Сейчас время серьезных людей, пойми ты это, наконец! Извини за грубость, но ты просто не понимаешь, о каких суммах идет речь! А всего я тебе не могу объяснить, ты слишком глуп и болтлив. Ладно, все нормально. Только что звонила Рита, она скоро будет здесь. И ты должен быть галантен до предела, выше всех пределов. А завтра мы втроем поедем в ЗАГС, и вас распишут прямо на месте...
- А потом..., - сделал характерный жест пальцами Степан.
- Тебе, что, жалко ее? Жалко?! Ты себя лучше пожалей, ты, сын генерала, ты, сын поэтессы, живешь, как собака, ты шляешься черт знает где и с кем, пьешь из любого корыта, клянчишь у меня деньги на пиво. А живем мы на аренду дачи. Ты знаешь, за что твой отец получил дачу? Знаешь? допытывалась Бермудская, досадуя на то, что тогда в сердцах сказала сыну, что после того, как они распишутся с Ритой, она больше им не будет нужна. Зачем она ему это сказала? Все надеялась на то, что у сына есть хоть какой-то здравый смысл. Как можно было на это надеяться? Да ещё и Федька в этот момент в соседней комнате спал. Неужели и он слышал? И решил снова спасти ее... Два проклятых недоумка... - Так знаешь или нет, за что отец получил дачу? - допытывалась она.
- За заслуги перед партией и правительством, - промямлил Степан.
- Нет, дорогой мой, время соцреализма кончилось навсегда! И теперь надо называть вещи своими именами. Он получил все свои блага за человеческую кровь! Понятно тебе, за кровь! Знаешь, скольких людей он отправил на смерть и в лагеря? Даже я этого точно не знаю, знаю только, что очень много. И на эти деньги мы живем, именно на эти, а не на какие другие... Я давно уже никаких гонораров не получала. А они, хоть и платились за мои чудовищные стихи, но все же это были относительно честные деньги.
- Ты называешь свои стихи чудовищными? - поразился её циничной откровенности Степан.
- А какие же они по-твоему? - спокойно спросила Бермудская. - Ты что, в школе не учился? Пушкина и Лермонтова не читал? Говна от конфетки отличить не в состоянии?
- Раньше ты по-другому относилась к своему творчеству, - не уставал удивляться Степан.
- Я же не такая дура, как ты, - усмехнулась Бермудская. - И помимо стихов у меня ещё и высшее литературное образование. И вон какая библиотека, осталось кое-что от того, что ты не снес к букинистам. Читала я настоящую поэзию, читала и тогда, когда никто ещё ничего не читал Только жить хотела не так, как Ахматова, Гумилев, Цветаева, Мандельштам, и поэтому писала всегда то, что нужно для настоящего момента, неважно что - "Горный орел" или "Свежий ветер перемен". Все одинаковое говно. Но вот гонорары и почести были самыми что ни на есть настоящими, и икра, и ананасы были свежайшими, и мебель, и машины, и шмотье были первосортными. А больше печатать не будут. Никогда не будут. Мемуары про Егора Степановича и его подвиги писать не буду - западло, грубо говоря. Да и не проживешь на эти мемуары. Кому все теперь это нужно? Теперь нужно другое..., - глядя куда-то в сторону задумчивым взглядом, прошептала она. При этом Степан насторожился и бросил на неё понимающий взгляд. И этот взгляд она поймала, но так поглядела на сына, что тот опустил глаза. - Ладно, готовься к встрече своей бывшей и, надеюсь, будущей жены. Совет вам, да любовь. А сделаешь что-нибудь не то, я тебя проучу так, что мало не покажется. Копейки от меня не получишь от дачных денег - это раз, дачу завещаю государству - два, свою часть приватизированной квартиры завещаю Андрею Шмыдаренко - три... Андрюшенька тебя быстро поставит на путь истинный... Подохнешь в нищете, на вокзальной скамейке подохнешь, Степан Егорыч..., - благостно улыбнулась она.
- А на кой черт ты этого придурочного Федьку втянула в эту историю? продолжал недоумевать Степан.
- А потому что рожа у него очень уж живописная! Увидишь - не заснешь... Ходил, клянчил деньги - сволочь... А как до дела дошло - раскис. Воспоминания, видите ли, одолели...
- Какие такие воспоминания? - не понял её слов Степан.
- А никакие, - как-то странно и зловеще блеснули глаза матери. - Не твоего ума это дело. Подвел он нас, и все. Вместо того, чтобы пугать, он решил предупредить её. Камуфляж свой вовремя не снял, как договаривались. Как все было прекрасно продумано, просто, как все гениальное. Он её преследует, потом снимает маску, она бы насмерть перепугалась, а тут ты, как ангел-хранитель с порошочками для эйфории, поданными к столу. И поданными тогда, когда нужно, не раньше и не позже. И все - дело сделано. Вы муж и жена... Ан нет, все по-своему сделали, ублюдки... Нет, никому доверять нельзя, кроме самой себя...
- Мам, - задумчиво глядя в сторону, все же осмелился высказать свою догадку Степан. - То, что ты затеяла, это ведь связано с её отцом, Валентином Нарышкиным? Что-то там где-то маячит? - Он многозначительно потер тремя пальцами.
- Умный ты, - фыркнула мать. - Не зря учился полгода в литинституте и ещё полгода на филфаке МГУ. Стихи, помнится, писал...
Она широко улыбнулась и похлопала его по щеке. Вспомнила, как он принес ей стихи. "И между небом и землею мое разорванное "Я", продекламировал он, завывая, захлебываясь слюнями и махая правой рукой.
"Какая херня!" - откровенно выразилась Бермудская. - "Ладно, учись пока, там ещё не такие учатся. Устроили, так учись. Чем бездарнее, тем оно и лучше. На вот тебе четвертак, иди попей пивка. Только с одним условием ты мне своих стихов больше не читай, мне всякого дерьма и так приходится слушать выше крыши. И хвалить, вот, что самое ужасное. А не похвались смертельного врага наживешь. Поэты - люди весьма своеобразные..."
"Надо бы его перевести на филфак МГУ", - подумала через некоторое время Бермудская. - "Больно уж позорные стихи пишет, неудобно перед людьми. А там затеряется среди критиков и литературоведов, там-то все, что угодно можно писать, лишь бы в струю..."
Степана перевели на филфак, но через полгода его оттуда с треском выгнали за то, что он на спор с таким же мудаком, как сам, попытался трахнуть одну блядовитую студентку прямо в аудитории во время лекции. Там был очень удобный закуток под лестницей. И трахнул бы, если бы одна из студенток, наблюдавших сверху за действом, не ахнула и не вскрикнула в благородном негодовании: "Господи, да по какому же праву все это делается-то?!" Она как раз штудировала Достоевского. Преподавательница выскочила из-за кафедры и побежала смотреть, что же там такое делается. Сквернавцы, правда, за это время уже успели привести себя в более менее приличный вид.
Тем не менее, был грандиозный скандал, вызвали Ольгу Александровну. Блядовитая студентка рыдала и пыталась упасть перед деканом на колени. Степка же продолжал хорохориться и паясничать, утверждая, что совсем уже подлых и грязных намерений у них не было, а то, что происходило, никаким уставом не запрещено, а, то, что не запрещено, то, выходит, и разрешено.
"Дурак и сволочь", - прямо заявила декану мать, грозно глядя на Степана. - "Совокупляться в аудитории во время занятий, кстати, тоже уставом не запрещено, так что из этого получается? Разрешено, так? Аудитории предусмотрены для лекций, а не для совокупления такой погани, как вы! Гоните его в шею, пусть едет в армию!"
"На что спорили-то?" - спросила она у сына в такси по дороге домой, когда он рассказывал ей суть дела.
"На ящик пива", - пробурчал Степан. - "Чешского", - счел нужным уточнить он, словно это обстоятельство что-то меняло.
"С кем?"
"С Хулей".
"Что?! Ты что несешь? Балаган устраиваешь?!" - пыталась напустить на себя строгий вид Бермудская, но её распирало от смеха, до того уж дурашлив был Степан, до того нелепые вещи он говорил.
"Ну, с Алешкой Шмыдаренко. Мы его так зовем..."
Сын Андрея Алексей учился на одном курсе со Степаном. И кличка, данная ему, позабавила Бермудскую, очень уж она ему подходила. Как, впрочем, и папаше тоже.
"И кто же это его так окрестил?" - давилась от смеха Ольга Александровна.
"Я, разумеется, кто же еще?", - гордо улыбнулся Степан. Он был большим мастером давать знакомым непристойные клички.
"Ящик пива, говоришь?", - переспросила Бермудская. - "Так отдавать придется! Вот Хуля-то будет рад, не лопнул бы только!" Бермудская больно ткнула сына своим толстым пальцем в щеку и дернула палец вперед. - "Весь в меня пошел", - подумала она. - "Жаль, что только по сексуальной части..."
В армию Степан, разумеется, не пошел, так и метался из института в институт... Мать считала его круглым дураком, жаль только, что в качестве Ритиного жениха не мог выступить никто другой... А теперь, поди ж ты, он ещё и догадываться о чем-то начал, соображает ещё что-то...
- Да, ты умный, - повторила Бермудская. - И мыслишь в правильном направлении. Больше тебе ничего пока сказать не могу. Иди, умойся, побрейся, будь красавцем-мужчиной. А то смотреть на тебя противно, помятый ты какой-то, жеваный, как промокашка. То ли дело тот частный детектив, сладострастно улыбнулась Ольга Александровна. - Настоящий мужчина...
- Ты что, его видела?
- Видела, видела, я всегда все вижу, что нужно для дела. Иди, умывайся! От тебя многого не требуется, выглядеть только прилично! Иди, она скоро уже прибудет...
Степан ушел умываться и бриться, а разгоряченная, возбужденная Бермудская сидела в кресле и лихорадочно курила. "Нет, для настоящих сильных людей никакие ветры перемен не страшны, ни свежие, ни тухлые. Главное - никакой жалости, никаких дурацких угрызений совести. Лелька Цинга ещё покажет себя! Она ещё понежится на Гавайях и Бермудах", - скаламбурила она про себя. - "Понежится и побарствует на нарышкинские денежки..."
... Великое дело - иметь всюду своих людей... Ей быстро сообщили, что пиратские издательства на Западе вовсю печатают романы Валентина Нарышкина, что они расходятся на разных языках миллионными тиражами. Она решила, что их переправил туда все тот же вездесущий Андрюша Шмыдаренко, но, прощупав афериста, она поняла, что, как ни странно, он тут не при чем. Тогда они дали маху, когда в шестьдесят восьмом году, он по указанию Бермудской ткнул пухлыми папками чуть ли не в нос пришедшему за ними Нарышкину. "Не треба!" - так я ему сказал", - хвастался ей потом Андрюша. - "Можешь не писать - не пиши!" - добавил вдогонку. А он эдак сгорбился и потопал. А сглупила ты, однако, Оленька. Надо было переделать и под своей фамилией напечатать..." - "Учи ученого!" - прорычала она в ответ. - "Пусть утрется своими шедеврами, мы и без них сладко живем..."
А вот попали они таки на Запад. Каким именно путем, она точно не знала, но стала догадываться, что передал их туда некий итальянец Манчини, который наведывался к Рите, когда она ещё жила у них на Кутузовском, и расспрашивал про романы отца. Та ничего о них не знала. Манчини был вертким словно угорь и, судя по блестящим как маслины черным глазенкам, дьявольски хитер. Он неожиданно прекратил визиты к ним в дом, а потом, когда Рита сама позвонила ему, он обтекаемо и очень весело ответил, что все о,кей. Теперь Бермудской стало понятно, что именно было о,кей. Он где-то раскопал черновики романов и свез их в пиратские издательства, не поставив в известность юную наследницу. А вот совсем недавно Бермудская получила информацию о том, что родственник Нарышкина, имевший в Канаде адвокатскую контору, взялся за дело и подал на издательства в суд. И вот-вот должен был выиграть процесс - дело, практически было решено. Помимо гонораров он потребовал заплатить наследникам значительный моральный ущерб, который был выше самих гонораров. Этот щепетильный родственничек сдуру не стал предварительно ставить в известность единственную наследницу Нарышкина Маргариту, хоть и работал только в её интересах. Зато была поставлена нужными людьми в известность она, Ольга Александровна Бермудская. Дело пахло сотнями тысяч долларов, так как по двум романам Нарышкина уже были поставлены фильмы. "Да, мудак Степка, развелся с такой женщиной!" посетовала Бермудская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24