Но Горбачев отменил визит. Обосрался, сучий потрох. Чем все это кончилось, сам знаешь.
- Чем?
- Тем, что талибы уже в Кабуле! Тем, что весь Афган - сплошная раковая опухоль! Тем, что на складах талибов хранятся семьсот тысяч тонн наркотиков нового урожая и ждут отправки в Россию! За десять лет в Афгане мы потеряли пятнадцать тысяч человек. Сейчас в год от наркотиков погибает по двадцать тысяч! Что будет дальше? Дальше будет - Средняя Азия. Метастазы этой раковой опухоли уже в Чечне. На очереди Татарстан. Вот чем! Калмыков об этом кричал еще тогда, в восемьдесят восьмом! А он знал, о чем говорит!
- Чем это кончилось для Калмыкова?
- Тем, чем и должно было кончиться.
- Его вычислили?
- Его не могли не вычислить. Он был одним из тех троих, кто знал о подготовке покушения на Горбачева. Знал Ахмед-хан, знал его начальник контрразведки. Третьим был Калмыков. Больше не знал никто.
- Он не успел уйти?
- Он не мог уйти. Это означало признать, что он работал на нас. Это погубило бы всю агентуру.
- Нельзя было его обменять?
- О чем ты говоришь? Мы даже заикнуться об этом не могли!
- Значит, у него не было выбора?
- У него был выбор. Он его сделал. Сам. Он не выдал никого. Ахмед-хан приказал его расстрелять. Но он так и не узнал, кого расстреливает.
- Как вы узнали, что он, расстрелян?
- Сначала было официальное сообщение о том, что разоблачен и приговорен к расстрелу советский шпион. Оно было рассчитано на нашу реакцию. Понятно, что никакой реакции не было. Потом сообщили, что приговор приведен в исполнение. Расстрел снимали на видео. Нашему агенту удалось достать копию пленки. Не было никаких сомнений в ее подлинности. Подтверждение поступило и из других источников.
- Что же на самом деле произошло в Пешаваре в восемьдесят восьмом году?
- Не знаю. Теперь уже не знаю. Осенью девяносто третьего поступила шифровка от нашего резидента в Индии. О том, что с ним ищет контакта человек, который назвал себя майором Калмыковым. Он сообщил, что в начале восемьдесят девятого года индийская разведка выменяла его на одного из руководителей повстанческого движения в Кашмире. Четыре года он лечился в Тибете. Он просил помочь ему вернуться в Россию. Мы запретили резиденту вступать с ним в контакт.
- Почему?
- Мы были уверены, что это провокация. А потом... Потом был октябрь девяносто третьего. "Каскаду" приказали штурмовать Белый дом. Я заявил, что "Каскад" создан для диверсионно-разведывательной деятельности за рубежом, а не для полицейских операций. Этого нам не простили. "Каскад" разогнали. Отправили дослуживать в округа. Лучших из лучших. Вышвырнули, как использованный гондон! Я обивал пороги, просил: уберите меня, но не губите отряд. Нет, Россия миролюбивая страна, она не посылает за рубеж диверсантов. Будьте вы прокляты! Будьте вы все прокляты!
- Кого вы проклинаете, товарищ генерал-лейтенант?
- Их. Всех. Все просрали. Бездарно, пошло. Подло! Предали армию, предали народ. Тошно, парень. Тошно мне на это смотреть. Мне бы остаться в Афгане. Бог миловал. Он не миловал. Он наказал. Наказал жизнью. За что?
- Чему вы удивляетесь? С вами обошлись так же, как вы с Калмыковым. Использовали и вышвырнули.
- Ты! Щенок! Не тебе судить!
- Почему? Я своих не бросал никогда. Мы никогда не хоронили друзей до того, как их хоронили. Сами, своими руками. Только после этого мы с ними прощались.
- Калмыков выполнил свой долг!
- А вы? Вы свой долг выполнили? Ваш долг был - вытащить его. Как? Не знаю. Это должны знать вы. Почему вы не приказали индийскому резиденту установить личность человека, который назвал себя Калмыковым?
- Мы были уверены, что он погиб.
- А проверить?
- У меня уже не было этой возможности. После октября девяносто третьего я был отстранен от оперативной работы. И хватит об этом. Хватит! У тебя еще есть вопросы?
- Вы сказали, что у Калмыкова было очень сильное биополе. Что вы имели в виду?
- Ну, он мог останавливать электронные часы. Подносил руку останавливались. Убирал - шли. У наших психологов зашкаливали все приборы. Пленные душманы на допросах пели у него без всякого скополамина. Что еще? За сутки предсказывал подземные толчки. Как змеи. Почему ты об этом спросил?
- После выхода из лагеря его должны были перехватить мурманские бандиты. Четверо. На двух трупах никаких следов. У них констатировали инфаркт. Он мог его вызвать?
- Трудно сказать. У него была теория. О том, что человек несет свою смерть в себе. Ее блокирует воля к жизни. Она слабеет в старости, от болезней. Но можно ее и подавить. Блокировка исчезает, человека убивает то, чего он больше всего боялся. Ты сказал, бандиты? Не исключаю, что их мог убить страх.
- Он их не мог убить. Он их убил.
- Возможно. Сам-то я в эту чертовщину не верю, но Калмыков относился к ней очень серьезно.
- Вы все время говорите о нем в прошедшем времени.
- А как я могу о нем говорить? Он для меня - был.
- Он не был. Он есть.
- Что ты о нем знаешь?
- То, чего не знаете вы. Я расскажу, что было с ним дальше. Он понял, что помощи от вас не дождется. И стал пробираться в Россию сам. Он вернулся в Афганистан. Через афгано-таджикскую границу переходил с группой наркокурьеров. Другого способа не было. Об этом он рассказал моему другу, руководителю реабилитационного центра. Караван наткнулся на засаду. В ней были наши солдаты из Двести первой дивизии. В перестрелке его ранило в голову. И тут ему повезло. Может быть, единственный раз в жизни. Его узнал командир роты. Он служил вместе с Калмыковым в Чучковской бригаде. Поэтому его отправили в наш военный госпиталь. Сначала в Душанбе, а оттуда санрейсом в Москву. Здесь ему и сделали операцию. Если бы не эта случайность, он так бы и сдох на границе. Я сказал "повезло"? В этом я уже не уверен. Даже не знаю, что было бы для него лучше: сдохнуть на афгано-таджикской границе или провести остаток жизни в российской тюрьме.
- Не говори загадками!
- Его выпустили по амнистии. На амнистию он не имел права, так как в декабре восемьдесят четвертого года военный трибунал в Кандагаре приговорил его к смертной казни, разжаловал и лишил всех наград. Почему не был отменен приговор трибунала?
- Да не было никакого трибунала! Я же сказал: это была инсценировка, операция прикрытия. О трибунале не знает никто.
- Кое-кто знает.
- Этого не может быть.
- Откуда же знаю я?
- Да, откуда?
- От человека, который намерен на основании этого приговора объявить Калмыкова во всероссийский розыск. Вероятно, он нашел протоколы трибунала в архиве.
- Чушь! Их никогда не было в архиве. Я сразу изъял протокол.
- Где он сейчас?
- У меня.
- Покажите.
- Почему я должен тебе доверять?
- Потому что я единственный, кто может что-то сделать для человека, который был вам, как сын. Вы не смогли ему помочь. А я попробую. Не уверен, что получится, но попробую.
- Почему ты занимаешься этим делом?
- Я не хочу, чтобы мне было тошно смотреть на себя по утрам в зеркало. Это мешает бриться.
- Я тебе почему-то верю, парень. Не знаю почему, но верю. Всю жизнь я не доверял никому. А теперь чувствую себя так, будто с моих плеч снимают рюкзак. Неподъемный. Свинцовый.
- Так снимите.
- Сниму. Да, сниму. Мне уже не под силу его тащить. Ты получишь документы. Все. Я перекладываю этот груз на тебя. Понимаешь, что я хочу этим сказать?
- Понимаю.
- Помоги ему, капитан спецназа Пастухов. Помоги моему сыну!.."
Глава десятая
ХОД В ИГРЕ
I
Ровно в двенадцать к офису "МХ плюс" подкатили черный "Мерседес-600" и темно-вишневая "Вольво-940". Из низкого, на уровне тротуара, окна полуподвала мы могли видеть только ноги приехавших. Ног было четыре. Две ноги короткие, в черных брюках, две другие длинные, в темно-синем, в мелкий рубчик, вельвете. На всех ногах были черные кожаные туфли, выдававшие в их владельцах людей, которые не часто ступают на пыльный московский асфальт.
В дверь позвонили. Боцман убрал со стола в приемной снимки и на правах хозяина пошел открывать. Вошел Мамаев, а с ним человек, которого мы видели на многих фото рядом с Мамаевым. Он-то и был в стильном вельвете: рослый пятидесятилетний господин с высокомерным и словно бы слегка сонным лицом. Это был начальник службы безопасности компании "Интертраст", бывший опер с Петровки, подполковник милиции Тюрин.
Мне не очень нравился план, предложенный Буровым. Он был остроумный и базировался на тонком понимании психологии. В самом деле, дать человеку надежду, а затем отнять ее - сильный способ сломать контрагента. Но такой план хорош только в теории. Когда речь идет о живых людях, остроумие его начинает попахивать дьявольщиной. С живыми людьми в такие игры играть нельзя.
Никакой расположенности к Мамаеву у меня и раньше не было. Теперь же, когда практически до конца, за исключением не имеющих принципиального; значения частностей, выяснилась его роль в затеянной им же самим интриге, он не вызывал у меня ни малейшего сочувствия.
Я ничего не имел против того, что Буров выкатит Мамаеву счет по полной программе и заставит уплатить по нему. Но способ достижения этой цели вызывал у меня очень большие сомнения. И чем больше я о нем думал, тем меньше он мне нравился.
Нельзя лишать человека шанса. Мамаев имел право на шанс. Не больше, чем любой другой человек. Но и не меньше. Я решил дать ему этот шанс.
С такой установкой на матч я и начал игру: провел Мамаева в кабинет, предложил ему кресло за черным письменным столом и положил перед ним папку с протоколами военного трибунала, приговорившего Калмыкова к смертной казни.
Мамаеву хватило десяти минут, чтобы ознакомиться с делом. Он достал из кейса какую-то старую школьную тетрадку, заполненную мелкими убористыми строчками, и выборочно сравнил то, что в ней написано, с протоколами трибунала. Затем еще раз внимательно прочитал приговор и закрыл папку. Это был правильно предсказанный Буровым момент обретения надежды. Но даже следа удовлетворения не мелькнуло на хмуром лице Мамаева. Напротив, он еще больше помрачнел, поднял на начальника службы безопасности тяжелый ненавидящий взгляд и негромко спросил:
- Что это?
Тюрин молча пожал плечами.
- Что это? - так же негромко, бешено повторил Мамаев.
- Протоколы трибунала, - ответил начальник службы безопасности. И этот простой ответ на простой вопрос произвел неожиданный и очень сильный эффект.
- Протоколы трибунала? Какого трибунала? Которого не было? Которого не было и быть не могло? Какого, я тебя спрашиваю, трибунала?!
Маленький кабинет агентства "МХ плюс" заполнила предгрозовая свинцовая тишина. Миг - и молния звезданет в стол, от тяжелого грома содрогнется Москва, в груду развалин превратится старый дом на Неглинке, и весть о новом теракте ужаснет весь цивилизованный мир: да что же происходит в этой загадочной, непредсказуемой, жуткой России?
В загадочной, непредсказуемой, жуткой России происходила загадочная, непредсказуемая, слегка жутковатая, но в общем и целом вполне обычная российская жизнь. Два респектабельных господина, один из которых грузно сидел в кресле за черным офисным столом, а второй на стуле пристроился сбоку, держали напряженную паузу, а два других, я и Артист, как зрители очень камерного театра, с диванчика наблюдали за ними в ожидании, чем кончится их молчаливое противостояние. Мухе и Боцману билетов на спектакль не досталось из-за малой вместимости зала. Мамаев и присутствием Артиста был недоволен, но Артист твердо заявил, что не может оставить друга без моральной поддержки. А поскольку это была наша территория и правила на ней устанавливали мы, Мамаеву пришлось смириться.
Тюрин понял, вероятно, что ему не стоит дожидаться грома и молнии, и применил прием, который современные политологи именуют экспортом кризисов, а в старину называли "с больной головы на здоровую".
- Господин Пастухов, потрудитесь объяснить, как у вас оказались эти бумаги!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39