С некоторых пор в дочери генеральши Зонберг произошла разительная перемена. Своенравная барышня, доводившая своими выходками и свободомыслием бедную мать до сердечных приступов, неоднократно дерзившая и доктору, успокоилась. Она реже покидала дом с неизвестными матери целями, потеряла интерес к друзьям и подружкам, питающим тайную симпатию к эсерам, охотнее посещала светские рауты. Она больше не эпатировала доктора внезапным чтением горьковской песни о Соколе. Бедная мать даже поделилась с Климом Кирилловичем своими ужасными подозрениями — не готовится ли ее дочь встать в ряды цареубийц?
Спокойствие, кротость и смирение замкнутой, темноглазой девушки казались подозрительными и доктору. Он прекрасно понимал, что фрондирующая молодежь или играет в революционеров, или психически ненормальна. Правда, доктор еще не решил, что же произошло с Татьяной Эдуардовной: или ее болезнь уже перешла грань, стала необратимой и девушка действительно готовится к чему-то недоброму, или все-таки наступил очистительный кризис и она возвращается к нормальной жизни. Поэтому по просьбе ее матери он регулярно навещал семейство Зонберг и, хотя поверхностно был знаком с психиатрией, наблюдал молодую пациентку.
— У нас хорошо топят, — отозвалась низким приятным голосом генеральская дочь, — а на улицу я выхожу редко. На прошлой неделе выезжала к графине Саниной, на благотворительный концерт. Впрочем, я музыку плохо знаю, совсем в ней не разбираюсь.
— Значит, проскучали весь вечер? — поддержал разговор доктор.
— Можно сказать и так. — Татьяна повернула тонкое бледное лицо к доктору, метнула сумеречный, темный взгляд. — Впрочем, был забавный эпизод. В дамской комнате две милые барышни, кажется, участницы концерта, заспорили. Нашли место для спора! Одна из них собиралась на фронт, а другая ее подзуживала и говорила, что папа не отпустит.
— Барышни у нас чудные, романтические, — Клим Кириллович усмехнулся, — о них можно поэмы писать. А вы, Татьяна Эдуардовна, вы не собираетесь на фронт?
Генеральша отложила шитье и подняла на него возмущенный взор.
— Вы, доктор, сегодня как генерал Фанфалькин.
— Я? Генерал? — доктор нарочито преувеличенно удивился.
— Не ожидала от вас. А генерал изредка нас посещает: он был знаком с моим покойным мужем. В последний визит он прямо так и спросил у Танечки — не поедет ли она на фронт?
— Может быть, это было неловкое предложение руки и сердца? — неосторожно пошутил доктор. Татьяна смутилась, губы ее обидчиво дрогнули.
— Мне генерал никогда не нравился
— А чем генерал прославился? — осторожно спросил доктор. — Простите мне мое невежество.
— Ничего удивительного, — хозяйка дома не спешила вернуться к шитью, — вы слишком молоды. Он начинал как чиновник особых поручений. Выполнял конфиденциальные задания некоторых высокопоставленных особ, их имена я разглашать не в праве. Дослужился до действительного статского советника — четвертый класс, чин немалый. На хорошем счету у самого Государя. В военном ведомстве служит уже порядочно, в настоящее время возглавляет Управление военно-голубиной почтой. Но вряд ли занимается безобидными птичками.
— Понял, — кивнул доктор, — он связан с разведкой.
— Утверждать не берусь, — генеральша откинулась на спинку кресла. — Однако, как честная женщина, должна вас предупредить, мой покойный супруг относился к господину Фанфалькину с осторожностью. Он знал больше, чем говорил мне. Одно время генерал часто посещал нас, — она кинула многозначительный взгляд на зардевшуюся дочь, — и теперь не забывает, но заходит значительно реже.
— Он не был женат? — безразличным тоном поинтересовался доктор.
— Нет, но, как мне кажется, собирался…
Клим Кириллович досадовал, что присутствие девушки не позволяет ему подробнее расспросить пожилую даму об отношении генерала с женщинами. Татьяна Эдуардовна склонилась над куском ткани, и, держа иголку неумелыми пальцами, пыталась выровнять стежок.
— Я слышал, что у него есть слуга-японец, — сказал доктор
— Есть. Баса зовут. Тоже любитель сакэ. Фигурка колоритная. Я удивляюсь, что в нынешних обстоятельствах генерал не посчитал нужным хотя бы на время расстаться с ним.
— Мамочка, Эраст Петрович совершенно прав. Зачем ему лишать себя преданного слуги? — Татьяна, как показалась доктору, слишком горячо бросилась на защиту Фанфалькина. — А в шпионаже сейчас подозревают всех, даже европейцев. Намекают и на немцев. Между прочим, наша фамилия тоже немецкая. Как вы думаете, Клим Кириллович, не опасно ли нам теперь появляться в людных местах?
Доктор Коровкин опешил. Он никогда не задумывался, что семейство Зонбергов немецкое. Что за глупости? Тогда и Вирхов, и Фрейберг, и сотни тысяч других российских подданных петровского призыва…
— Кстати, — прервал свои размышления доктор, — Зинаида Аполлоновна, а что это за странная фамилия — Фанфалькин?
— Тоже немецкая, — пояснила печально генеральша, — более удачно русифицирована. Происходит от немецкого фон Фальке.
— А-а-а, — протянул доктор, — что-то типа русского Соколова?
— Совершенно верно, — вздохнула хозяйка.
Доктор, дождавшись, когда Татьяна отложит шитье, проверил ее пульс, одобрительно помычал, посоветовал ей и дальше принимать успокоительное и откланялся.
В голове его царила мешанина. Он теперь не исключал, что душевный кризис Татьяны Зонберг связан с любовным разочарованием. Возможно, она была в юности тайно и страстно влюблена в генерата Фанфалькина. Почему нет? Он мужчина импозантный, видный, в героическом ореоле. Недаром, недаром, казалось теперь Климу Кирилловичу, Татьяна Зонберг, находясь в бреду после полученного в поезде ранения, так пламенно декламировала «Песню о Соколе». Он-то считал, что это революционная прокламация. А это был гимн любви! Сокол — это и есть в переводе с немецкого Фанфалькин…
Но если в семействе Зонбергов благосклонно, судя по разговору, отнеслись бы к сватовству генерала, значит, предосудительных пороков у него нет. Старая Зонберг разнюхала бы!
Погруженный в раздумье, доктор брел по улице и даже не чувствовал мороза. Он, оберегая саквояж с медикаментами, автоматически уворачивался от прохожих и экипажей, полной грудью вдыхал колючий воздух, в котором причудливо мешались запахи печного дыма и конского навоза.
Он размышлял и о том, не отправиться ли прямо теперь в квартиру Муромцевых? Не изложить ли профессору все, что удалось узнать о женихе его дочери?
Сомнения грызли доктора Коровкина. Собственно говоря, ничего конкретного он и не выяснил из разговора с генеральшей Зонберг. А немецкие корни Фанфалькина и слуга-японец не повод, чтобы считать служащего в Главном Штабе генерала шпионом. Уж профессор не скатится к шпиономании.
Клим Кириллович шагал по малолюдной улице. Резкий звук автомобильного клаксона сзади заставил его вздрогнуть и обернуться.
По проезжей части, идущей под уклон с моста, мчался, набирая скорость, автомобиль. Доктор взглянул в другую сторону. Там, невдалеке, поспешно разбегалась с тротуара довольно внушительная толпа.
Рев автомобильного мотора приближался, и доктор вновь обратил взор на неизвестного лихача. Разве правила автомобильного движения, принятые городской управой, разрешают носиться по столице с такой бешеной скоростью?
До слуха донесся далекий, приглушенный грохот, выстрел Петропавловской пушки извещал наступление полудня. И в следующий миг из поравнявшегося с доктором автомобиля выпала дверца, а вместе с ней и орущий благим матом медведь.
Доктор Коровкин остолбенел, непроизвольно шагнул назад и уставился на стремительно удаляющийся автомобиль, обдавший его темным, вонючим дымом.
Никуда не сворачивая, автомобиль мчался к крыльцу гауптвахты. Какое счастье, что ни один пешеход не попал под колеса железного чудовища! Но само чудовище, уткнувшись в каменную ступеньку крыльца, мгновенно исчезло в ярком пламени взрыва.
ГЛАВА 20
— С пуделем или без пуделя, но из-под земли добыть мне этого проклятого шутника Куприна! — кричал Вирхов вслед поспешно покидающему его кабинет курьеру.
Такой клокочущей ярости от Карла Ивановича Вирхова не ожидал никто. Ни Мария Николаевна Муромцева, которая вместе со следователем к моменту взрыва находилась в нескольких десятках метров от крыльца бывшей гауптвахты, ни доктор Коровкин, с трудом оторвавший обезумевшего кандидата от лакированной дверцы автомобиля, ни сам Тернов, к этому времени благополучно доставленный в следственную камеру и осторожно помещенный на широкий кожаный диван.
Доктор Коровкин еще на месте происшествия осмотрел бедолагу. По счастью серьезных повреждений тот не имел, спасла медвежья полость, но находился в шоковом состоянии и теперь проявлял явные признаки беспокойства: порывался вскочить и бежать, и доктор только с помощью письмоводителя удерживал пострадавшего на диване.
— Россия вовлечена в кровопролитную войну с Японией! — Надрывался следователь, бегая по камере. — Бомбометатели наводнили столицу! Ни в ресторане, ни на Дворцовой площади нельзя себя чувствовать в безопасности! И в такое-то время безответственные борзописцы своими дурацкими шутками побуждают народ к скоплению! Очень удобно для массовых убийств с помощью взрывающихся автомобилей!
Мало кого из свидетелей трагедии удалось схватить с помощью полиции и дворников на месте происшествия. Народ благоразумно разбежался. А те, кто не успел, ничего путного следователю не сообщили. Теперь десяток-другой горожан понуро сидели на скамейках в просторном коридоре Окружного суда и ждали своей очереди в соседний с вирховским кабинет, где дежурные помощники записывали их показания.
— Вы своего добились, Мария Николаевна! — Вирхов, наконец, отвлекся от Куприна, остановился и навис над затихшей на краешке стула девушкой. — Вы считали, что мне нужно посильнее разозлиться, и вы это получили! Теперь выкладывайте все начистоту. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с господином Куприным? Откуда вам было известно, что у здания гауптвахты произойдет взрыв? Зачем вы подбили меня туда ехать?
— Я ничего не знала, Карл Иваныч, — поспешила оправдаться непривычно бледная Мура, — и с господином Куприным не знакома.
— Это мы выясним, не сомневайтесь, — угрожающе пообещал Вирхов, — как только полиция доставит жильцов подозригельной квартиры, где вчера пил Куприн. Да и господин Фрейберг, надеюсь, пожалует. Не отвертитесь.
— Может быть, лучше, Карл Иваныч, подробней расспросить вашего помощника? — предложил доктор, желая во что бы то ни стало уберечь Марию Николаевну от вирховского гнева.
— Как в автомобиле оказался Павел Миронович? — дерзко подхватила Мура.
— Вы считаете, Мария Николаевна, что господин Тернов в сговоре с Куприным? — мягко спросил Клим Кириллович, избегая встречаться с девушкой взглядом: в ее откровениях слышалась ему ложь.
— Позор на мою седую голову! — Вирхов схватился за остатки жидких белесых волос на голове. — Мой помощник! Кандидат на судебные должности! Чем занимается?! Я направляю его на дознание по уголовным делам, а он?! Неужели вы, милостивый государь, тоже пропитались ядом социалистических бредней и связались с политическими террористами?! Уж не вы ли начинили автомобиль взрывчаткой?
Горькая тирада летела прямо в бледное, с двумя пятнами йода на щеке, лицо пострадавшего. Следователь остановился у кожаного дивана и презрительно смотрел на Тернова.
— Вы полагаете, Карл Иваныч, что автомобиль был начинен взрывчаткой? — теперь Клим Кириллович хотел отвлечь Вирхова от несчастного Тернова.
— А то я не видел взорванных автомобилей! — воскликнул Вирхов. — А это что? — он указал перстом на искореженный кусок железа, валявшийся на зеленом сукне его письменного стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33