Доктор Коровкин счел нужным вмешаться.
— Насколько мне известно, оснований подозревать господина Фанфалькина в шпионской деятельности нет. Но если вы правы, господин Таволжанский, — он встал и подошел к профессору, — то мы, Николай Николаевич, должны срочно ехать в церковь и предотвратить это тайное венчание, чтобы уберечь вашу дочь от той неприглядной роли, которая ей уготована. Думаю, в военное время контрразведка дремать не будет, и неминуемое разоблачение приведет к тому, что несмываемое пятно позора — обвинение в измене России — ляжет на репутацию рода Муромцевых.
Профессор побагровел.
— Вот так трудишься всю жизнь на благо России, а все погибнуть может в один миг от дочернего легкомыслия.
— Но еще ничего не погибло, — возразила профессорская жена, — и я уверена, что господин Таволжанский нарисовал такую мрачную картину лишь потому, что не знает нашу девочку. Если б он хоть раз ее увидел, он бы не думал, что она так глупа и беспомощна…
— Надеюсь, скоро он ее и увидит, — сказал профессор. — Господин Таволжанский, вы не откажетесь нас сопровождать?
— Пожалуй, не откажусь, — оживился гость, — не сомневаюсь, что там будет и камердинер-японец…
— Прошу всех не терять времени, — отдал распоряжение профессор и закричал: — Глаша! Глафира! Быстро подавай одежду! Мы выезжаем!
Все понуро последовали в переднюю. Последней выходила Мура, на минуту задержавшись у телефонного аппарата.
Когда все уже были одеты в тяжелые зимние наряды и Мура поспешно застегивала пуговицы пальто, не желая отстать от компании, Глафира отперла входные двери и вскрикнула.
— О черт! — Профессор, которому горничная непроизвольно наступила на ногу, сморщился и возопил: — Ну что там еще?
Глаша безмолвно прижалась к стене, и перед профессором открылась странная картина.
На лестничном половике, предназначенном для того, чтобы вытирать обувь, лежал черный полотняный квадрат с нарисованными белым черепом и костями. А сбоку от черепа было воткнуто соколиное перо!
ГЛАВА 22
Илья Михайлович Холомков, молодой вдовец, привыкший жить на широкую ногу, пребывал в скверном расположении духа. Война с Японией никак не изменила его образа жизни, однако, наметившийся всеобщий сумбур коснулся своим крылом и его.
Любимый ресторан его, «Семирамида», к превосходной кухне которого он так привык, внезапно потерял часть своего очарования: нападение неизвестной банды с перьями на голове, беспорядочная стрельба, ограбление — все свидетельствовало о том, что мирная жизнь иллюзорна, что опасность может подстерегать в любом укромном уголке. И тем не менее синеокий красавец не желал менять своих привычек.
В этот вечер он вновь сидел в отдельном кабинете «Семирамиды» и размышлял над событиями прошедшей ночи. Дальний тупичок на задах Николаевской железной дороги давно служил приютом веселой компании. А так как Илья Михайлович любил наблюдать странные проявления человеческих пороков, хотя сам грешил умеренно, то иногда и он присутствовал при тайных оргиях. А для прикрытия в одном из вагончиков размещались симпатичные патриотические сестрички милосердия. В прошлую ночь разгоряченный Илья Михайлович, желая позабавиться с одной из них, нарвался на грубый отпор: барышня визжала, отбивалась, плакала. Но главное, поблизости болтался ненужный соглядатай, он отбил и уволок девицу.
Настроение Ильи Михайловича было испорчено. Как бы газетчики чего не пронюхали, не устроили скандал. Ведь хвалили его за идею отправить благотворительный эшелон на Дальний Восток с сестричками и медикаментами. Средства ему позволяли. К тому же военные действия открывали неплохие перспективы для получения подрядов и закупок для фронта, что могло принести неплохие барыши, да и орденок — хоть паршивенький, за неслужебные заслуги — Анна или Станислав, ему, меценату, человеку светскому, не повредит.
Разумеется, Илья Михайлович, принял меры предосторожности. Во-первых, договорился с начальством железной дороги, чтобы перегнать эшелончик на другой путь, в дальний тупичок и срочно его перекрасить. Во-вторых, объявил своим дружкам о временном карантине. Ну а сестричек пока оставил сидеть над корпией.
Илья Михайлович угрюмо поглощал мозельвейн. За окном опять мела метель, царил глухой мрак, а здесь сияло электричество, обволакивало жаром хорошо протопленной печи, со стен бросали призывные взоры полуобнаженные гречанки и чудно пахло свежей клубникой, разложенной на хрустальном блюде.
Одиночество Холомкова прервал метрдотель.
— Господин Холомков, там, у входа, вас спрашивает какой-то оборванец, говорит, вы его знаете. Назвался Лузиньяком.
— А, — вяло улыбнулся Холомков. — Что ему надо?
— Уверяет, что вы его благодетель, что он явился за обещанным вспомоществованием.
— Да, что-то такое я говорил, — признался Холомков, — но содержать его не собирался. Впрочем, пусть войдет.
Через две минуты бордовая бархатная портьера вновь отодвинулась, и перед Холомковым предстала сухопарая фигура в поношенной мятой шинелишке. Голова посетителя поверх шапки была обмотана серым платком, из-под платка по-бабьи выглядывала полоска грязной белой ткани.
— Ваше королевское высочество! — насмешливо приветствовал Бурбона меценат. — Что это с вами?
— Несчастья меня преследуют, — дрожащим голосом ответил Бурбон. — Приходится скрываться от охотников за тайной Орлеанской девственницы. Получил огнестрельное ранение. Нуждаюсь в лечении, а средств нет.
— Погодите, погодите. Присядьте, — великодушно предложил Холомков и попросил официанта принести рюмку водки. Он рассчитывал, что потешные россказни оборванца отвлекут его от неприятных раздумий, и ради этого можно потерпеть и не слишком приятный запах, исходящий от его протеже. — Давайте по порядку. Вы обращались в детективное бюро?
— Да, господин Холомков, ваше давешнее вспомоществование ушло на поимку моих преследователей.
Потомок Бурбонов угнездился на краешке стула и жадно тянул носом, не отводя глаз от аппетитных яств на накрытом белоснежной скатертью столе.
— И они пойманы?
— Увы, еще нет. Но господин Икс устроил в моем логове засаду. А я скрылся пока что в ночлежке.
— Вот оно что! — протянул с интересом Холомков. — И где же вы получили рану? В ночлежке?
— Там-то было все хорошо, — Бурбон опрокинул в себя рюмку водки, принесенную на подносике официантом, — но теперь опасаюсь, что и там нечисто.
Он недоверчиво покосился на портьеру, за которой скрылся официант.
— Вы встретились там с подозрительными личностями? — продолжил свой допрос Илья Михайлович.
— Вовсе нет! Личность, которая ночевала на нарах рядом со мной, была очень приличная. Бывший губернский секретарь. Так он представился. Леонид Арефьев.
— Тоже от кого-то скрывается?
— Не исключено. Переночевали мы с ним без всяких помех и утром отправились подкрепиться, одним ночлежным чаем сыт не будешь. Завернули в трактир, угостил он меня горохом да водкой. Пошли далее. Погрелись у костра. А там уж, чтобы где-то день скоротать, забрались в подвал заброшенного дома. В картишки дулись, Арефьевым замусоленные.
— Это все неинтересно, — перебил его заскучавший Холомков.
— Так я уже заканчиваю, ваше сиятельство. — Бурбон заторопился: — Все было хорошо, пока не заспорили мы о Турции и Японии: у кого более военной силы? Я стоял за Турцию, а Арефьев — за Японию. Может, я чего и не то сказал, но точно знаю, турки сильнее. А Арефьев этот сгоряча выхватил из кармана револьвер, да и выстрелил в меня от обиды.
— Турки ему не нравятся, — Холомков усмехнулся. — Попал?
— Да, ваше сиятельство, попал. Упал я замертво. Очнулся когда — нет моего обидчика, скрылся. А я лежу, кровью обливаюсь, в грязи и темноте. Кое-как выполз, да и побежал вас разыскивать. Спасите меня от гангрены.
— А где рана? — полюбопытствовал Холомков.
Бурбон, скривившись, отвел от щеки бабьи платки — на скуле его обнажилась рваная кровоточащая ссадина.
— В щеку попал. Полный рот крови. Едва отплевался. Снегом остановил. Да и морозец прихватил. Но покорнейше прошу, пожертвуйте средств на излечение. Если доктору не покажусь, скончаюсь.
Холомков побарабанил холеными пальцами по белой скатерти.
— Денег я вам, разумеется, дам. Мне любопытно дальнейшее развитие истории с Орлеанской девственницей.
— А почему вас это интересует? — Бурбон насторожился. — Вы… вы…
— Нет, любезный. Просто меня привлекают все девственницы. В том числе и Жанна д'Арк.
Цинизм в голосе Холомкова не оскорбил слуха Бурбона, но тем не менее хранитель тайны вскипятился:
— При чем здесь Жанна д'Арк? Кто это такая?
— Как кто? — растерялся Холомков. — Разве не ее сожгли на костре?
— На костре сожгли колдунью! — воскликнул горячо Бурбон. — И звали ее Далила!
— Как вам угодно, — холодно сказал Холомков и вынул из портмоне деньги. — Я не собираюсь силой извлекать из вас тайну Орлеанской девственницы!
— Из меня ее извлечь невозможно! — гордо ответил Бурбон. — И стараться не стоит. Она под защитой России. Впрочем, я вам, когда опасность минует, в иносказательной форме, разумеется, поведаю кое-что. Вы удивитесь, не сомневайтесь. Я человек благодарный. Способность быть благодарным — удел сильных. Мы, Бурбоны, принадлежим к племени сильных мира сего.
Высокопарность слога вкупе с суетливыми движениями раненого, прячущего деньги в складки своих немыслимых одежд, вызвали улыбку на устах Холомкова. Настроение значительно улучшилось.
— Мне нравится, любезнейший, ваше чувство достоинства, — благосклонно кивнул он, — и вы достаточно благоразумны, чтобы прислушиваться к моим советам. Вы ведь убедились, что я ваш друг?
— Да, господин Холомков, больше друга на данный момент у меня нет.
— Тогда еще один совет. Обратитесь за врачебной помощью к доктору Коровкину. Он мой старинный знакомец, проживает на Большой Вельможной, недалеко от особняка князя Ордынского. Человек великодушный, гуманный, хороший специалист. Передавайте ему от меня поклон.
— Непременно, господин Холомков, — с достоинством поклонился Бурбон и, пятясь, двинулся к выходу.
Господин Холомков был необыкновенно щедр сегодня, хотя и не соизволил угостить королевского отпрыска, пусть и непрезентабельно одетого, чем-нибудь посущественнее рюмки водки.
Оказавшись на улице, Бурбон уже не очень стремился к доктору. Вид ресторанных яств пробудил в нем чувство голода, и страдалец решил отложить визит к доктору, после которого в кошельке мало что останется от щедрот господина Холомкова. Тем более и рана на щеке не саднила.
После недолгих колебаний Бурбон отправился в трактир «Чарочка», хозяин которого был не столь требователен к внешнему виду посетителей и обслуживал любого, если видел, что у него есть чем расплатиться. Ходили слухи, что его милосердие вызвано тем, что хозяин трактира из попов-расстриг. Впрочем, Бурбона это мало интересовало.
В трактире было тепло и светло, заливисто играла гармонь, аппетитно пахло жареной рыбой и тушеной капустой, никто не обращал внимания на необычный наряд посетителя, и, почувствовав себя в безопасности в малолюдном зальчике, Бурбон, прильнув грудью к краю плохо выскобленной деревянной столешницы, предался чревоугодию. Он расслабился, согрелся, но утренний горох, которым потчевал его негодяй Арефьев, сыграл с организмом злую шутку. Живот начало пучить, и Бурбон вынужден был выяснить у полового, где отхожее место.
Тот указал на ширмочку в конце коридора, за ней находился заветный кабинет. Как ни стремился туда Бурбон, все же, не доходя до поворота, он остановился и замер. Из-за приоткрытых дверей напротив донеслись приглушенные голоса: говорили об Орлеанской девственнице. Бурбон шагнул вперед и затаил дыхание. На диване слева сидели два молодых человека, еще двое, чуть поодаль, склонились над шахматной доской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33