Вот к ним подошел какой-то человек, полез в карман. Вокруг сразу собралась толпа.
— Ну, дядя, — ощерился парень, — спытай счастье. Оно не лошадь, вдруг повезет.
— Давай.
— Сколько?
— Пятьсот.
— Предъяви.
Человек вытащил из кармана мятые бумажки:
— На, гляди. Теперь ты.
Парень достал из-за пазухи пять сотенных и положил их на дощечку.
— Метать?
Три одинаковые карты легли рубашками вверх. Человек подумал, выплюнул окурок с изжеванным мундштуком и осторожно поднял одну из карт.
— Туз, — пронесся по толпе вздох.
— Твое, — с сожалением сказал банкомет и протянул ему деньги. Может, еще? Иль боишься?
— Сколько?
— Эх, трус в карты не играет, на отыгрыш: ты тысячу, я тысячу. А?
— Годится.
Опять легли три карты. И опять по толпе прокатился восторженный шепоток.
— Может, еще?
— Хватит, — человек, не считая, сунул в карман комок денег и скрылся в толпе.
До чего любопытная была эта толпа своей невероятной пестротой! Кого только не встретишь здесь! Рынок разросся, занял все близлежащие переулки. Это было горькое порождение войны, с ее нехваткой, дороговизной, бедностью. Здесь можно было купить все. Краснорожие барыги в солдатских шинелях с чужого плеча могли продать хлеб и водку, пенициллин и зажигалки. Это была грубая и грязная накипь войны. Регулярно ее снимали, эту накипь, но она появлялась вновь, и бороться с ней было необыкновенно трудно.
Мишка, стоя на углу Большого Кондратьевского, наблюдал за этой толпой и думал: неужели нельзя облить бензином всю эту сволочь, облить и поджечь, пусть горит. Он даже Зое тихо сказал об этом.
— Зачем же так, Миша, — ответила она, — здесь не одни барыги. Нехватка, вот люди понесли сюда то, что могут продать или обменять, и нет в этом ничего зазорного. Люди свое, не ворованное, продают или на продукты меняют. А сволочи есть, конечно. Они здесь и собрались, потому что их, как магнитом, тянет к человеческому горю. Вон, видишь, — она кивнула головой в сторону игроков.
Мишка сам давно уже наблюдал, как эти двое нагло обманывают простодушных людей, зараженных азартом.
— Ну-ка, подожди, — Мишка шагнул к толпе.
— Зачем? — Зоя схватила его за руку.
— Сейчас увидишь.
— Миша!
— Так надо.
Мишка раздвинул плечами любопытных, подошел к банкомету.
— Что, товарищ военный, спытай счастье, — улыбнулся один из парней.
— Давай.
— А ставишь что?
— Вот, — Мишка вытянул из кармана золотое кольцо.
— Дай гляну, — сказал второй и протянул руку.
— Смотри из моих рук.
Парень наклонился, внимательно рассмотрел кольцо.
— Рыжье, — шепнул он напарнику, державшему карты.
— Сколько против него? — спросил банкомет, прищурившись.
— Три куска.
— Идет.
— Предъяви.
— Не в церкви…
— Здесь тоже не фраера.
Банкомет достал из кармана толстую пачку денег.
— Мечи.
Три карты шлепнулись на дощечку. Мишка пододвинулся к банкомету вплотную и крепко взял его за руку. Парень дернулся. Но Костров держал крепко.
— Ты что, фраер, а? — прошипел банкомет.
— Тихо, сявка, кого лечить решил? — Мишка выдернул из рукава банкомета карту, бросил на дощечку.
— Вот он туз, — сказал он спокойно, забирая деньги, и, повернувшись к угрожающе надвинувшемуся на него второму, добавил: — Тихо, тихо, сопли вытри, а то я тебя сейчас по стенке разотру.
Толпа весело загудела. Мишка повернулся и пошел к Зое. Вслед ему несся тяжелый мат.
— Зачем ты? — спросила Зоя.
— Золото им показал. Теперь, где надо, разговор пойдет, мол, появился карась с рыжьем.
— А что такое рыжье?
— Это на блатном языке означает золото.
Потом они продирались сквозь толпу. Мимо старушек, торгующих постным сахаром, пацанов, пронзительно кричавших: «Папиросы! Папиросы „Пушка“!», женщин с невидящими глазами, вынесших на рынок немудреные предметы домашнего быта, мимо юрких подростков в кепках-малокозырках.
Они шли через этот сорящий, гомонящий, торгующийся человеческий клубок, ища только им одним нужные лица. Их толкали, извинялись и бранили, но они продолжали свой путь. Купили у старушки сахар и пошли дальше, аппетитно похрустывая, приценились к совсем новеньким сапогам, постояли рядом со старичком, торговавшим старыми часами. Потом они выбрались из толпы и подошли к кинотеатру «Смена». У касс толпился народ: шел американский фильм «Полярная звезда». На огромной афише был нарисован горящий самолет. Здесь можно было передохнуть. Но напротив кинотеатра находилась как раз трамвайная остановка, и битком набитые красные вагоны выбрасывали на тротуар десятки людей. День был воскресный, и многие со всех концов города ехали на рынок.
— Давай подойдем, — сказала Зоя.
Они отошли за кассы кинотеатра, встали у проходного подъезда каменного двухэтажного дома, через него можно было попасть во двор.
— Да, — сказал Мишка, — к этой сутолоке привыкнуть надо. Сразу и не разберешься.
— Это сегодня, — ответила Зоя, — все-таки выходной.
— А в обычные дни?
— В обычные народу мало. Заняты люди, работают.
— Ну, а барыги?
— Эти-то здесь крутятся…
Внезапно она сжала Мишкину руку:
— Смотри!
Мишка, прикуривая, чуть повернулся и увидел на другой стороне улицы парня в знакомой кепочке-малокозырке и с косой челкой под ней.
Рядом с банкометом стоял высокий, сутулый человек в мешковатом, неопределенного цвета костюме. В нем Костров сразу же узнал того самого «счастливчика», выигравшего полторы тысячи. Они о чем-то говорили, иногда поглядывая в Мишкину сторону.
«Засуетились, сволочи, — внутренне усмехнулся Мишка, — три куска — деньги немалые. Посмотрим, что будет дальше». Он взял Зою под руку. Девушка сразу же прижалась к нему, игриво улыбаясь.
— Товарищ старшин сержант, — услышал Костров за своей спиной глуховатый, официальный голос. Он оглянулся и увидел пожилого младшего лейтенанта в очках и двух красноармейцев с винтовками. На рукавах у них алели повязки с белыми буквами КП.
Патруль! Мишка похолодел. Вот сейчас он достанет липовый документ и повезут его в комендатуру. Конечно, там все разъяснится, выпустят, но зачем лишние сложности, да еще на глазах этих двоих.
Тут ему в голову пришла дерзкая мысль.
Мишка подтолкнул Зою к проходному двору, а сам вытянулся, бросив руку к пилотке.
— Документы, — еще раз устало приказал командир и протянул руку.
— Есть, товарищ младший лейтенант, — Мишка краем глаза увидел, что Зоя уже скрылась в подворотне, теперь все было в порядке.
Мишка, оторвав руку от пилотки, медленно начал расстегивать карман гимнастерки, сделав незаметно полшага вперед. Теперь он стоял как раз между младшим лейтенантом и бойцом. «Ну, — внутренне собрался он, — давай, Миша. Давай!» Сильным ударом сапога он подсек ноги лейтенанта, одновременно правой ударил бойца чуть выше пряжки ремня. Не оборачиваясь, сбив с ног какую-то женщину, он бросился в подворотню. За спиной раздалось запоздалое: «Стой!» Но он уже был во дворе рядом со спасительным подъездом.
Зоя открыла дверь и увидела Мишку, прислонившегося к косяку, глаза у него были совсем шальные.
Костров вошел молча, косо посмотрел на Зою и сел на диван.
— Ну, как ты? — спросила она.
— Как видишь, — Мишка расстегнул ворот гимнастерки.
Заскрипела дверь в соседнюю комнату, показалась голова Самохина.
— Вы чего? — спросил он, удивленно глядя на Мишку.
— Патруль, — вздохнула Зоя, — напоролись, глупо совсем.
— Ну и что?
— Сбежали.
— А они?
— Они ничего, — сказал Мишка. — Им, старичкам этим, салажат ловить, а не нас. Знаешь, Самохин, — он хитро прищурился, — помог нам патруль-то этот.
— Как же так?
— А вот так, зови ребят, расскажу. Зоя, ты бы разыскала Игоря, пусть мне штатское пришлет, завтра опять пойдем в карты играть.
Глава шестая
Райцентр. 13 августа
Данилов
— Хорошо, допустим. Ну, если честно, я ничего не понимаю в специфике вещей, только по тону чувствую, что больной на поправку идет, — Данилов подвинулся к столу главврача. — Когда он сможет говорить? Поймите, это для меня сейчас главное.
— Как вам сказать, — врач посмотрел на Данилова, потом перевел взгляд куда-то за его спину, — ожоги. Сильные ожоги. Плюс, конечно, элемент симуляции имеет место быть. Я не бог, хотя понимаю вас отлично. Должен к тому же сказать, что он не транспортабелен пока.
— А это вы к чему?
— Возможно, вы захотите забрать его к себе. Возможно, ваши врачи…
— Доктор, — тихо сказал Данилов, почти шепотом, — вы же интеллигентный человек, о чем говорите! У нас работают точно такие же врачи, как и везде. Зря вы это…
Данилов откинулся на спинку, а главврач опустил руки, помолчал и наконец произнес:
— Не раньше чем через пять дней.
— Что же делать. Против науки не попрешь, — Данилов встал, протянул врачу руку. — Значит, буду надеяться.
Прежде чем выйти на улицу, Иван Александрович прошел к комнате, в которой лежал «мотоциклист». У дверей дежурил милиционер.
— Ну как? — спросил его Данилов.
— Да все так же, товарищ начальник.
Данилов немного постоял, посмотрел на плотно закрытую дверь палаты и, козырнув вытянувшемуся милиционеру, пошел к выходу. Вчера из Москвы прислали данные на «мотоциклиста» — Виктора Степановича Колугина, 1910 года рождения, по профессии шофера, уроженца города Дмитрова Московской области. В справке значилось, что Колугин Виктор Степанович судим дважды: в 1930 году по статье 168 УК РСФСР и в 1938 году по статье 86.
Итак, первый раз его судили за кражу лошадей, иначе говоря, за вульгарное конокрадство, второй раз — за браконьерство с отягчающими вину обстоятельствами. В общем, обе судимости слабые. Настоящим рецидивистом, судя по этому, назвать его нельзя. Но кто знает, что стоит за последней судимостью. Данилову часто приходилось сталкиваться с людьми, совершившими убийство и попавшимися на карманной краже. Год отсидел, замел следы и вернулся, а то, главное, чего он боялся, осталось нераскрытым. Возможно, Колугин пошел пострелять лося специально, с явным намерением отсидеть свои положенные полгода. Конечно, будь время, можно было бы поднять прошлые дела, посмотреть внимательно. Но не было у Данилова этого времени. Ежедневные допросы Дробышевой пока ничего не дали. Она твердо стояла на своем; возможно, действительно ничего не знала, что, кстати говоря, Иван Александрович считал самым вероятным.
Два дня они с начальником райотдела и Орловым прикидывали, где приблизительно может находиться база банды, не просто прикидывали, а даже проверили все подозрительные места, но там ничего не было. Перед глазами Данилова все время стояла карта района, вернее, той его части, где руководила гражданская администрация. В полосе дислокации войск тоже все было проверено.
Данилов не заметил, как сошел с тротуара и зашагал по мостовой. Только скрип тормозов за спиной вернул ему ощущение реальности. Он обернулся: в нескольких шагах от него остановилась машина. Шофер со злым лицом хотел, видимо, обругать забывшегося пешехода, но, увидев ромб в петлицах, осекся.
— Виноват, товарищ комбриг, разрешите проехать.
— Ты чего же не дал сигнала?
— Да он у меня не работает.
— Почему? — и тут Данилов увидел огромную заплату на радиаторе.
— Да вот, осколком немного покалечило, а вы, случаем, не заболели, товарищ комбриг, может, подвезти?
— Все в порядке, проезжай.
Машина, прижимаясь к тротуару, объехала Данилова, шофер еще раз из окна опасливо покосился на командира милиции в непривычно высоком звании.
Улица опять опустела. Она была провинциально тихой и пыльной. Над райцентром повисла жара. Раскаленный воздух дрожал над поникшими деревьями. В такую погоду портупея особенно жмет плечо, кобура необычно тяжела, сапоги раскалены, гимнастерка раздражает тело, а фуражка давит голову, словно обруч. В такую погоду не хочется ходить по улицам. Ничего не хочется, даже думать.
Данилов снял фуражку, вытер вспотевший лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Ну, дядя, — ощерился парень, — спытай счастье. Оно не лошадь, вдруг повезет.
— Давай.
— Сколько?
— Пятьсот.
— Предъяви.
Человек вытащил из кармана мятые бумажки:
— На, гляди. Теперь ты.
Парень достал из-за пазухи пять сотенных и положил их на дощечку.
— Метать?
Три одинаковые карты легли рубашками вверх. Человек подумал, выплюнул окурок с изжеванным мундштуком и осторожно поднял одну из карт.
— Туз, — пронесся по толпе вздох.
— Твое, — с сожалением сказал банкомет и протянул ему деньги. Может, еще? Иль боишься?
— Сколько?
— Эх, трус в карты не играет, на отыгрыш: ты тысячу, я тысячу. А?
— Годится.
Опять легли три карты. И опять по толпе прокатился восторженный шепоток.
— Может, еще?
— Хватит, — человек, не считая, сунул в карман комок денег и скрылся в толпе.
До чего любопытная была эта толпа своей невероятной пестротой! Кого только не встретишь здесь! Рынок разросся, занял все близлежащие переулки. Это было горькое порождение войны, с ее нехваткой, дороговизной, бедностью. Здесь можно было купить все. Краснорожие барыги в солдатских шинелях с чужого плеча могли продать хлеб и водку, пенициллин и зажигалки. Это была грубая и грязная накипь войны. Регулярно ее снимали, эту накипь, но она появлялась вновь, и бороться с ней было необыкновенно трудно.
Мишка, стоя на углу Большого Кондратьевского, наблюдал за этой толпой и думал: неужели нельзя облить бензином всю эту сволочь, облить и поджечь, пусть горит. Он даже Зое тихо сказал об этом.
— Зачем же так, Миша, — ответила она, — здесь не одни барыги. Нехватка, вот люди понесли сюда то, что могут продать или обменять, и нет в этом ничего зазорного. Люди свое, не ворованное, продают или на продукты меняют. А сволочи есть, конечно. Они здесь и собрались, потому что их, как магнитом, тянет к человеческому горю. Вон, видишь, — она кивнула головой в сторону игроков.
Мишка сам давно уже наблюдал, как эти двое нагло обманывают простодушных людей, зараженных азартом.
— Ну-ка, подожди, — Мишка шагнул к толпе.
— Зачем? — Зоя схватила его за руку.
— Сейчас увидишь.
— Миша!
— Так надо.
Мишка раздвинул плечами любопытных, подошел к банкомету.
— Что, товарищ военный, спытай счастье, — улыбнулся один из парней.
— Давай.
— А ставишь что?
— Вот, — Мишка вытянул из кармана золотое кольцо.
— Дай гляну, — сказал второй и протянул руку.
— Смотри из моих рук.
Парень наклонился, внимательно рассмотрел кольцо.
— Рыжье, — шепнул он напарнику, державшему карты.
— Сколько против него? — спросил банкомет, прищурившись.
— Три куска.
— Идет.
— Предъяви.
— Не в церкви…
— Здесь тоже не фраера.
Банкомет достал из кармана толстую пачку денег.
— Мечи.
Три карты шлепнулись на дощечку. Мишка пододвинулся к банкомету вплотную и крепко взял его за руку. Парень дернулся. Но Костров держал крепко.
— Ты что, фраер, а? — прошипел банкомет.
— Тихо, сявка, кого лечить решил? — Мишка выдернул из рукава банкомета карту, бросил на дощечку.
— Вот он туз, — сказал он спокойно, забирая деньги, и, повернувшись к угрожающе надвинувшемуся на него второму, добавил: — Тихо, тихо, сопли вытри, а то я тебя сейчас по стенке разотру.
Толпа весело загудела. Мишка повернулся и пошел к Зое. Вслед ему несся тяжелый мат.
— Зачем ты? — спросила Зоя.
— Золото им показал. Теперь, где надо, разговор пойдет, мол, появился карась с рыжьем.
— А что такое рыжье?
— Это на блатном языке означает золото.
Потом они продирались сквозь толпу. Мимо старушек, торгующих постным сахаром, пацанов, пронзительно кричавших: «Папиросы! Папиросы „Пушка“!», женщин с невидящими глазами, вынесших на рынок немудреные предметы домашнего быта, мимо юрких подростков в кепках-малокозырках.
Они шли через этот сорящий, гомонящий, торгующийся человеческий клубок, ища только им одним нужные лица. Их толкали, извинялись и бранили, но они продолжали свой путь. Купили у старушки сахар и пошли дальше, аппетитно похрустывая, приценились к совсем новеньким сапогам, постояли рядом со старичком, торговавшим старыми часами. Потом они выбрались из толпы и подошли к кинотеатру «Смена». У касс толпился народ: шел американский фильм «Полярная звезда». На огромной афише был нарисован горящий самолет. Здесь можно было передохнуть. Но напротив кинотеатра находилась как раз трамвайная остановка, и битком набитые красные вагоны выбрасывали на тротуар десятки людей. День был воскресный, и многие со всех концов города ехали на рынок.
— Давай подойдем, — сказала Зоя.
Они отошли за кассы кинотеатра, встали у проходного подъезда каменного двухэтажного дома, через него можно было попасть во двор.
— Да, — сказал Мишка, — к этой сутолоке привыкнуть надо. Сразу и не разберешься.
— Это сегодня, — ответила Зоя, — все-таки выходной.
— А в обычные дни?
— В обычные народу мало. Заняты люди, работают.
— Ну, а барыги?
— Эти-то здесь крутятся…
Внезапно она сжала Мишкину руку:
— Смотри!
Мишка, прикуривая, чуть повернулся и увидел на другой стороне улицы парня в знакомой кепочке-малокозырке и с косой челкой под ней.
Рядом с банкометом стоял высокий, сутулый человек в мешковатом, неопределенного цвета костюме. В нем Костров сразу же узнал того самого «счастливчика», выигравшего полторы тысячи. Они о чем-то говорили, иногда поглядывая в Мишкину сторону.
«Засуетились, сволочи, — внутренне усмехнулся Мишка, — три куска — деньги немалые. Посмотрим, что будет дальше». Он взял Зою под руку. Девушка сразу же прижалась к нему, игриво улыбаясь.
— Товарищ старшин сержант, — услышал Костров за своей спиной глуховатый, официальный голос. Он оглянулся и увидел пожилого младшего лейтенанта в очках и двух красноармейцев с винтовками. На рукавах у них алели повязки с белыми буквами КП.
Патруль! Мишка похолодел. Вот сейчас он достанет липовый документ и повезут его в комендатуру. Конечно, там все разъяснится, выпустят, но зачем лишние сложности, да еще на глазах этих двоих.
Тут ему в голову пришла дерзкая мысль.
Мишка подтолкнул Зою к проходному двору, а сам вытянулся, бросив руку к пилотке.
— Документы, — еще раз устало приказал командир и протянул руку.
— Есть, товарищ младший лейтенант, — Мишка краем глаза увидел, что Зоя уже скрылась в подворотне, теперь все было в порядке.
Мишка, оторвав руку от пилотки, медленно начал расстегивать карман гимнастерки, сделав незаметно полшага вперед. Теперь он стоял как раз между младшим лейтенантом и бойцом. «Ну, — внутренне собрался он, — давай, Миша. Давай!» Сильным ударом сапога он подсек ноги лейтенанта, одновременно правой ударил бойца чуть выше пряжки ремня. Не оборачиваясь, сбив с ног какую-то женщину, он бросился в подворотню. За спиной раздалось запоздалое: «Стой!» Но он уже был во дворе рядом со спасительным подъездом.
Зоя открыла дверь и увидела Мишку, прислонившегося к косяку, глаза у него были совсем шальные.
Костров вошел молча, косо посмотрел на Зою и сел на диван.
— Ну, как ты? — спросила она.
— Как видишь, — Мишка расстегнул ворот гимнастерки.
Заскрипела дверь в соседнюю комнату, показалась голова Самохина.
— Вы чего? — спросил он, удивленно глядя на Мишку.
— Патруль, — вздохнула Зоя, — напоролись, глупо совсем.
— Ну и что?
— Сбежали.
— А они?
— Они ничего, — сказал Мишка. — Им, старичкам этим, салажат ловить, а не нас. Знаешь, Самохин, — он хитро прищурился, — помог нам патруль-то этот.
— Как же так?
— А вот так, зови ребят, расскажу. Зоя, ты бы разыскала Игоря, пусть мне штатское пришлет, завтра опять пойдем в карты играть.
Глава шестая
Райцентр. 13 августа
Данилов
— Хорошо, допустим. Ну, если честно, я ничего не понимаю в специфике вещей, только по тону чувствую, что больной на поправку идет, — Данилов подвинулся к столу главврача. — Когда он сможет говорить? Поймите, это для меня сейчас главное.
— Как вам сказать, — врач посмотрел на Данилова, потом перевел взгляд куда-то за его спину, — ожоги. Сильные ожоги. Плюс, конечно, элемент симуляции имеет место быть. Я не бог, хотя понимаю вас отлично. Должен к тому же сказать, что он не транспортабелен пока.
— А это вы к чему?
— Возможно, вы захотите забрать его к себе. Возможно, ваши врачи…
— Доктор, — тихо сказал Данилов, почти шепотом, — вы же интеллигентный человек, о чем говорите! У нас работают точно такие же врачи, как и везде. Зря вы это…
Данилов откинулся на спинку, а главврач опустил руки, помолчал и наконец произнес:
— Не раньше чем через пять дней.
— Что же делать. Против науки не попрешь, — Данилов встал, протянул врачу руку. — Значит, буду надеяться.
Прежде чем выйти на улицу, Иван Александрович прошел к комнате, в которой лежал «мотоциклист». У дверей дежурил милиционер.
— Ну как? — спросил его Данилов.
— Да все так же, товарищ начальник.
Данилов немного постоял, посмотрел на плотно закрытую дверь палаты и, козырнув вытянувшемуся милиционеру, пошел к выходу. Вчера из Москвы прислали данные на «мотоциклиста» — Виктора Степановича Колугина, 1910 года рождения, по профессии шофера, уроженца города Дмитрова Московской области. В справке значилось, что Колугин Виктор Степанович судим дважды: в 1930 году по статье 168 УК РСФСР и в 1938 году по статье 86.
Итак, первый раз его судили за кражу лошадей, иначе говоря, за вульгарное конокрадство, второй раз — за браконьерство с отягчающими вину обстоятельствами. В общем, обе судимости слабые. Настоящим рецидивистом, судя по этому, назвать его нельзя. Но кто знает, что стоит за последней судимостью. Данилову часто приходилось сталкиваться с людьми, совершившими убийство и попавшимися на карманной краже. Год отсидел, замел следы и вернулся, а то, главное, чего он боялся, осталось нераскрытым. Возможно, Колугин пошел пострелять лося специально, с явным намерением отсидеть свои положенные полгода. Конечно, будь время, можно было бы поднять прошлые дела, посмотреть внимательно. Но не было у Данилова этого времени. Ежедневные допросы Дробышевой пока ничего не дали. Она твердо стояла на своем; возможно, действительно ничего не знала, что, кстати говоря, Иван Александрович считал самым вероятным.
Два дня они с начальником райотдела и Орловым прикидывали, где приблизительно может находиться база банды, не просто прикидывали, а даже проверили все подозрительные места, но там ничего не было. Перед глазами Данилова все время стояла карта района, вернее, той его части, где руководила гражданская администрация. В полосе дислокации войск тоже все было проверено.
Данилов не заметил, как сошел с тротуара и зашагал по мостовой. Только скрип тормозов за спиной вернул ему ощущение реальности. Он обернулся: в нескольких шагах от него остановилась машина. Шофер со злым лицом хотел, видимо, обругать забывшегося пешехода, но, увидев ромб в петлицах, осекся.
— Виноват, товарищ комбриг, разрешите проехать.
— Ты чего же не дал сигнала?
— Да он у меня не работает.
— Почему? — и тут Данилов увидел огромную заплату на радиаторе.
— Да вот, осколком немного покалечило, а вы, случаем, не заболели, товарищ комбриг, может, подвезти?
— Все в порядке, проезжай.
Машина, прижимаясь к тротуару, объехала Данилова, шофер еще раз из окна опасливо покосился на командира милиции в непривычно высоком звании.
Улица опять опустела. Она была провинциально тихой и пыльной. Над райцентром повисла жара. Раскаленный воздух дрожал над поникшими деревьями. В такую погоду портупея особенно жмет плечо, кобура необычно тяжела, сапоги раскалены, гимнастерка раздражает тело, а фуражка давит голову, словно обруч. В такую погоду не хочется ходить по улицам. Ничего не хочется, даже думать.
Данилов снял фуражку, вытер вспотевший лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29