Сегодня это были вы. Но до этого были и другие.
– Я... Я этого не знала.
– Это правда. Нет никакого предела тому, что она может сказать, чтобы вызвать страдание, а в вашем случае у нее был дополнительный мотив. Мистер Мур рассказал мне, что был очень занят, когда эта женщина зашла к нему в студию, и он быстро ее спровадил.
Берта слабо улыбнулась:
– О, за этим у Харли дело не станет.
– Возможно, эта Меррик хотела отомстить ему. Подобные мелкие неприятности нормальный человек воспринимает легко и быстро о них забывает, но в мозгу неуравновешенной женщины они принимают чудовищные размеры.
– Конечно, я ни на минуту ей не поверила, – заявила Берта твердым, уверенным голосом. – В конце концов, мы с Харли женаты почти двадцать лет... Полагаю, Харли говорил вам о нашей малышке?
– Да.
– Не хотите ли взглянуть на нее?
– Очень хотелось бы.
– Я схожу за ней, – сказал Харли, но Берта уже встала.
– Сейчас я ее принесу, – улыбаясь, сказала она. – Мне надо кое-что ей сказать.
Энджи еще спала. Но проснулась, как только Берта прикоснулась к ней, протестующе запищала, потом зевнула во весь рот.
Берта прошептала ей на ушко:
– Твой папа хороший человек. Мы с тобой не должны забывать об этом. Он хороший человек.
Она принесла девочку в гостиную, шагая быстро, словно убегала от шепота, проникавшего в ее память: "Вы не знаете, что творится у него в студии... Неужели он водил вас за нос все эти годы?.. О, какие вещи вы увидите в хрустальном шарике..."
Берта слушала.
Глава 5
– Элен? Это ты, дорогая?
– Да.
– Это мама.
– Да.
– Я бы сказала, ты как будто не очень рада меня слышать.
– Стараюсь, как могу. – Элен подумала, что мать, как всегда, говорит плаксивым детским тоном.
– Пожалуйста, говори погромче, дорогая. Терпеть не могу, когда по телефону бормочут что-то невнятное. Ты слушаешь, Элен?
– Я слушаю.
– Вот теперь лучше. Мне захотелось поговорить с тобой, потому что минуту назад был загадочный звонок от мистера Блэкшира. Ну, ты помнишь этого друга и поверенного твоего отца, у которого жена умерла от рака?
– Помню.
– Ни с того ни с сего он вдруг позвонил и попросил разрешения прийти повидаться со мной сегодня вечером. Как ты думаешь, речь пойдет о деньгах?
– В каком смысле?
– Может, он откопал какие-нибудь завалявшиеся акции или облигации, принадлежавшие твоему отцу?
– Едва ли.
– Но это возможно, не так ли?
– Да, наверное.
– Вот был бы милый сюрприз, если бы в каком-нибудь ящике стола он обнаружил акции компании Эй-Ти-энд-Ти! Разве это было бы не забавно?
– Да.
Элен не стала говорить матери, что у отца никогда не было акций этой компании, а если бы они и были, то не завалялись бы в ящике стола. Пусть мать сама разбирается; у нее куча несбывшихся мечтаний, одним больше, одним меньше – какая разница.
Возможность появления денег, хотя и весьма проблематичная, предала живости и молодой звонкости голосу Верны.
– Я сто лет тебя не видела, Элен.
– Я это знаю.
– Как ты живешь?
– Спасибо, хорошо.
– Ты питаешься как надо?
На этот вопрос было невозможно ответить, так как взгляды Верны на собственное питание менялись с недели на неделю в зависимости от того, какая диета ей приглянулась. Она соблюдала диету для того, чтобы то похудеть, то набрать вес, то улучшить содержание сахара в крови, то избавиться от аллергии, то ускорить отток желчи от печени. Цель не имела никакого значения. Главное – сам процесс. Диета – благодатная тема для разговоров, Верна воображала, что она кажется собеседникам интересной и оригинальной. Хотя отток желчи оставался прежним. Верна переходила с одной диеты на другую – пусть остальные женщины, которые могут есть и едят что попало, выглядят набитыми дурами.
– Говори же погромче, Элен.
– А я ничего не сказала.
– Да, вот еще что. Завтра мы с Дуги решили позволить себе ленч в "Дарби" на Вейн-стрит. Это так близко от тебя, что я подумала, не присоединишься ли и ты к нам. Придешь?
– Боюсь, что нет. Спасибо за приглашение.
– Но для этого есть повод. Во-первых, Дуги завтра исполнится двадцать шесть. Tempus fugit, не правда ли? Во-вторых, будет еще один человек, с которым тебе неплохо бы познакомиться, некий мистер Терола, руководитель Дуги в искусстве. Говорят, очень интересный человек.
– Я не знала, что Дуглас занимается живописью.
– Нет, не живописью. Фотографией. Дуги говорит, у фотографии большое будущее, а мистер Терола разбирается во всех ее тонкостях.
– Ну и ну!
– Постарайся прийти, дорогая. Мы собираемся в "Дарби" в час дня.
– Я постараюсь.
Элен знала, почему матери так хочется, чтобы она пришла на ленч: мать надеется на чек в качестве подарка Дугласу ко дню рождения.
– Ты слушаешь, Элен?
– Да.
– Твое долгое молчание действует мне на нервы. Не могу догадаться, о чем ты думаешь.
Элен мрачно улыбнулась в телефонную трубку:
– Так спросила бы.
– Я боюсь твоих ответов, – хохотнула Верна. – Значит, договорились? Завтра в час?
– Не обещаю.
– Угощение, конечно, за мой счет. И послушай, Элен. Подкрась хоть немного губы, ладно? И не забудь, что у Дуги день рождения. Ему будет очень приятно, что ты о нем не забыла.
– Да, конечно.
– Итак, до завтра.
– До свидания.
Элен положила трубку. Много долгих месяцев она не говорила с матерью, но ничего не изменилось. Между ними, точно обоюдоострый меч, висела неприязнь; ни одна из них не могла нанести удар другой, не поранив себя.
* * *
– Сотня, – вслух сказала Верна. – А то и две, если повезет. И если еще мистер Блэкшир обнаружил акции Эй-Ти-энд-Ти, мы какое-то время сможем сводить концы с концами.
Верне пришлось пойти на повторную ипотеку дома, ограничиться одной машиной и приходящей прислугой. Она попросила телефонную компанию снять телефоны в ее спальне и во внутреннем дворике, прикрыла плешину на ковре в столовой хлопчатобумажной циновкой и завесила календарем потрескавшуюся штукатурку на стене в кухне. Короче говоря, она сделала все, чтобы сократить расходы и кое-как вести домашние дела. Но дела не шли, а брели, как белый слон, и с каждой неделей все больше отставали от окружающей жизни.
Бывали дни, особенно в начале месяца, когда приходили все счета и Верна подумывала, что неплохо бы Дугласу поискать себе работу. Но чаще она радовалась тому, что он дома, с ней вместе. Будучи спокойным по характеру, он составлял ей компанию, много работал в саду и по дому, когда не занимался учебой. По мнению Верны, сын ее был прирожденным студентом. Он не кончил колледж из-за какого-то нелепого происшествия в раздевалке гимнастического зала, но продолжал учиться самостоятельно и уже освоил керамику, современную поэзию, французских импрессионистов, выращивание авокадо и игру на кларнете. От кларнета пухли губы, саженцы авокадо на заднем дворе завяли, никто не собирался выставлять его поделки из керамики или слушать, как он декламирует Дилана Томаса.
При всем этом Дуглас оставался добродушным. Не ругал открыто почтенную публику за ее тупость или владельца питомника, подсунувшего ему негодные саженцы авокадо, он просто давал понять, что сделал все возможное и ожидать от него большего бессмысленно.
Никто ничего от него и не ожидал, за исключением Верны, которая в тот день, когда Дуглас продал кларнет, хоть терпеть не могла пронзительные звуки, ушла в свою спальню и зарыдала. Расставание с кларнетом – это было совсем не то, что постепенное охлаждение к керамике, к поэзии и ко всему прочему. В продаже кларнета она видела нечто безвозвратное, для нее это был удар кулаком в солнечное сплетение. Горе ее было настолько искренним и сильным, что Дуглас пригласил врача. Однако, когда пришел врач, он как будто больше интересовался Дугласом, чем самой Верной. "Вашему мальчику нужны хорошие укрепляющие средства", – сказал он на прощание.
Завтра "мальчику" исполнится двадцать шесть лет.
– Самое малое две сотни, – сказала Верна. – В конце концов, у него день рождения, а она ему сестра.
Верна на ночь накрыла платком клетку с канарейкой, проверила, хорошо ли прибралась прислуга на кухне, перед тем как уйти, и прошла в кабинет, где Дуглас читал, лежа на кушетке. На нем были расшитые бисером мокасины и ворсистый купальный халат с засученными рукавами, из-под которых выглядывали настолько худые и тонкие кисти, что они казались без костей. Волосы у него, как и у Элен, были темные, а серые глаза, подобно хамелеону, изменяли свой цвет в зависимости от окружающей среды. В мочках маленьких, как у женщины, ушей были проколоты дырочки. И в правом ухе он носил тонкое кольцо из золотой проволоки. Из-за этой крошечной серьги Верна не раз ссорилась с сыном, но Дуглас продолжал ее носить.
Услышав, что в комнату вошла мать, он отложил книгу и встал с кушетки. Верна с удовлетворением подумала: "По крайней мере я воспитала в нем уважение к женщинам".
– Иди переоденься, дорогой.
– Зачем?
– У меня будет гость.
– Но не у меня же.
– Пожалуйста, не спорь со мной. У меня и так начинается приступ головной боли. – В распоряжении Верны был целый батальон приступов. Они накатывали на нее как орды туземных войск; стоило покончить с одним, как уже наготове был другой. – К нам придет мистер Блэкшир. Возможно, насчет денег.
И она рассказала ему о своей версии насчет акций Эй-Ти-энд-Ти, завалявшихся в ящике письменного стола. Дуглас слушал со снисходительной, скептической улыбкой, легонько подергивая золотую сережку.
Этот жест раздражал Верну.
– И ради всего святого, сними эту штуку.
– Почему?
– Я тебе уже говорила, ты с ней выглядишь как дурачок.
– Не согласен. Возможно, я выгляжу не таким, как другие, но не дурачком.
– А почему тебе так хочется казаться не таким, как все?
– Потому что я и есть не такой.
Он протянул руку и ласково погладил мать по щеке. Верна уклонилась.
– Ну, мне это кажется...
– Тебе все только кажется. А для меня все существует.
– Не понимаю я таких твоих речей. И насчет серьги не будем больше спорить. Сейчас же сними ее.
– Ладно. Зачем же кричать?
Вокруг губ Дугласа образовалась тоненькая белая полоска, а вены на висках вздулись от сдерживаемой ярости. Он отцепил серьгу и швырнул ее в угол комнаты. Она отскочила от стены и упала на светлую пластмассовую крышку клавикордов, по которой соскользнула в щель между басовыми клавишами.
Верна отчаянно вскрикнула:
– Ну смотри, что ты наделал!
– Я сыт по горло твоими приказаниями.
– Ты испортил мое пианино. Еще один счет за починку...
– Ничего с ним не сделалось.
– Как бы не так. – Она подбежала к инструменту и левой рукой проиграла гамму. Клавиши "до" и "ре" не заело, но звук стал дребезжащим. – Ты его испортил.
– Ерунда. Я это в два счета исправлю.
– Не вздумай прикасаться к нему. Тут нужен специалист.
Верна встала с вертушки и поджала губы так, словно их схватило цементом.
Глядя на мать, Дуглас подумал, что одни женщины с годами раздаются, другие съеживаются. Его мать съеживалась. С каждой неделей она становилась все меньше и меньше, и когда Дуглас называл ее старушкой, это был не ласкательный эпитет, именно такой он ее и считал. Верна была старушкой.
– Я очень сожалею, старушка.
– В самом деле?
– Ты сама это знаешь.
– Стало быть, ты пойдешь наверх и переоденешься?
– Ладно.
Дуглас пожал плечами, как будто заранее знал, что мать настоит на своем, да это было не так уж и важно, потому что у него были свои способы заставить Верну пожалеть о своем тиранстве.
– И не забудь повязать галстук.
– Для чего?
– Другие мужчины носят галстуки.
– Не все.
– Не возьму в толк, почему ты сегодня такой строптивый.
– На это можно посмотреть и с другой стороны. Приняла бы ты какую-нибудь таблетку.
Проходя мимо пианино, он провел указательным пальцем по клавишам и улыбнулся своим мыслям.
– Дуглас!
Он помедлил в дверях, запахнув халат и придерживая его полы у талии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23