С утра его не видно. А должен бы торчать где-то поблизости.
— Сьогодни рано прыйихалы. Ты дэ зараз працюешь? — продолжил Борода косить под местного. Но Лэсык из интеллигентных соображений перешел на русский язык, хоть для этого ему и пришлось прикладывать героические усилия.
— А вот, напротив. Видели «контору»? Не боитесь гнева украинского народа?
— А что, надо бояться? — спросил Артист.
— Конечно! Вы так акаете, шо на пьятом этаже слышно!
И Лэсык расхохотался своей шутке. Борода тоже перешел на русский, но говорил не так, как с нами, мягчил "г" и немилосердно «шокал».
— А шо Лэсык, пан Непийвода ставит у себя компьютерную сеть?
— Хиба то сеть! Вот в Москви, там, наверно, сети!
Видимо, Лэсык готовил почву для новой шутки.
— Слушай, Лэсык, — продолжал Борода. — Можешь сделать нам дружескую услугу?
— Достать секретные данные для ФСБ? И Лэсык снова заржал.
— Нет, для ГРУ! — поддержал его Борода. Пришлось нам всем немного поржать для приличия.
— Лэсык, у вас там в «конторе» должна быть подробная карта Карпат.
— Наверно, е.
— Можешь нам распечатать?
— Шо, пойдете в Карпаты?
— Мы для того и приехали, — отозвался Артист.
— Не советую.
— Почему?
— Там ще не все бандеривци оружие сдали!!!
Это была третья шутка. Последний всплеск остроумия. Других не последовало, слава богу. Лэсык пообещал принести карту завтра сюда же, в это же время. Он всегда пьет здесь «каву» после работы. Просит у панства прощения за шутки. Он не напугал панов москвичей? Нет? Слава богу. Он и не хотел пугать. Украинский национализм — не более чем слух, распускаемый московской прессой. Здесь народ мирный, в городе живут и русские, и поляки, и евреи, и никто их не трогает. До побачэння. Ларисе — привет!
Практически все знакомцы Бороды передавали привет Ларисе.
Мы покинули «Шоколадку» и направили свои стопы на «Армянку» — конечный пункт нашей сегодняшней экскурсии. Док спросил:
— Ларису тоже знает весь город?
— Нет. Не весь, — ответил Борода. — Но постепенно узнает.
И тут же переключился на другую тему:
— Вот в этом вся и подлость! Они — мирный народ, москалей не трогают! Нам что, живите! А поди ты устройся на работу с фамилией Иванов! Нет, конечно, никто тебе не скажет, что, мол, москалей не берем. Просто откажут по тысяче причин! В Львовском университете не осталось ни одного русского профессора. О евреях я уж не говорю. Так евреи хоть уехали, а русским податься некуда! Профессор Скобелев, историк, друг Льва Гумилева, кормится тем, что потихоньку распродает свою библиотеку! А новые профессора истории учат, что Трою основали запорожские казаки. Это не шутка, я сам учебники видел... А народу время от времени подкидывают что-нибудь для поддержания накала. Вот здесь, — Борода показал на летнее кафе, — год назад в пьяной драке убили гениального украинского композитора Игоря Билозира. Его так любил народ, что последние несколько лет он бомжевал, потерял всяческий человеческий облик. Вот только гонор и национальное самосознание не потерял. Какие-то ребята пили пиво и говорили по-русски. Он полез им объяснять примитивность и убогость русского языка и воспевать величие и певучесть украинской мовы. Его уронили на асфальт, он копыта и откинул. Что здесь было! Мигом вспомнили своего забытого гения. И тебе митинги, и тебе общества в защиту, и общества борьбы. Разумеется, убили русские! И не просто русские, а, конечно, московские спецслужбы уничтожили гордость украинской нации.
— Ну, тебе-то, Андрей, наверно, бояться нечего? — деликатно поинтересовался Док.
— Как сказать. Когда пошла первая волна национализма, году этак в девяностом, я имел неосторожность высказывать некоторые свои мысли вслух. Кое-кто должен помнить. Я потом, конечно, сделал вид, что осознал, пересмотрел, глубоко и искренне раскаялся и к тому же случайно выяснил, что мой прапрадед был запорожским казаком. Написал громадного козака на коне на фоне ржи и неба — чтоб получился жовтоблакитный прапор — и вывесил этот кошмар у Ларисы — там у меня приемная. Но, кстати, это все равно не помогло. На «пятачок» — это местный уличный вернисаж — добро пожаловать. А в спилку мытцив, то бишь Союз художников, я себе дорогу закрыл навсегда. В Институт прикладного искусства — тоже. На выставку — ни одной работы за последние десять лет. А после училища куда меня только не приглашали...
Под эти излияния Борода дотащил нас до очередной забегаловки. Здесь тоже пили кофе, причем прямо на улице. То есть столиками это замечательное заведение оборудовано не было, а просто сидели люди на бордюрах, стояли у стенки, беседовали. И у всех в руках были чашечки с кофе.
— Не слишком ли много мы пьем кофе, господа? — поинтересовался Док у Бороды.
— А разве много? — удивился Борода. Док пощупал у него пульс.
— Сто сорок, как после километра. У вас не бывает болей в области груди? Затрудненное дыхание, страх смерти?
— Стенокардия? — понял Борода. — У меня инфаркт был в девяносто шестом. Но это не от кофе, мне кофе не вредит.
— Что мы здесь делаем? — перебил я этот сугубо медицинский разговор. Честно говоря, мне надоели эти полубесцельные хождения.
— Ждем Гришу, он обязательно сюда подойдет, — ответил Борода и для убедительности глянул на часы.
Но мне что-то не поверилось. Борода волновался.
Пришлось все же заказать знойный напиток, про который Борода соврал, что он не вызывает болезней сердца. А чтоб сосуды сначала расширились, а потом обратно сузились, взяли и по коньячку.
Узкая улица, мощенная брусчаткой, называлась Армянской, а гадюшник и место тусовки — соответственно Армянкой. Публика была патлата и экстравагантна, нетрудно было догадаться, что сюда на недорогие кофе и коньяк слетается местная богема. Борода здесь явно был своим человеком. Прошло минут двадцать, мы давно уже закончили эксперименты над своими сосудами, а Гриши все не было. Зато мы увидели нечто, значительно превзошедшее наши самые смелые ожидания.
Из-за утла появился почти взвод солдат в зеленой униформе и козырькастых кепи. На них были портупей, погоны и какие-то регалии. У офицера болталась сабля. Шли они не строем, но организованно. Несколько зеленых нырнули в гадюшник, остальные стали при входе и пошли рыскать глазами по патлатым завсегдатаям Армянки. Тут мы пронаблюдали занятную сцену. Деятели культуры областного масштаба (в придачу непризнанные) попали в смешную западню. Как можно было догадаться, использованные чашечки здесь было принято возвращать внутрь заведения. На этом зиждилось разрешение наслаждаться кофеем не в духоте, а на воздушке. Появление портупей означало проверку соблюдения этого общественного договора. Творческие люди сразу захотели домой. Но чтобы попасть домой, надо было вернуть посуду ее законному владельцу. А с этим были проблемы и, судя по наступившей нервной тишине с легкими шепотками, серьезные. Мне стало любопытно, что предпочтет это сонмище талантов: тащить кофейную гущу домой, растолкать портупеи и проникнуть в помещение, бросить тару на произвол судьбы или, наконец, пассивно ждать дальнейшего развития событий.
Самым безопасным казался третий вариант. Чашки ставили под стеночку и пятились задком. Но не тут-то было. Гвардейцы бросились веером и переловили всех, отрекшихся от гущи или даже от недопитого кофе. Пойманные лепетали какие-то оправдания, голоса звучали вопросительно.
— В чем, собственно, дело?
Гвардия указала на следы преступления — чашки.
— Так мы сейчас уберем! Мигом! На цирлах!
Но насколько я мог разобрать местный диалект, им объяснили, что поздно — преступление совершено, засчитано, предстоит суд и правеж. Пленных потащили в ближайшую арку. Там, видимо, заседали присяжные.
Мы с Бородой чашек, разумеется, не бросали. Мы их давно отнесли куда надо. Мы Гришу ждали. Мы беседовали. Вот только у Бороды, как я заметил, дрожали колени. Он уже не нервничал, он боялся. Хотя виду старался не подавать.
— Это кто такие? УНСО? — спросил Артист.
— Сечевые стрельцы, — ответил Борода. — Которых в восемнадцатом году школьники от...дили.
Борода говорил, стараясь подавить дрожь в голосе, по не шепотом, открыто. Как раз в этот момент этапируемых волокли мимо нас, и этих слов экзекуторы не могли не слышать. Слова возымели сильное, подобное взрыву, действие. Стрельцы стали как вкопанные. Изловленная богема практически вся была выпущена — руки вояк разжались непроизвольно. Я увидел: это было бешенство — и подумал, что по логике, если Борода нанес смертельное оскорбление, все подразделение этих самых сечевых стрельцов должно было бы молниеносно броситься на нас, чтобы разорвать на куски. Но этого не произошло — да, портупеи развернулись в нашу сторону, да, глаза их сверкали яростью, я видел даже пену в уголках губ. Но бросок откладывался до окончания переговоров. Переговоры должны были кончиться не в нашу пользу, но если противник в них нуждался — значит, был не столь уж опасен.
— Що вы, панэ, казалы? — уточнил офицер.
— Я вспомнил героизм львувських дзети, — ответил Борода, все так же отчаянно борясь с дрожью в голосе.
И вот тогда произошел бросок.
Я давно оценил ситуацию. Нам сейчас совершенно ни к чему была вся эта заваруха, но и выхода у нас не было — только драться. Врагов было тринадцать человек. Еще пятеро или шестеро болтались где-то в недрах кофейни. Так что в ближайшие секунды противник мог получить подкрепление. Нам ждать подхода резерва не приходилось. За все время торчания в этом оказавшемся небезопасным месте Муха так и не замаячил ни вдали, ни поблизости. Но настоящих бойцов среди зеленых френчей почти не было. Некоторую опасность в принципе могли представлять офицер со своей шашкой и четверо действительно здоровых лбов. Боцман, Док и Артист сориентировались не хуже меня. Борода — подавно, он сам затеял всю эту игру. Мы стояли уже не кучкой, а шеренгой, за спиной была стена дома. Нас было четверо (Борода с дрожью в коленях не в счет), и двухметровых было четверо. Все по-честному. Двухметровые оказались в первом ряду еще на стадии сверкания глазами. Они не то чтобы сами протиснулись вперед, скорее их протиснули менее рослые однополчане. Бороде доставалась сабля. Ну, пусть сам выкручивается, раз заварил такую кашу.
Противник пошел в атаку боевым порядком, именуемым в народе незамысловатым словом «толпа». Наша четверка одновременно увернулась от пудовых кулачищ амбалов и почти одновременно провела четыре прямых в челюсть. Хороший удар для случая с более высоким и тяжелым противником. Удар идет снизу и не поглощается массой тела, а забрасывает голову назад. Вестибулярный аппарат глючит, и человек валится на спину. Лбы повалились и произвели давку и сумятицу. Наша дальнейшая тактика описывалась простой формулой: бей ближайшую морду. И бей так, чтобы не пришлось добавлять. При хорошей реакции это не настолько сложное дело. Главное — видеть перед собой всю панораму и не подпустить кого-нибудь сбоку или сзади в тот момент, когда ты занят очередной мордой. И ни на что не отвлекаться. Но я все же отвлекся. На хорошее зрелище: Борода бился не на жизнь, а на смерть с офицером сечевиков. Офицер поступил мудро, оставил свою саблю в ножнах, иначе либо сам бы напоролся на нее в свалке, либо покалечил бы своих. А теперь он и не мог воспользоваться оружием — не успевал. Борода бил ему морду не столь успешно, как мои ребята, но с гораздо большим ожесточением. Но и Бороде доставалось. Прикрываться он абсолютно не умел, рожа у него была в такой же кровище, как и у сечевика.
За это зрелище я чуть было не заплатил — пока я зевал, на мне повисли трое стрельцов и чуть не свалили с ног. Черт бы побрал этого Кулика, этого Бороду! Только этого нам и не хватало — завалить задание из-за такой ерунды! А рядом уже замаячили те самые, из кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Сьогодни рано прыйихалы. Ты дэ зараз працюешь? — продолжил Борода косить под местного. Но Лэсык из интеллигентных соображений перешел на русский язык, хоть для этого ему и пришлось прикладывать героические усилия.
— А вот, напротив. Видели «контору»? Не боитесь гнева украинского народа?
— А что, надо бояться? — спросил Артист.
— Конечно! Вы так акаете, шо на пьятом этаже слышно!
И Лэсык расхохотался своей шутке. Борода тоже перешел на русский, но говорил не так, как с нами, мягчил "г" и немилосердно «шокал».
— А шо Лэсык, пан Непийвода ставит у себя компьютерную сеть?
— Хиба то сеть! Вот в Москви, там, наверно, сети!
Видимо, Лэсык готовил почву для новой шутки.
— Слушай, Лэсык, — продолжал Борода. — Можешь сделать нам дружескую услугу?
— Достать секретные данные для ФСБ? И Лэсык снова заржал.
— Нет, для ГРУ! — поддержал его Борода. Пришлось нам всем немного поржать для приличия.
— Лэсык, у вас там в «конторе» должна быть подробная карта Карпат.
— Наверно, е.
— Можешь нам распечатать?
— Шо, пойдете в Карпаты?
— Мы для того и приехали, — отозвался Артист.
— Не советую.
— Почему?
— Там ще не все бандеривци оружие сдали!!!
Это была третья шутка. Последний всплеск остроумия. Других не последовало, слава богу. Лэсык пообещал принести карту завтра сюда же, в это же время. Он всегда пьет здесь «каву» после работы. Просит у панства прощения за шутки. Он не напугал панов москвичей? Нет? Слава богу. Он и не хотел пугать. Украинский национализм — не более чем слух, распускаемый московской прессой. Здесь народ мирный, в городе живут и русские, и поляки, и евреи, и никто их не трогает. До побачэння. Ларисе — привет!
Практически все знакомцы Бороды передавали привет Ларисе.
Мы покинули «Шоколадку» и направили свои стопы на «Армянку» — конечный пункт нашей сегодняшней экскурсии. Док спросил:
— Ларису тоже знает весь город?
— Нет. Не весь, — ответил Борода. — Но постепенно узнает.
И тут же переключился на другую тему:
— Вот в этом вся и подлость! Они — мирный народ, москалей не трогают! Нам что, живите! А поди ты устройся на работу с фамилией Иванов! Нет, конечно, никто тебе не скажет, что, мол, москалей не берем. Просто откажут по тысяче причин! В Львовском университете не осталось ни одного русского профессора. О евреях я уж не говорю. Так евреи хоть уехали, а русским податься некуда! Профессор Скобелев, историк, друг Льва Гумилева, кормится тем, что потихоньку распродает свою библиотеку! А новые профессора истории учат, что Трою основали запорожские казаки. Это не шутка, я сам учебники видел... А народу время от времени подкидывают что-нибудь для поддержания накала. Вот здесь, — Борода показал на летнее кафе, — год назад в пьяной драке убили гениального украинского композитора Игоря Билозира. Его так любил народ, что последние несколько лет он бомжевал, потерял всяческий человеческий облик. Вот только гонор и национальное самосознание не потерял. Какие-то ребята пили пиво и говорили по-русски. Он полез им объяснять примитивность и убогость русского языка и воспевать величие и певучесть украинской мовы. Его уронили на асфальт, он копыта и откинул. Что здесь было! Мигом вспомнили своего забытого гения. И тебе митинги, и тебе общества в защиту, и общества борьбы. Разумеется, убили русские! И не просто русские, а, конечно, московские спецслужбы уничтожили гордость украинской нации.
— Ну, тебе-то, Андрей, наверно, бояться нечего? — деликатно поинтересовался Док.
— Как сказать. Когда пошла первая волна национализма, году этак в девяностом, я имел неосторожность высказывать некоторые свои мысли вслух. Кое-кто должен помнить. Я потом, конечно, сделал вид, что осознал, пересмотрел, глубоко и искренне раскаялся и к тому же случайно выяснил, что мой прапрадед был запорожским казаком. Написал громадного козака на коне на фоне ржи и неба — чтоб получился жовтоблакитный прапор — и вывесил этот кошмар у Ларисы — там у меня приемная. Но, кстати, это все равно не помогло. На «пятачок» — это местный уличный вернисаж — добро пожаловать. А в спилку мытцив, то бишь Союз художников, я себе дорогу закрыл навсегда. В Институт прикладного искусства — тоже. На выставку — ни одной работы за последние десять лет. А после училища куда меня только не приглашали...
Под эти излияния Борода дотащил нас до очередной забегаловки. Здесь тоже пили кофе, причем прямо на улице. То есть столиками это замечательное заведение оборудовано не было, а просто сидели люди на бордюрах, стояли у стенки, беседовали. И у всех в руках были чашечки с кофе.
— Не слишком ли много мы пьем кофе, господа? — поинтересовался Док у Бороды.
— А разве много? — удивился Борода. Док пощупал у него пульс.
— Сто сорок, как после километра. У вас не бывает болей в области груди? Затрудненное дыхание, страх смерти?
— Стенокардия? — понял Борода. — У меня инфаркт был в девяносто шестом. Но это не от кофе, мне кофе не вредит.
— Что мы здесь делаем? — перебил я этот сугубо медицинский разговор. Честно говоря, мне надоели эти полубесцельные хождения.
— Ждем Гришу, он обязательно сюда подойдет, — ответил Борода и для убедительности глянул на часы.
Но мне что-то не поверилось. Борода волновался.
Пришлось все же заказать знойный напиток, про который Борода соврал, что он не вызывает болезней сердца. А чтоб сосуды сначала расширились, а потом обратно сузились, взяли и по коньячку.
Узкая улица, мощенная брусчаткой, называлась Армянской, а гадюшник и место тусовки — соответственно Армянкой. Публика была патлата и экстравагантна, нетрудно было догадаться, что сюда на недорогие кофе и коньяк слетается местная богема. Борода здесь явно был своим человеком. Прошло минут двадцать, мы давно уже закончили эксперименты над своими сосудами, а Гриши все не было. Зато мы увидели нечто, значительно превзошедшее наши самые смелые ожидания.
Из-за утла появился почти взвод солдат в зеленой униформе и козырькастых кепи. На них были портупей, погоны и какие-то регалии. У офицера болталась сабля. Шли они не строем, но организованно. Несколько зеленых нырнули в гадюшник, остальные стали при входе и пошли рыскать глазами по патлатым завсегдатаям Армянки. Тут мы пронаблюдали занятную сцену. Деятели культуры областного масштаба (в придачу непризнанные) попали в смешную западню. Как можно было догадаться, использованные чашечки здесь было принято возвращать внутрь заведения. На этом зиждилось разрешение наслаждаться кофеем не в духоте, а на воздушке. Появление портупей означало проверку соблюдения этого общественного договора. Творческие люди сразу захотели домой. Но чтобы попасть домой, надо было вернуть посуду ее законному владельцу. А с этим были проблемы и, судя по наступившей нервной тишине с легкими шепотками, серьезные. Мне стало любопытно, что предпочтет это сонмище талантов: тащить кофейную гущу домой, растолкать портупеи и проникнуть в помещение, бросить тару на произвол судьбы или, наконец, пассивно ждать дальнейшего развития событий.
Самым безопасным казался третий вариант. Чашки ставили под стеночку и пятились задком. Но не тут-то было. Гвардейцы бросились веером и переловили всех, отрекшихся от гущи или даже от недопитого кофе. Пойманные лепетали какие-то оправдания, голоса звучали вопросительно.
— В чем, собственно, дело?
Гвардия указала на следы преступления — чашки.
— Так мы сейчас уберем! Мигом! На цирлах!
Но насколько я мог разобрать местный диалект, им объяснили, что поздно — преступление совершено, засчитано, предстоит суд и правеж. Пленных потащили в ближайшую арку. Там, видимо, заседали присяжные.
Мы с Бородой чашек, разумеется, не бросали. Мы их давно отнесли куда надо. Мы Гришу ждали. Мы беседовали. Вот только у Бороды, как я заметил, дрожали колени. Он уже не нервничал, он боялся. Хотя виду старался не подавать.
— Это кто такие? УНСО? — спросил Артист.
— Сечевые стрельцы, — ответил Борода. — Которых в восемнадцатом году школьники от...дили.
Борода говорил, стараясь подавить дрожь в голосе, по не шепотом, открыто. Как раз в этот момент этапируемых волокли мимо нас, и этих слов экзекуторы не могли не слышать. Слова возымели сильное, подобное взрыву, действие. Стрельцы стали как вкопанные. Изловленная богема практически вся была выпущена — руки вояк разжались непроизвольно. Я увидел: это было бешенство — и подумал, что по логике, если Борода нанес смертельное оскорбление, все подразделение этих самых сечевых стрельцов должно было бы молниеносно броситься на нас, чтобы разорвать на куски. Но этого не произошло — да, портупеи развернулись в нашу сторону, да, глаза их сверкали яростью, я видел даже пену в уголках губ. Но бросок откладывался до окончания переговоров. Переговоры должны были кончиться не в нашу пользу, но если противник в них нуждался — значит, был не столь уж опасен.
— Що вы, панэ, казалы? — уточнил офицер.
— Я вспомнил героизм львувських дзети, — ответил Борода, все так же отчаянно борясь с дрожью в голосе.
И вот тогда произошел бросок.
Я давно оценил ситуацию. Нам сейчас совершенно ни к чему была вся эта заваруха, но и выхода у нас не было — только драться. Врагов было тринадцать человек. Еще пятеро или шестеро болтались где-то в недрах кофейни. Так что в ближайшие секунды противник мог получить подкрепление. Нам ждать подхода резерва не приходилось. За все время торчания в этом оказавшемся небезопасным месте Муха так и не замаячил ни вдали, ни поблизости. Но настоящих бойцов среди зеленых френчей почти не было. Некоторую опасность в принципе могли представлять офицер со своей шашкой и четверо действительно здоровых лбов. Боцман, Док и Артист сориентировались не хуже меня. Борода — подавно, он сам затеял всю эту игру. Мы стояли уже не кучкой, а шеренгой, за спиной была стена дома. Нас было четверо (Борода с дрожью в коленях не в счет), и двухметровых было четверо. Все по-честному. Двухметровые оказались в первом ряду еще на стадии сверкания глазами. Они не то чтобы сами протиснулись вперед, скорее их протиснули менее рослые однополчане. Бороде доставалась сабля. Ну, пусть сам выкручивается, раз заварил такую кашу.
Противник пошел в атаку боевым порядком, именуемым в народе незамысловатым словом «толпа». Наша четверка одновременно увернулась от пудовых кулачищ амбалов и почти одновременно провела четыре прямых в челюсть. Хороший удар для случая с более высоким и тяжелым противником. Удар идет снизу и не поглощается массой тела, а забрасывает голову назад. Вестибулярный аппарат глючит, и человек валится на спину. Лбы повалились и произвели давку и сумятицу. Наша дальнейшая тактика описывалась простой формулой: бей ближайшую морду. И бей так, чтобы не пришлось добавлять. При хорошей реакции это не настолько сложное дело. Главное — видеть перед собой всю панораму и не подпустить кого-нибудь сбоку или сзади в тот момент, когда ты занят очередной мордой. И ни на что не отвлекаться. Но я все же отвлекся. На хорошее зрелище: Борода бился не на жизнь, а на смерть с офицером сечевиков. Офицер поступил мудро, оставил свою саблю в ножнах, иначе либо сам бы напоролся на нее в свалке, либо покалечил бы своих. А теперь он и не мог воспользоваться оружием — не успевал. Борода бил ему морду не столь успешно, как мои ребята, но с гораздо большим ожесточением. Но и Бороде доставалось. Прикрываться он абсолютно не умел, рожа у него была в такой же кровище, как и у сечевика.
За это зрелище я чуть было не заплатил — пока я зевал, на мне повисли трое стрельцов и чуть не свалили с ног. Черт бы побрал этого Кулика, этого Бороду! Только этого нам и не хватало — завалить задание из-за такой ерунды! А рядом уже замаячили те самые, из кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54