Никто, впрочем, не сказал — да. Щуплый все понял.
Он встал, вскинул на плечо автомат и спросил:
— Я отправлюсь туда сам, кто еще пойдет со мной? Три соплеменника поднялись:
— Мы пойдем.
— И мы пойдем, — встали остальные. Кроме Щуплого, их было двенадцать.
— Хорошо, — сказал Щуплый. — Выступаем сейчас. Один останется, чтобы довести отряд до места. А мы двинемся прямо сейчас.
Солнце быстро стало в зените, палило нещадно, пот заливал глаза, но это продолжалось недолго, потому что пить было нечего, скоро кожа стала сухой и ужасно болезненной.
К полудню прошли больше половины пути. Без мулов, небольшим отрядом идти было легче. Щуплый уже прикидывал, как они устроят засаду, чтобы встретить предполагаемых врагов. Засада — это было лучшее из военной тактики и даже стратегии, что умели кавказцы. Собственно, это было все, что они знали и умели. Надо ударить исподтишка, в спину. А потом добивать с высоток. А в этой местности как раз высоток было предостаточно. Если колодец на равнине, то устроить засаду будет сложнее, но Щуплый надеялся, что горы не кончатся через двадцать километров, которые им осталось пройти.
И в этот момент они увидели впереди пыльный столб в заходящих лучах солнца. Это шла техника, только огромные машины могли поднять столько пыли. По заведенной привычке прятаться при первых же признаках близости постороннего человека двенадцать бойцов сошли с дороги и притаились за камнями.
Они не собирались нападать на колонну. Они должны были ее пропустить.
Щуплому интересно было — это едут талибы или максудовцы. Здесь, на севере, на узком клочке по соседству с Таджикистаном, еще шла война. Уже не такая страшная, как год назад, позиционная скорее, но время от времени то талибан, то «законное правительство Афганистана» объявляли широкомасштабную операцию, даже выдвигали вперед свои войска, но этим часто все и кончалось. Талибан пытался договориться с противоположной стороной, а те с талибами. Когда тайные переговоры заходили в тупик, противники и начинали показушные военные действия. Это было психологическое давление, которое, впрочем, ни на кого уже не действовало.
Колонна показалась из-за поворота. Здесь было несколько БТРов, пушки, несколько машин с солдатами.
Щуплый выглянул из-за камня — форма на солдатах была талибская.
Щуплый удивился: в этом районе талибам нечего было делать. Эту территорию контролировали их враги. Может быть, это диверсионная группа. Но для диверсантов их, во-первых, слишком много, а во-вторых, они едут себе открыто, никого не страшатся.
Щуплый подумал, что за время их похода талибы могли и взять эту территорию. Даже лучше — талибы были лояльны к Усаме Бен Ладену. Их группу они не тронут. Но на всякий случай показываться войскам бойцы не стали.
Когда колонна прошла и пыль улеглась, воины не сразу покинули свои убежища. И верно.
Через несколько минут вторая такая же колонна прошла по дороге.
Только когда час прождали и убедились, что больше никого не встретят, бойцы вышли из убежищ.
Снова двинулись в путь, оживленно обсуждая только что увиденное. Все решили, что движение талибан уже контролирует эту гористую выжженную землю, а это значит, что враждебных талибам, а значит, и отряду территорий в Афганистане не осталось.
К колодцу вышли в сумерках.
Как и ожидали, местность здесь была полна естественных укрытий. Собственно, колодец стоял в котловине, а узкая дорога еще больше сужалась в этом месте. Щуплый подумал, что это место как будто специально предназначено для засады. Противнику негде укрыться, а бить его легко: он виден со всех сторон. Щуплый распределил огневые точки между соплеменниками, сам занял самую опасную, которая была на въезде в котловину. И они стали ждать.
Дневной переход вымотал их. Глаза слипались, ведь они не спали уже двое суток. Но спать было нельзя. Время от времени Щуплый обходил огневые точки, проверял, не спит ли кто. Но отряд бодрствовал.
Более того, через какое-то время спать совсем уже не хотелось. Непонятное возбуждение царило среди бойцов. Они пытались найти причину этого возбуждения, но не могли. А волнение все нарастало и нарастало.
Протянулось несколько тревожных и томительных часов. Приближалось время, когда должны были уже показаться остальные. Но их пока не было.
Мимо колодца прошел человек с ослом, груженным дровами, не остановился, пить не стал. Это мог быть связник, но Щуплый не стал его окликать. Связник все делал правильно. Здесь останавливаться было нельзя. Потом, если этот человек действительно их проводник, он вернется.
Взошло солнце, отряд совершил утренний намаз. А остальных все не было.
Вот теперь тревога выросла и превратилась в самые дурные предположения: отряд взбунтовался, люди потребовали отдыха, еще кто-нибудь сбежал, и все ждут, пока предателя поймают...
Но эти предположения оказались радужными по сравнению с настоящим ходом событий, узнать о которых кавказцам только предстояло.
В десять утра на дороге показался человек. Он шел, все время оглядываясь, он шатался, словно был пьян.
Издали нельзя было рассмотреть, кто это.
Но почему-то одинокая фигура вызвала у Щуплого прилив самого жгучего отчаяния.
Когда человек подошел поближе, оказалось, что это соплеменник, которого они оставили руководить отрядом.
Кавказец был ранен...
Глава шестидесятая
Борис Евгеньевич Тягунок был зол, как пес. Он отменил уже пару деловых встреч, перенес заседание совета на следующий день, выгнал из кабинета молодого холеного помощника, который занимал модную нынче должность пресс-секретаря, то есть такого человека, которого всегда можно было послать оправдываться перед настырными журналистами за очередную неразбериху в городском хозяйстве или за очередное, некстати всплывшее злоупотребление. А теперь, наорав на нерасторопную секретаршу, Тягунок заперся в своем кабинете и, бормоча вполголоса проклятия, собирался с мыслями, чтобы снять телефонную трубку.
А причиной такого катастрофического неудовольствия Бориса Евгеньевича была тупая ноющая боль в паху. Сейчас уже немного отпустило, а два часа назад он просто готов был выть. Никто бы не поверил губернатору, расскажи он, что два часа назад получил злобный удар по гениталиям лично от президента их республики.
Кисалин откуда-то пронюхал про конеферму и озлился, что деньги могут поплыть мимо него. Губернатор растерялся. Москвич, приходивший якобы по поводу этой самой конефермы, был, конечно, никакой не бизнесмен. Позавчера Иванов переслал ему фотографии команды Пастухова со строгим приказом — не трогать их до поры, впрочем, изредка прощупывая. Губернатор все сделал, как приказано. Он до сих пор не мог отделаться от потного страха из-за того, что запер в «Могиле» спецназовцев. И там все кончилось, к сожалению, не так гладко, как предсказывал Иванов. Двое остались в живых. Теперь и спецназовцы, и солдаты были в курсе дела. Тягунок шарахался каждой тени, потому что понимал: спецназовцы в первую очередь придут к нему, чтобы свернуть шею. Он усилил охрану, он не ночевал дома, ему хотелось сейчас же, сию секунду, вызвать на ковер начальника УВД города, пусть тот берет своих лучших бойцов и накроет квартиру Гоноросова. Пусть всех там перекрошит в мелкую крошку. Чтоб ни одного в живых не оставалось.
Но Иванов, словно угадав кровожадные мысли Тягунка, приказал — солдат не трогать — опять! Убрать разрешалось только спецназовцев. Но так, чтобы солдаты не догадались, чьих это рук дело.
Опять тайны мадридского двора! Какие-то хитрые игры. Ладно, Тягунок все сделает. Он напряг начальника УВД, тот выделил команду. Бросились искать того спецназовца, который ночевал в доме Гоноросова, но опоздали, того и след простыл. Кинулись в больницу, но и раненый спецназовец куда-то исчез.
Прокол? Прокол. Но Тягунок-то здесь при чем? И откуда поползли разговоры о конеферме? Глупость какая-то!
Губернатор пытался объяснить все президенту, но тот и слушать не стал.
Нет, понятно, что дело серьезное и пахнет почти лимоном «зеленых». Во всяком случае, по утверждению Иванова. Но ведь можно было хоть что-то объяснить.
А Кисалин прямо без предисловий: «Сегодня приедет Иванов, отдашь ему дачу в Яковлевке», да еще с таким раздражением! Вот тут Тягунок не сдержался! Отдать свою дачу? Да они что, совсем его за «шестерку» держат?
— Может, мне еще жопу ему подставить? — спросил он ядовито.
И тут же получил от Кисалина без лишних разговоров ногой в пах.
— Борис Евгеньевич, к вам Иванов, — со всем возможным подобострастием сказала по селектору секретарша.
— Зови, — проскрипел зубами Тягунок. С каким удовольствием он бы сейчас этому Иванову не дачу свою отдал, а морду набил.
Дверь распахнулась. Борис Евгеньевич внимательно взглянул на посетителя. Человек, одетый в шелковую цветную рубашку, легкие брюки, туфли, уверенно вошел в кабинет. Взгляд сосредоточенный, чуть ироничный, и совершенно никогда не скажешь, что этот человек решает какие-то серьезные дела. А еще Борис Евгеньевич своим наметанным взглядом сразу определил, что Иванов либо имеет какое-то отношение, как он называл это одним словом, к органам, либо имел к ним отношение раньше. Губернатор, конечно, и ошибиться мог, но очень уж навязчивым оказалось ощущение.
— Садитесь. — Борис Евгеньевич указал на кресло перед своим столом.
Иванов сел и положил ногу на ногу.
— Мы с вами все заочно... Рад видеть. Как мне обращаться к вам? — на всякий случай сразу спросил Тягунок.
— Ну что, я по-прежнему могу рассчитывать на вас? — не ответил на вопрос Иванов.
— Безусловно.
— Очень хорошо. Мне снова потребуется ваша помощь.
Тягунок кивнул.
— Все, что в моих силах, — сказал он.
— Не прибедняйтесь, в ваших силах сделать практически все.
— Ну уж...
— А мне на сей раз потребуется совсем немного. Я надеюсь, господин Кисалин ввел вас в курс дела? — начал он.
— Дача в полном вашем распоряжении.
— Отлично. Сегодня же туда переберемся. Это во-первых, — сказал Иванов. — Во-вторых, завтра в город приедет один наш... партнер, и я хочу обеспечить не только его безопасность, но и конфиденциальность его пребывания здесь. У меня с этим человеком состоится очень серьезная деловая встреча, от которой, собственно, и зависит исход дела. Поэтому мне нужно дать нашему партнеру убедительные гарантии безопасности и его лично, и тех переговоров, которые нам предстоят. Вы меня понимаете?
— Подключить городское Управление внутренних дел?
— Да.
— Будет сделано, — вдруг по-лакейски улыбнулся Тягунок.
— Значит, завтра мне необходимы в полное распоряжение сотрудники ГУВД. Я должен поставить в известность Кисалина?
— Зачем? Я все вопросы решаю сам. И до сих пор решал, — внушительно сказал Тягунок.
Иванов внимательно посмотрел на губернатора.
— Надо мне понимать вас так, что Кисалин не помогал в организации нашего дела?
— Ни грамма. Иванов пожевал губу.
— При распределении дивидендов я это учту, — наконец сказал он то, чего так добивался Тягунок.
Ладно, пусть Кисалин бьет его ногами в промежность. Он даст достойный ответ.
— Благодарю, — сказал Тягунок. — Только один вопрос.
— М-да.
— На какое вознаграждение я могу рассчитывать?
— А вы как оцениваете свой вклад?
— Один миллион долларов меня бы вполне устроил.
— Два, — сказал Иванов. — Вы заслужили два. И вы их получите. А вот Кисалин не получит ни гроша.
— Ну-у... Зачем уж так... Я готов от своей суммы выделить ему тысяч пятьдесят, сто...
— Это ваше дело, я благотворительностью не занимаюсь, — улыбнулся Иванов холодно и поднялся. Тягунок немедленно повторил его движение, собираясь попрощаться с ним да выпроводить из кабинета, но человек остановился и улыбнулся.
— Еще одно, — сказал он.
— Да?
— Если позволите одну личную просьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47