.
— Их не будет, — таинственно сказал Миша, — вместо них будете выступать вы. Мне умельцы изготовили олимпийские медали. Наденете их на шею, и ты станешь Медновым, Трынов — Тишиным. Получите хорошие башли. Всего страху-то два часа.
Мы отказались, а предприимчивый Миша нашел-таки других «призеров» Олимпиады.
Он провел несколько встреч, прилично заработал, но дело кончилось скандалом и фельетоном в «Вечерке». С той поры мы стали относиться к нему настороженно и с некоторым подозрением.
Поэтому, когда он попросил меня и Бондо Месхи принять участие в розыгрыше, мы наотрез отказались. Тем более что нам нужно было нарисовать на руках фальшивые татуировки.
Но, естественно, желающие заработать пятьсот рублей нашлись. На эти деньги в то время можно было месяц приглашать любимую девушку в «Коктейль-холл».
Им действительно ничего не надо было делать.
Мишкин приятель, художник, нарисовал тушью на руках устрашающие картинки, и в назначенное время они вошли в общественный туалет на Белорусском вокзале.
Там стоял Мишка с каким-то пижоном в светлом костюме.
Тот внимательно оглядел татуированных. А потом ушел вместе с Мишкой.
Ребята получили по полтыщи, и мы гадали, что это была за афера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40