И по-мужски, и по-человечески я не могу отступиться, я хочу выполнить свой гражданский долг…
Впервые за время встречи Шубарин разволновался и осекся, он очень хотел, чтобы его правильно поняли.
– Хорошо вы сказали – гражданский долг, – прервал затянувшуюся паузу прокурор. – Слова эти нынче становятся музейными, архивными, к сожалению. Но и я вернулся из Вашингтона на родину только по одной причине – так я понимал свой гражданский долг… – И вдруг сразу, без перехода, как случалось не однажды за эту ночь, спросил: – А почему, если у вас была предварительная договоренность, они все-таки похитили вашего американского друга?
Камалов старался разобраться во всем до конца, ведь ему придется подробно, в деталях, знакомить с ситуацией генерала Саматова.
– Они попытались вначале внедрить на одну из руководящих должностей в банке своего человека, чтобы быть в курсе дел.
– Они назвали фамилию? – спросил с надеждой прокурор.
– Нет. Сказали, назовут, если я дам принципиальное согласие о назначении. На другой день они предложили другой вариант – давать им регулярные сведения о богатых вкладчиках, о крупных денежных потоках, куда они движутся, в какие дни изымаются. Я не согласился, хотя и угрожали. Но я сказал, что разговор, начатый в Мюнхене, я готов продолжить, и это, мол, представляет для меня интерес. Тогда они и выкрали Гвидо, попробовали взять меня на испуг.
– Если у Талиба, а точнее, людей, стоящих за ним, долгосрочная программа, вам, Артур Александрович, одному на два фронта не справиться, вы где-то можете дать осечку. Мне ясно, что в Италию вас должен сопровождать человек из фирмы Саматова, там есть толковые ребята со знанием языка. Он посмотрит со стороны, кто и как будет осуществлять за вами догляд, заснимут всех, кто будет прямо или косвенно связан с вами и Анваром Абидовичем. Имея портретную галерею, мы проверим всех по картотеке и очертим круг лиц. Возможно, выстроим еще два-три круга, туда войдут люди, с кем будут общаться ваши компаньоны после встречи. Эта работа для нас не в новинку. По таким крупным операциям мы сотрудничаем со всеми бывшими коллегами по СССР, понимаем, чем грозит сращивание преступного мира Запада и наших мафиози. У вас своеобразная биография, есть имя в разных слоях общества, и от вас не ожидают такой тщательной подготовки к встрече в Милане, а сведения, полученные нами совместно, позволят вам в дальнейшем увереннее вести игру. Теперь вернемся к Талибу. Когда он прилетит из Германии, он наверняка встретится с вами, ведь они, кроме предложения, никаких карт перед вами не раскрыли. Как только появятся варианты по деньгам наркомафии, я вызову из Москвы нескольких специалистов, они на таких операциях собаку съели. Возможно, их придется взять в штат, они хорошо знакомы с работой в банках, будут всегда при вас, и при необходимости вы сможете, не вызывая подозрения, брать их с собой в командировки, и даже за рубеж.
Хуршид Азизович невольно глянул в окно и сказал удивленно:
– Уже светает, действительно, оказывается, ночь не резиновая, но нам удалось многое обговорить. Жду днем официального обращения… – И, встав, протянул на прощание руку.
У самой двери в тесном коридорчике, когда они стояли вплотную друг к другу, Шубарин вдруг неожиданно сказал:
– Я должен поставить вас в известность, что в прокуратуре есть предатель и идет утечка информации. К сожалению, я не знаю кто, но за то, что он есть, ручаюсь головой.
– Я знаю. Сейчас идет интенсивный сбор материала на него. Человек ведет двойную жизнь, мы хотим взять его с поличным и сохранить как главного свидетеля, вместо отравленного в подвалах КГБ Артема Парсегяна. Кстати, повторное, тайное расследование, проведенное по моему настоянию, установило – отравление, но как и кем, остается загадкой до сих пор.
– Да, чуть не забыл. У предателя есть японский прибор для прослушивания разговора сквозь стены и для перехвата телефонных бесед.
– Вот это уже серьезно, спасибо. Надо бы и застукать его с этой штукой в руках.
И прокурор распахнул дверь в темноту лестничной площадки.
Сенатор покинул банк злым и раздраженным. Все худшее, чего он опасался, – сбылось, Шубарин догадался, что он в свое время снял копии с документов, похищенных в Лас-Вегасе прокурором Азлархановым. Радовало одно – он сумел скомкать концовку встречи, оставив Шубарина в неопределенности и тем самым получив отсрочку в десять дней, а ведь Артур Александрович наверняка рассчитывал сегодня же иметь ответ на все мучавшие его вопросы. В этот отпущенный Шубариным срок следовало четко определиться: прийти с повинной вместе с Миршабом и покаяться или же, отказавшись, в позе обиженного удалиться от Японца и тут же вступить в сговор с его врагами, прежде всего с неким Талибом Султановым, уже дерзнувшим встать поперек дороги банкиру. Если бы не Тулкун Назирович, подробно рассказавший Шубарину, как он занял пост в Белом доме, можно было бы продолжать игру в униженного и оскорбленного подозрением, но тут крыть нечем – ясно, что сведения для шантажа матерого политика-пройдохи получены из похищенного кейса.
Десять дней… десять дней… Почему-то настойчиво билась в мозгу эта цифра. И тут-то до него дошло, что через десять дней его обложат со всех сторон люди, чьи тайны он хранит у себя дома в подлинных записях и памяти компьютера. Сенатор легко представил себе их лица. Многие из них сейчас занимали видные посты, но и те, что временно оказались не у власти, обладали огромным влиянием, были среди них и уголовные авторитеты, эти особенно не любят письменных подтверждений своей жизни, они и от живых свидетелей избавляются, не задумываясь, просто так, на всякий случай, а уж от человека, специально хранившей досье на них… этому оправдания и вовсе не найти. Да и сам Тулкун Назирович, по существу сдавший его Шубарину, но кого Сенатор считал все-таки своим союзником, наверное, не обрадуется, когда узнает от Шубарина, сколько еще компромата, кроме историй братца Уткура, хранится на него в чужих руках. Такая перспектива привела бы в уныние кого хочешь, но только не Сенатора, хотя он понимал, в какой тупик себя загнал. Но ведь кроме Шубарина и Тулкуна Назировича, его обложил и прокурор Камалов, хватку которого он хорошо знал и не обольщался своей свободой. Но пока, в эти десять дней, он будет иметь перед собой одного Камалова, порядочность Шубарина известна: только по истечении срока ультиматума тот начнет действовать, этими днями следовало распорядиться с толком. Достоинства Шубарина, коих было немало и которые он хорошо знал, сегодня оказались его слабыми сторонами, и надо было использовать именно эти уязвимые места своего бывшего патрона.
Так рассуждая, он незаметно для себя вырулил машину к чайхане в старом городе, где еще недавно завтракал с посланником Сабира-бобо, золотозубым Исматом. Время близилось к обеду, и он не стал спешить ни домой, ни к Миршабу; а припарковал машину в тени вековой чинары, обвешанной клетками с перепелами. Хотелось побыть наедине, взвесить все «за» и «против».
Рынок, похоже, зашевелил людей и в неторопливой Средней Азии, в чайхане на удивление оказалось малолюдно, лишь знакомые старики в зеленых чалмах занимали почетный угол в ковровом зале, на улице, на айванах ни единого человека. Только чайханщик, склонившись подобострастно на его приветствие, ладил во дворе дымящийся мангал, видимо, какая-то компания должна была подъехать на шашлыки. Не успел Сенатор расположиться на самом дальнем айване во дворе, в тени виноградника, как чайханщик тут же поставил перед ним поднос с чайником и горячей лепешкой. Решился вопрос и с обедом, хозяин действительно ждал компанию на шашлыки из свежей баранины, так что он вполне мог рассчитывать на дюжину палочек и для себя. Но какой баран, хороша ли у него печень, как обычно, не думалось, мысли вновь вернулись к разговору на четвертом этаже бывшего «Русско-Азиатского банка». И вдруг для него стало ясно, как день, что его явка с покаянием, с возвратом копий документов Шубарину ничего не дает, кроме унижения. Вряд ли Японец простит, а главное, не будет доверять, как прежде, – ведь он не раз говорил: обманувший однажды…
Как ни жаль, назад хода к Шубарину не было. Но и вступить открыто в конфронтацию не хватало сил, слишком разные возможности, и финансовые в том числе… И туг он почувствовал, в какую западню попал, такой безысходности он не чувствовал даже в тюрьме, тогда у него шансов на свободу казалось гораздо больше. Но неожиданно припомнившаяся жизнь в тюрьме выудила из памяти то, как Миршаб догадался через газету передавать все новости с воли, самые тайные, включая советы адвокатов и прогнозы на будущее страны и республики. И он невольно улыбнулся – вспомнил, как тогда, в «Матросской тишине», уверился, кажется, на всю жизнь, что безвыходных ситуаций не бывает, всегда есть выход, путь к решению любой проблемы, только его надо найти, как гениально отыскал его Миршаб.
– Будем искать, – уверенно сказал Сенатор и направился к «жигуленку» за фляжкой с коньяком, несмотря на громадные штрафы ГАИ, он позволял себе водить машину под хмельком. Впрочем, его редко останавливали, а точнее – никогда. В Ташкенте гаишники имеют особый нюх на власть имущих людей, хотя тут, на Востоке, надо честно сказать, не прячутся за правительственными номерами, как в Москве, скажем, или в Тбилиси, не охотятся за особыми правами в пластиковых обложках и не козыряют служебными удостоверениями, таких видят издалека, чуют за версту, понимают без объяснений, с одного взгляда. Восток – штука тонкая. Обед в одиночку удался на славу не только из-за шашлыков из мелкорубленых бараньих ребрышек и нежнейшей печенки – джигара, но и потому, что он вновь собрал свою волю в кулак, определился, с кем ему по пути. Он ощутил, что внутри него включился счетчик десяти дням, в которые он должен был найти способ нейтрализовать или уничтожить Шубарина, тут, как и в случае с Камаловым, поставлена на кон его судьба, ничьей быть не может, ибо на прозябание он не согласен. И первое, что он надумал, – до вечернего самолета в Москву увидеться с Миршабом и постараться внушить тому смертельную опасность, грозящую ныне и ему от их прежнего покровителя и компаньона Шубарина.
Сенатор понимал: чем больший круг людей он убедит в опасности, исходящей от Шубарина, тем легче ему будет бороться с ним, а Миршаб пока обладал и официальной властью, ее обычно используют в борьбе с личными врагами. Вдвоем с Миршабом ему хотелось придумать повод, чтобы сразу рассорить выходящего из тюрьмы хана Акмаля с Шубариным, и потому он мысленно благодарил Сабира-бобо за то, что тот заставил его поехать в Москву. Выходило, что он единственный печется об опальном хане, а люди, изведавшие тюремные нары, ох как придают значение даже малейшему вниманию, и наоборот, любое равнодушие возводят до таких высот!
Но из чайханы уезжать не хотелось, хотя время и поторапливало, и он вдруг понял, отчего не спешит к Миршабу, к своему закадычному дружку со школьной скамьи, компаньону и подручному. Да, ему льстило, что называют их «сиамскими близнецами», верят в их дружбу, в преданность ему Миршаба. Но после разговора с Шубариным в банке он вспомнил фразу из какого-то американского боевика: «из беды выбираются в одиночку», или «каждый спасается сам», что-то в этом роде, очень похоже на знаменитую фразу О. Генри: «Боливар двоих не выдержит». Во всех планах, что промелькнули в голове тут, на айване махаллинской чайханы, присутствовал вариант только его спасения, ставка делалась на его благополучие, свободу, карьеру – и он честно признался себе в этом. Хотя знал, что для Камалова они с Миршабом идут в одной связке, ведь прокурор наверняка догадывался, кто стоит за смертью Артема Парсегяна, главного свидетеля против него самого, да и для Шубарина они единое целое, оттого тот потребовал, чтобы пришли вдвоем с Миршабом на покаяние через десять дней и вернули бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Впервые за время встречи Шубарин разволновался и осекся, он очень хотел, чтобы его правильно поняли.
– Хорошо вы сказали – гражданский долг, – прервал затянувшуюся паузу прокурор. – Слова эти нынче становятся музейными, архивными, к сожалению. Но и я вернулся из Вашингтона на родину только по одной причине – так я понимал свой гражданский долг… – И вдруг сразу, без перехода, как случалось не однажды за эту ночь, спросил: – А почему, если у вас была предварительная договоренность, они все-таки похитили вашего американского друга?
Камалов старался разобраться во всем до конца, ведь ему придется подробно, в деталях, знакомить с ситуацией генерала Саматова.
– Они попытались вначале внедрить на одну из руководящих должностей в банке своего человека, чтобы быть в курсе дел.
– Они назвали фамилию? – спросил с надеждой прокурор.
– Нет. Сказали, назовут, если я дам принципиальное согласие о назначении. На другой день они предложили другой вариант – давать им регулярные сведения о богатых вкладчиках, о крупных денежных потоках, куда они движутся, в какие дни изымаются. Я не согласился, хотя и угрожали. Но я сказал, что разговор, начатый в Мюнхене, я готов продолжить, и это, мол, представляет для меня интерес. Тогда они и выкрали Гвидо, попробовали взять меня на испуг.
– Если у Талиба, а точнее, людей, стоящих за ним, долгосрочная программа, вам, Артур Александрович, одному на два фронта не справиться, вы где-то можете дать осечку. Мне ясно, что в Италию вас должен сопровождать человек из фирмы Саматова, там есть толковые ребята со знанием языка. Он посмотрит со стороны, кто и как будет осуществлять за вами догляд, заснимут всех, кто будет прямо или косвенно связан с вами и Анваром Абидовичем. Имея портретную галерею, мы проверим всех по картотеке и очертим круг лиц. Возможно, выстроим еще два-три круга, туда войдут люди, с кем будут общаться ваши компаньоны после встречи. Эта работа для нас не в новинку. По таким крупным операциям мы сотрудничаем со всеми бывшими коллегами по СССР, понимаем, чем грозит сращивание преступного мира Запада и наших мафиози. У вас своеобразная биография, есть имя в разных слоях общества, и от вас не ожидают такой тщательной подготовки к встрече в Милане, а сведения, полученные нами совместно, позволят вам в дальнейшем увереннее вести игру. Теперь вернемся к Талибу. Когда он прилетит из Германии, он наверняка встретится с вами, ведь они, кроме предложения, никаких карт перед вами не раскрыли. Как только появятся варианты по деньгам наркомафии, я вызову из Москвы нескольких специалистов, они на таких операциях собаку съели. Возможно, их придется взять в штат, они хорошо знакомы с работой в банках, будут всегда при вас, и при необходимости вы сможете, не вызывая подозрения, брать их с собой в командировки, и даже за рубеж.
Хуршид Азизович невольно глянул в окно и сказал удивленно:
– Уже светает, действительно, оказывается, ночь не резиновая, но нам удалось многое обговорить. Жду днем официального обращения… – И, встав, протянул на прощание руку.
У самой двери в тесном коридорчике, когда они стояли вплотную друг к другу, Шубарин вдруг неожиданно сказал:
– Я должен поставить вас в известность, что в прокуратуре есть предатель и идет утечка информации. К сожалению, я не знаю кто, но за то, что он есть, ручаюсь головой.
– Я знаю. Сейчас идет интенсивный сбор материала на него. Человек ведет двойную жизнь, мы хотим взять его с поличным и сохранить как главного свидетеля, вместо отравленного в подвалах КГБ Артема Парсегяна. Кстати, повторное, тайное расследование, проведенное по моему настоянию, установило – отравление, но как и кем, остается загадкой до сих пор.
– Да, чуть не забыл. У предателя есть японский прибор для прослушивания разговора сквозь стены и для перехвата телефонных бесед.
– Вот это уже серьезно, спасибо. Надо бы и застукать его с этой штукой в руках.
И прокурор распахнул дверь в темноту лестничной площадки.
Сенатор покинул банк злым и раздраженным. Все худшее, чего он опасался, – сбылось, Шубарин догадался, что он в свое время снял копии с документов, похищенных в Лас-Вегасе прокурором Азлархановым. Радовало одно – он сумел скомкать концовку встречи, оставив Шубарина в неопределенности и тем самым получив отсрочку в десять дней, а ведь Артур Александрович наверняка рассчитывал сегодня же иметь ответ на все мучавшие его вопросы. В этот отпущенный Шубариным срок следовало четко определиться: прийти с повинной вместе с Миршабом и покаяться или же, отказавшись, в позе обиженного удалиться от Японца и тут же вступить в сговор с его врагами, прежде всего с неким Талибом Султановым, уже дерзнувшим встать поперек дороги банкиру. Если бы не Тулкун Назирович, подробно рассказавший Шубарину, как он занял пост в Белом доме, можно было бы продолжать игру в униженного и оскорбленного подозрением, но тут крыть нечем – ясно, что сведения для шантажа матерого политика-пройдохи получены из похищенного кейса.
Десять дней… десять дней… Почему-то настойчиво билась в мозгу эта цифра. И тут-то до него дошло, что через десять дней его обложат со всех сторон люди, чьи тайны он хранит у себя дома в подлинных записях и памяти компьютера. Сенатор легко представил себе их лица. Многие из них сейчас занимали видные посты, но и те, что временно оказались не у власти, обладали огромным влиянием, были среди них и уголовные авторитеты, эти особенно не любят письменных подтверждений своей жизни, они и от живых свидетелей избавляются, не задумываясь, просто так, на всякий случай, а уж от человека, специально хранившей досье на них… этому оправдания и вовсе не найти. Да и сам Тулкун Назирович, по существу сдавший его Шубарину, но кого Сенатор считал все-таки своим союзником, наверное, не обрадуется, когда узнает от Шубарина, сколько еще компромата, кроме историй братца Уткура, хранится на него в чужих руках. Такая перспектива привела бы в уныние кого хочешь, но только не Сенатора, хотя он понимал, в какой тупик себя загнал. Но ведь кроме Шубарина и Тулкуна Назировича, его обложил и прокурор Камалов, хватку которого он хорошо знал и не обольщался своей свободой. Но пока, в эти десять дней, он будет иметь перед собой одного Камалова, порядочность Шубарина известна: только по истечении срока ультиматума тот начнет действовать, этими днями следовало распорядиться с толком. Достоинства Шубарина, коих было немало и которые он хорошо знал, сегодня оказались его слабыми сторонами, и надо было использовать именно эти уязвимые места своего бывшего патрона.
Так рассуждая, он незаметно для себя вырулил машину к чайхане в старом городе, где еще недавно завтракал с посланником Сабира-бобо, золотозубым Исматом. Время близилось к обеду, и он не стал спешить ни домой, ни к Миршабу; а припарковал машину в тени вековой чинары, обвешанной клетками с перепелами. Хотелось побыть наедине, взвесить все «за» и «против».
Рынок, похоже, зашевелил людей и в неторопливой Средней Азии, в чайхане на удивление оказалось малолюдно, лишь знакомые старики в зеленых чалмах занимали почетный угол в ковровом зале, на улице, на айванах ни единого человека. Только чайханщик, склонившись подобострастно на его приветствие, ладил во дворе дымящийся мангал, видимо, какая-то компания должна была подъехать на шашлыки. Не успел Сенатор расположиться на самом дальнем айване во дворе, в тени виноградника, как чайханщик тут же поставил перед ним поднос с чайником и горячей лепешкой. Решился вопрос и с обедом, хозяин действительно ждал компанию на шашлыки из свежей баранины, так что он вполне мог рассчитывать на дюжину палочек и для себя. Но какой баран, хороша ли у него печень, как обычно, не думалось, мысли вновь вернулись к разговору на четвертом этаже бывшего «Русско-Азиатского банка». И вдруг для него стало ясно, как день, что его явка с покаянием, с возвратом копий документов Шубарину ничего не дает, кроме унижения. Вряд ли Японец простит, а главное, не будет доверять, как прежде, – ведь он не раз говорил: обманувший однажды…
Как ни жаль, назад хода к Шубарину не было. Но и вступить открыто в конфронтацию не хватало сил, слишком разные возможности, и финансовые в том числе… И туг он почувствовал, в какую западню попал, такой безысходности он не чувствовал даже в тюрьме, тогда у него шансов на свободу казалось гораздо больше. Но неожиданно припомнившаяся жизнь в тюрьме выудила из памяти то, как Миршаб догадался через газету передавать все новости с воли, самые тайные, включая советы адвокатов и прогнозы на будущее страны и республики. И он невольно улыбнулся – вспомнил, как тогда, в «Матросской тишине», уверился, кажется, на всю жизнь, что безвыходных ситуаций не бывает, всегда есть выход, путь к решению любой проблемы, только его надо найти, как гениально отыскал его Миршаб.
– Будем искать, – уверенно сказал Сенатор и направился к «жигуленку» за фляжкой с коньяком, несмотря на громадные штрафы ГАИ, он позволял себе водить машину под хмельком. Впрочем, его редко останавливали, а точнее – никогда. В Ташкенте гаишники имеют особый нюх на власть имущих людей, хотя тут, на Востоке, надо честно сказать, не прячутся за правительственными номерами, как в Москве, скажем, или в Тбилиси, не охотятся за особыми правами в пластиковых обложках и не козыряют служебными удостоверениями, таких видят издалека, чуют за версту, понимают без объяснений, с одного взгляда. Восток – штука тонкая. Обед в одиночку удался на славу не только из-за шашлыков из мелкорубленых бараньих ребрышек и нежнейшей печенки – джигара, но и потому, что он вновь собрал свою волю в кулак, определился, с кем ему по пути. Он ощутил, что внутри него включился счетчик десяти дням, в которые он должен был найти способ нейтрализовать или уничтожить Шубарина, тут, как и в случае с Камаловым, поставлена на кон его судьба, ничьей быть не может, ибо на прозябание он не согласен. И первое, что он надумал, – до вечернего самолета в Москву увидеться с Миршабом и постараться внушить тому смертельную опасность, грозящую ныне и ему от их прежнего покровителя и компаньона Шубарина.
Сенатор понимал: чем больший круг людей он убедит в опасности, исходящей от Шубарина, тем легче ему будет бороться с ним, а Миршаб пока обладал и официальной властью, ее обычно используют в борьбе с личными врагами. Вдвоем с Миршабом ему хотелось придумать повод, чтобы сразу рассорить выходящего из тюрьмы хана Акмаля с Шубариным, и потому он мысленно благодарил Сабира-бобо за то, что тот заставил его поехать в Москву. Выходило, что он единственный печется об опальном хане, а люди, изведавшие тюремные нары, ох как придают значение даже малейшему вниманию, и наоборот, любое равнодушие возводят до таких высот!
Но из чайханы уезжать не хотелось, хотя время и поторапливало, и он вдруг понял, отчего не спешит к Миршабу, к своему закадычному дружку со школьной скамьи, компаньону и подручному. Да, ему льстило, что называют их «сиамскими близнецами», верят в их дружбу, в преданность ему Миршаба. Но после разговора с Шубариным в банке он вспомнил фразу из какого-то американского боевика: «из беды выбираются в одиночку», или «каждый спасается сам», что-то в этом роде, очень похоже на знаменитую фразу О. Генри: «Боливар двоих не выдержит». Во всех планах, что промелькнули в голове тут, на айване махаллинской чайханы, присутствовал вариант только его спасения, ставка делалась на его благополучие, свободу, карьеру – и он честно признался себе в этом. Хотя знал, что для Камалова они с Миршабом идут в одной связке, ведь прокурор наверняка догадывался, кто стоит за смертью Артема Парсегяна, главного свидетеля против него самого, да и для Шубарина они единое целое, оттого тот потребовал, чтобы пришли вдвоем с Миршабом на покаяние через десять дней и вернули бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59