— Залман посмотрел через борт. Снизу доносился треск льда, оттесняемого от причала. — Он может высадить нас где угодно, нагрев таким образом руки.
— А чего ты ожидал? Украшенных драгоценными камнями ворот? Гурий верхом на конях, строящих глазки всем прибывшим? Слишком уж ты недоверчив.
Даниил увидел, что брат заулыбался, и обрадовался этому.
— Новая жизнь, Фрат. Даже не верится.
Тот промолчал. Они стояли рядом, глядя на грузовые пристани. За поручнем что-то замаячило, мимо них двигалась какая-то скала, и оба брата невольно отступили. Через секунду Даниил узнал в ней мол. Тяжелогруженое судно по-прежнему сидело глубоко в воде.
Новая жизнь. Залман продолжал бормотать это себе под нос, взбираясь по трапу на Северную набережную. Он ощущал на себе камни. Драгоценности из кувшина, принадлежащие ему, данные в вознаграждение. На его шее висел прозрачный камень, по-прежнему прохладный, ощутимый на горячем теле.
Следом поднялся Даниил. Вода внизу пахла человеческими фекалиями. Он никак не ожидал такого от Лондона. Попытался вспомнить, как описывал его Корнелиус: Пиккадилли в газовом освещении, и город — яркий, холодный, как бриллиант.
Даниил мысленно представил себе этот город. Камни терлись о его кожу. Где-то в белой от тумана дали звонили церковные колокола.
2 декабря 1833 года. Первый понедельник рождественского поста. Братья приехали в холодный год, в холодное время. Вскоре Темза замерзла, и доки, отрезанные от моря, опустели. Дороги на север были непроезжими, и обледеневший Лондон ждал оттепели.
Остановились братья в отеле «Саблонье» на Лестер-сквер. Комната была узкой, с белой лепниной. Газовая лампа шипела и бормотала человеческими голосами. В первую же ночь Даниил очнулся от забытья в темноте, брат прерывисто храпел на соседней кровати. Он встал и подошел к окну, голова гудела, после плавания сон не шел к нему. Снаружи лежала пустая площадь. Тусклая луна в первой четверти висела над крышами домов.
Лондон. Даниилу он казался не красивым, а только долговечным. Смог омывал его и придавал темный цвет тесаному камню и кирпичу. Он подумал о древних иракских городах, о Вавилоне, погребенном под песчаными холмами, покинутом реками. Было непохоже, что Лондон когда-нибудь останется без реки.
Даниил удобно устроился в кресле у окна и стал ждать утра. На другой стороне площади уже стояли кебы, почтальоны клевали носами в клубах пара, идущего от лошадей.
Солнце всходило медленно, незаметно, как движение стрелок часов, навстречу ему поднимался туман.
Снизу донеслось громыхание грузовых телег. В южную сторону, к реке, проехало ландо. В его окошке бросилось в глаза что-то яркое. Одежда молодой женщины, подумал Даниил. Он видел, что они так же редки на лондонских улицах, как и на багдадских. Принялся высматривать их — в фаэтонах, в дверях ветхих домов. Шелка, драгоценности и кожу.
В шесть часов он заснул, прижавшись лбом к стеклу окна. Никто не поднимал к нему взгляда. У Арсенала старухи до полудня продавали горячее вино, руки их были в пятнах от винного осадка. А напротив окна Даниила свет падал на опущенные шторы в окнах сданных напрокат комнат — знак болезни или проституции. Но Даниил еще не понимал лондонских знаков. Пока что ему не было дела ни до чего, кроме драгоценных камней.
6 декабря. Субботнее утро. Владелец отеля, человек с гладкими, как лайковые перчатки, руками, объяснил братьям, как дойти до Бевис-Маркс. Их одежда и волосы пропитались запахами смолы и кардамона, черная ткань была еще жесткой от морской соли. Залман собственноручно распорол кармашки с камнями перед тем, как отдавать халаты в стирку, потом зашил снова.
Когда братья добрались до синагоги, там никого не было. Они ждали, пока она не заполнится — двое чужеземцев с тюрбанами в тени балкона. Сефарды в своей иностранной одежде, негромкие разговоры по-испански и запах импортных сигар, галереи, откуда женщины с впалыми щеками свысока смотрели на чужаков, не имели ничего общего с братьями. Больше Даниил и Залман никогда не посещали службу. Словно были не иудеями, а семитами в самом широком смысле слова. Евреями по крови, но не по вере.
Они шли обратно вместе, не разговаривая о сефардах. На несколько дней Лондон лишил их дара речи. Они словно бы перенеслись в иной век. Не в будущий и не в лучший, Залману так не казалось, просто в иной. Город отличался от того, который Корнелиус описывал Даниилу, а Даниил брату: был более приспособленным для жизни, менее совершенным. Булыжные мостовые в нем сменялись асфальтом, асфальт пустырями. Залмана поражал темп его жизни, бурный размах торговли — от окликавших их проституток до громадных рекламных щитов «Чудесных таблеток из червей Поттера» и «Соусов карри Даббинса», улиц, заполненных торговцами страусовыми перьями, изобретателями нержавеющих зубных коронок, продавцами устриц, выпекающими сдобы пекарями, изготовителями нетупящихся карандашей, производителями имбирного пива, уличными стряпухами, мастерами серебряных и золотых дел, торговцами алмазами и жемчугом.
Клеркенуэлл Залман обнаружил сам, два дня спустя. Коренастый, широкий в плечах человек в темной одежде слонялся по улицам с расположенными на них ювелирными магазинами и еврейскими молочными, миссионерскими организациями, где иностранцам платили полпенни за присутствие на проповеди христианского священника, с домами западных евреев. Рассматривал Залман их издали, держась в толпе и ни с кем не заговаривая.
Он соизмерял себя с тем, что видел. С людьми, с их драгоценностями, с созданной ими жизнью. Окна были полны кроличьих лапок и обезьяньих лап, трилистников из ирландского мореного дуба. Халтура, думал Залман, безвкусные безделушки. Мужчины были одеты в английскую одежду и шляпы или же стояли с непокрытыми головами в дверных проемах, прислонясь к косякам, курили трубки. Женщины несли в корзинах освященное вино и кошерное мясо. Еврейскими у них были только черты лица.
— «Чудесные таблетки из червей».
Залман пробормотал это, выделяя каждое слово. Газовая лампа вздыхала над ним, словно ворочающаяся во сне женщина. Он слышал дыхание Даниила. Они, разувшись, лежали на кроватях. Иногда разговаривали, потом часами молчали.
— Я думал, ты влюблен в камни.
— Здесь продается все, черви и драгоценности. Существуют ассенизаторы, зарабатывающие на человеческих экскрементах. В этом есть что-то замечательное.
— Если для тебя нет разницы между тем и другим, я предпочитаю камни. — С верхнего этажа доносился шум скандала. Мужчина кричал, женщина повышала голос, не уступая ему. — Что будем делать с драгоценностями?
— Сдадим напрокат королю.
— Ха! Однако мы не можем носить их вечно. Каждый день ходить по Пиккадилли, будто живые люстры.
— Я уже разговаривал с владельцем отеля. Он знает одну мастерскую, которую можно снять. Хорошую, небольшую, задешево.
— Где?
Залман не ответил и вполголоса затянул призыв муэдзина к молитве. В лондонском отеле он звучал неуместно, комично-жалобно. Голос Залмана постепенно утих, и он лежал, уставясь на потолок в пятнах, словно удивлялся, что он оказался здесь.
— Тигр, что это за мастерская?
— На Коммершл-роуд. Близко к городу и к пристани. Я сказал, что завтра ее осмотрю. Пойдем вместе? Мне пригодится твое знание английского.
Даниил кивнул:
— Если хочешь. Ты знаешь, что ищешь?
— Да. Состояние.
— Оно у нас уже есть.
Под взглядом Даниила брат отвернулся. Скандал этажом выше внезапно кончился. В тишине Залман слышал, как ветер бьет снежинками о стекла.
— Всего одно.
— Одного достаточно.
Даниил лег на спину и закрыл глаза. Заснул он быстро, свет лампы трепетал на его лице. Залман молча лежал, лампа над ним шипела и давилась собственным газом. Он протянул руку и погасил ее.
Вышли они рано. На Стрэнде еще толклись овцы. Возле Флит-стрит опрокинулась телега, и братья пробирались между растоптанной копытами капустой и перевернутыми клетками с истерично кудахчущими курами.
Коммершл-роуд оказалась красивой улицей, где жили в основном торговцы, а из публики преобладали матросы и докеры. С реки тянуло запахом ила. Постройки были новыми, дома и лавки вперемежку. Посередине каждой террасы находилась табличка с фамилией владельца или названием, которое он ей предпочел: Гондурас, Союз, Колет. Дети тащились за ними, то смеялись, то клянчили, держась на расстоянии.
В Хардуик-плейс было восемнадцать домов, пустовавшая мастерская оказалась последней. Ее витрина была забита досками. Над мастерской были еще два этажа, верхний, предназначенный для слуг, был поуже и не так украшен, как нижние, словно строителям не хватило пространства в сером лондонском небе.
— Подожди здесь.
Залман поплелся к задней части дома. Даниил смотрел ему вслед, позади простирался Лондон. Даже здесь он чувствовал себя затерявшимся в этом городе, словно влияние его распространялось и на окраинные свинарники и замерзшее болото. Над муравейниками домов почти ничто не возвышалось, кроме торчащих в небо шпилей колоколен. Вдали виднелся купол собора Святого Павла.
Когда Даниил оглянулся, подле него стояла девочка, ступни ее были обернуты кроличьими шкурками. Лицо было взволнованным, словно она хотела что-то сказать. Дети, сопровождавшие их всю дорогу, не отстали, когда братья вышли из города. Трущобы Степни находились неподалеку, восточнее. На другой стороне улицы двое мальчишек постарше стояли, прислонясь к стене под вывеской «Морские ванны Лоуренса».
Даниил улыбнулся, и у девочки от страха отвисла челюсть. Он видел, что она решает, убежать или нет. Позади нее проезжал омнибус, и ей пришлось шагнуть вперед, в канаву с сугробами грязного снега. Девочка что-то прошептала, почти неслышно; голос ее был тонким, с акцентом, распознавать который Даниил начнет только через несколько лет. Он лишь уловил в этом голосе вопросительную интонацию. Наклонился к девочке.
— Вы Иосиф и Мария?
Мальчишки по другую сторону дороги начали корчиться от смеха. Девочка опустила голову.
Она не плакала. Даниил увидел, что одна ступня у нее в крови. Откуда-то послышался резкий женский голос:
— Марта! Иди сюда!
Мальчишки снова схватились за животы от смеха. Когда девочка, оступаясь, пошла по дороге, один из них закричал ей вслед:
— Где твой осел? Где твой осел? А-ха-ха!
Голоса долетали до Залмана. Сбоку дома был усеянный устричными раковинами холмик с конской кормушкой. Позади находились обнесенный забором грязный двор и тянущийся к реке огород. Калитка висела на просмоленной веревке. Залман открыл ее и пошел к заднему крыльцу.
Почти дойдя до него, Залман услышал шум позади, словно бы позвонили в колокольчик. Он обернулся и застыл на месте.
В дальнем углу двора была собака желто-пегой масти. Она стояла, настороженно подняв голову, не лая. Залман не узнавал этой породы, он только видел позу воинственно настроенного животного, готового напасть. Собака была величиной с козу, тонконогая, с мускулистой шеей и челюстями. Когда она шла к нему, ее цепь со звоном двигалась через кольцо, пока не упала на землю возле лап.
Послышалось цоканье языком. Оба, Залман и собака, подняли взгляд. В проеме калитки стояла женщина с непокрытыми черными волосами. Глаза ее были цвета волос, но добрыми. В одной руке она держала пакет с мясом, на щеке краснел мазок крови.
— Нельзя, Дружок.
Собака спокойно вернулась в свой угол. Лишь когда женщина взглянула на Залмана и улыбнулась, он понял, что она красива. Залюбовался ее лицом с этим пятнышком крови на щеке и маленькими, изящной припухлости губами.
— Вы, должно быть, по поводу мастерской?
Голос у нее был приветливым, располагающим. Залман кивнул. Женщина улыбнулась снова, вытерла руку о юбку и протянула ее:
— Миссис Лимпус.
— Залман Леви. Рад с вами познакомиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— А чего ты ожидал? Украшенных драгоценными камнями ворот? Гурий верхом на конях, строящих глазки всем прибывшим? Слишком уж ты недоверчив.
Даниил увидел, что брат заулыбался, и обрадовался этому.
— Новая жизнь, Фрат. Даже не верится.
Тот промолчал. Они стояли рядом, глядя на грузовые пристани. За поручнем что-то замаячило, мимо них двигалась какая-то скала, и оба брата невольно отступили. Через секунду Даниил узнал в ней мол. Тяжелогруженое судно по-прежнему сидело глубоко в воде.
Новая жизнь. Залман продолжал бормотать это себе под нос, взбираясь по трапу на Северную набережную. Он ощущал на себе камни. Драгоценности из кувшина, принадлежащие ему, данные в вознаграждение. На его шее висел прозрачный камень, по-прежнему прохладный, ощутимый на горячем теле.
Следом поднялся Даниил. Вода внизу пахла человеческими фекалиями. Он никак не ожидал такого от Лондона. Попытался вспомнить, как описывал его Корнелиус: Пиккадилли в газовом освещении, и город — яркий, холодный, как бриллиант.
Даниил мысленно представил себе этот город. Камни терлись о его кожу. Где-то в белой от тумана дали звонили церковные колокола.
2 декабря 1833 года. Первый понедельник рождественского поста. Братья приехали в холодный год, в холодное время. Вскоре Темза замерзла, и доки, отрезанные от моря, опустели. Дороги на север были непроезжими, и обледеневший Лондон ждал оттепели.
Остановились братья в отеле «Саблонье» на Лестер-сквер. Комната была узкой, с белой лепниной. Газовая лампа шипела и бормотала человеческими голосами. В первую же ночь Даниил очнулся от забытья в темноте, брат прерывисто храпел на соседней кровати. Он встал и подошел к окну, голова гудела, после плавания сон не шел к нему. Снаружи лежала пустая площадь. Тусклая луна в первой четверти висела над крышами домов.
Лондон. Даниилу он казался не красивым, а только долговечным. Смог омывал его и придавал темный цвет тесаному камню и кирпичу. Он подумал о древних иракских городах, о Вавилоне, погребенном под песчаными холмами, покинутом реками. Было непохоже, что Лондон когда-нибудь останется без реки.
Даниил удобно устроился в кресле у окна и стал ждать утра. На другой стороне площади уже стояли кебы, почтальоны клевали носами в клубах пара, идущего от лошадей.
Солнце всходило медленно, незаметно, как движение стрелок часов, навстречу ему поднимался туман.
Снизу донеслось громыхание грузовых телег. В южную сторону, к реке, проехало ландо. В его окошке бросилось в глаза что-то яркое. Одежда молодой женщины, подумал Даниил. Он видел, что они так же редки на лондонских улицах, как и на багдадских. Принялся высматривать их — в фаэтонах, в дверях ветхих домов. Шелка, драгоценности и кожу.
В шесть часов он заснул, прижавшись лбом к стеклу окна. Никто не поднимал к нему взгляда. У Арсенала старухи до полудня продавали горячее вино, руки их были в пятнах от винного осадка. А напротив окна Даниила свет падал на опущенные шторы в окнах сданных напрокат комнат — знак болезни или проституции. Но Даниил еще не понимал лондонских знаков. Пока что ему не было дела ни до чего, кроме драгоценных камней.
6 декабря. Субботнее утро. Владелец отеля, человек с гладкими, как лайковые перчатки, руками, объяснил братьям, как дойти до Бевис-Маркс. Их одежда и волосы пропитались запахами смолы и кардамона, черная ткань была еще жесткой от морской соли. Залман собственноручно распорол кармашки с камнями перед тем, как отдавать халаты в стирку, потом зашил снова.
Когда братья добрались до синагоги, там никого не было. Они ждали, пока она не заполнится — двое чужеземцев с тюрбанами в тени балкона. Сефарды в своей иностранной одежде, негромкие разговоры по-испански и запах импортных сигар, галереи, откуда женщины с впалыми щеками свысока смотрели на чужаков, не имели ничего общего с братьями. Больше Даниил и Залман никогда не посещали службу. Словно были не иудеями, а семитами в самом широком смысле слова. Евреями по крови, но не по вере.
Они шли обратно вместе, не разговаривая о сефардах. На несколько дней Лондон лишил их дара речи. Они словно бы перенеслись в иной век. Не в будущий и не в лучший, Залману так не казалось, просто в иной. Город отличался от того, который Корнелиус описывал Даниилу, а Даниил брату: был более приспособленным для жизни, менее совершенным. Булыжные мостовые в нем сменялись асфальтом, асфальт пустырями. Залмана поражал темп его жизни, бурный размах торговли — от окликавших их проституток до громадных рекламных щитов «Чудесных таблеток из червей Поттера» и «Соусов карри Даббинса», улиц, заполненных торговцами страусовыми перьями, изобретателями нержавеющих зубных коронок, продавцами устриц, выпекающими сдобы пекарями, изготовителями нетупящихся карандашей, производителями имбирного пива, уличными стряпухами, мастерами серебряных и золотых дел, торговцами алмазами и жемчугом.
Клеркенуэлл Залман обнаружил сам, два дня спустя. Коренастый, широкий в плечах человек в темной одежде слонялся по улицам с расположенными на них ювелирными магазинами и еврейскими молочными, миссионерскими организациями, где иностранцам платили полпенни за присутствие на проповеди христианского священника, с домами западных евреев. Рассматривал Залман их издали, держась в толпе и ни с кем не заговаривая.
Он соизмерял себя с тем, что видел. С людьми, с их драгоценностями, с созданной ими жизнью. Окна были полны кроличьих лапок и обезьяньих лап, трилистников из ирландского мореного дуба. Халтура, думал Залман, безвкусные безделушки. Мужчины были одеты в английскую одежду и шляпы или же стояли с непокрытыми головами в дверных проемах, прислонясь к косякам, курили трубки. Женщины несли в корзинах освященное вино и кошерное мясо. Еврейскими у них были только черты лица.
— «Чудесные таблетки из червей».
Залман пробормотал это, выделяя каждое слово. Газовая лампа вздыхала над ним, словно ворочающаяся во сне женщина. Он слышал дыхание Даниила. Они, разувшись, лежали на кроватях. Иногда разговаривали, потом часами молчали.
— Я думал, ты влюблен в камни.
— Здесь продается все, черви и драгоценности. Существуют ассенизаторы, зарабатывающие на человеческих экскрементах. В этом есть что-то замечательное.
— Если для тебя нет разницы между тем и другим, я предпочитаю камни. — С верхнего этажа доносился шум скандала. Мужчина кричал, женщина повышала голос, не уступая ему. — Что будем делать с драгоценностями?
— Сдадим напрокат королю.
— Ха! Однако мы не можем носить их вечно. Каждый день ходить по Пиккадилли, будто живые люстры.
— Я уже разговаривал с владельцем отеля. Он знает одну мастерскую, которую можно снять. Хорошую, небольшую, задешево.
— Где?
Залман не ответил и вполголоса затянул призыв муэдзина к молитве. В лондонском отеле он звучал неуместно, комично-жалобно. Голос Залмана постепенно утих, и он лежал, уставясь на потолок в пятнах, словно удивлялся, что он оказался здесь.
— Тигр, что это за мастерская?
— На Коммершл-роуд. Близко к городу и к пристани. Я сказал, что завтра ее осмотрю. Пойдем вместе? Мне пригодится твое знание английского.
Даниил кивнул:
— Если хочешь. Ты знаешь, что ищешь?
— Да. Состояние.
— Оно у нас уже есть.
Под взглядом Даниила брат отвернулся. Скандал этажом выше внезапно кончился. В тишине Залман слышал, как ветер бьет снежинками о стекла.
— Всего одно.
— Одного достаточно.
Даниил лег на спину и закрыл глаза. Заснул он быстро, свет лампы трепетал на его лице. Залман молча лежал, лампа над ним шипела и давилась собственным газом. Он протянул руку и погасил ее.
Вышли они рано. На Стрэнде еще толклись овцы. Возле Флит-стрит опрокинулась телега, и братья пробирались между растоптанной копытами капустой и перевернутыми клетками с истерично кудахчущими курами.
Коммершл-роуд оказалась красивой улицей, где жили в основном торговцы, а из публики преобладали матросы и докеры. С реки тянуло запахом ила. Постройки были новыми, дома и лавки вперемежку. Посередине каждой террасы находилась табличка с фамилией владельца или названием, которое он ей предпочел: Гондурас, Союз, Колет. Дети тащились за ними, то смеялись, то клянчили, держась на расстоянии.
В Хардуик-плейс было восемнадцать домов, пустовавшая мастерская оказалась последней. Ее витрина была забита досками. Над мастерской были еще два этажа, верхний, предназначенный для слуг, был поуже и не так украшен, как нижние, словно строителям не хватило пространства в сером лондонском небе.
— Подожди здесь.
Залман поплелся к задней части дома. Даниил смотрел ему вслед, позади простирался Лондон. Даже здесь он чувствовал себя затерявшимся в этом городе, словно влияние его распространялось и на окраинные свинарники и замерзшее болото. Над муравейниками домов почти ничто не возвышалось, кроме торчащих в небо шпилей колоколен. Вдали виднелся купол собора Святого Павла.
Когда Даниил оглянулся, подле него стояла девочка, ступни ее были обернуты кроличьими шкурками. Лицо было взволнованным, словно она хотела что-то сказать. Дети, сопровождавшие их всю дорогу, не отстали, когда братья вышли из города. Трущобы Степни находились неподалеку, восточнее. На другой стороне улицы двое мальчишек постарше стояли, прислонясь к стене под вывеской «Морские ванны Лоуренса».
Даниил улыбнулся, и у девочки от страха отвисла челюсть. Он видел, что она решает, убежать или нет. Позади нее проезжал омнибус, и ей пришлось шагнуть вперед, в канаву с сугробами грязного снега. Девочка что-то прошептала, почти неслышно; голос ее был тонким, с акцентом, распознавать который Даниил начнет только через несколько лет. Он лишь уловил в этом голосе вопросительную интонацию. Наклонился к девочке.
— Вы Иосиф и Мария?
Мальчишки по другую сторону дороги начали корчиться от смеха. Девочка опустила голову.
Она не плакала. Даниил увидел, что одна ступня у нее в крови. Откуда-то послышался резкий женский голос:
— Марта! Иди сюда!
Мальчишки снова схватились за животы от смеха. Когда девочка, оступаясь, пошла по дороге, один из них закричал ей вслед:
— Где твой осел? Где твой осел? А-ха-ха!
Голоса долетали до Залмана. Сбоку дома был усеянный устричными раковинами холмик с конской кормушкой. Позади находились обнесенный забором грязный двор и тянущийся к реке огород. Калитка висела на просмоленной веревке. Залман открыл ее и пошел к заднему крыльцу.
Почти дойдя до него, Залман услышал шум позади, словно бы позвонили в колокольчик. Он обернулся и застыл на месте.
В дальнем углу двора была собака желто-пегой масти. Она стояла, настороженно подняв голову, не лая. Залман не узнавал этой породы, он только видел позу воинственно настроенного животного, готового напасть. Собака была величиной с козу, тонконогая, с мускулистой шеей и челюстями. Когда она шла к нему, ее цепь со звоном двигалась через кольцо, пока не упала на землю возле лап.
Послышалось цоканье языком. Оба, Залман и собака, подняли взгляд. В проеме калитки стояла женщина с непокрытыми черными волосами. Глаза ее были цвета волос, но добрыми. В одной руке она держала пакет с мясом, на щеке краснел мазок крови.
— Нельзя, Дружок.
Собака спокойно вернулась в свой угол. Лишь когда женщина взглянула на Залмана и улыбнулась, он понял, что она красива. Залюбовался ее лицом с этим пятнышком крови на щеке и маленькими, изящной припухлости губами.
— Вы, должно быть, по поводу мастерской?
Голос у нее был приветливым, располагающим. Залман кивнул. Женщина улыбнулась снова, вытерла руку о юбку и протянула ее:
— Миссис Лимпус.
— Залман Леви. Рад с вами познакомиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68