– Значит, так. Подъезжайте к шестнадцати часам, я знаю, по пустякам вы не отвлекаете, а вопросы всегда возникают в нашем деле, вопросами только и живем. – И шеф службы безопасности тепло попрощался со своим бывшим преподавателем, которого всегда называл почтительно – домулло.
Переговорив с генералом, Камалов мельком глянул на часы, до шестнадцати было еще ох как далеко, и он поймал себя на мысли, что заразился азартом, исходящим от Шубарина, и ему хотелось быстрее запустить операцию, ведь лишить преступность финансовой мощи – все равно что обескровить ее. Да и вернуть капиталы, награбленные КПСС, обнищавшей стране, задыхающейся в тисках экономического кризиса, он тоже, как и Шубарин, считал долгом чести мужчины, офицера, гражданина; в этом они были солидарны. Видимо, так поймет и оценит ситуацию генерал Саматов. Как и всякий здравомыслящий человек, анализирующий результаты «перестройки», в которую он, как и большинство советских людей, поверил, сейчас Камалов чувствовал себя обманутым и обобранным. А ведь он был не совсем простой человек, знал немало и догадывался куда больше, чем обычные, рядовые граждане. Он знал, что такое внешняя разведка и что такое внутренняя, ведал, какая шла скрытая, мощная борьба в области идеологии между двумя системами и какие люди обеспечивали ее базу, опять же отдельно для внутреннего и внешнего пользования. И сейчас, де-факто, он признавал, что нас переиграли по всем статьям, и прежде всего благодаря «пятой колонне», «агентам влияния» внутри страны, которых давно ловко и умело насаживали с шестидесятых годов, годов хрущевской оттепели, особенно в среде либеральной интеллигенции, связанной со средствами массовой информации, идеологией, культурой. И уж, конечно, самая главная удача наших противников – сам генсек правящей партии коммунистов. Вот он-то и есть главный Герострат родного отечества.
Поддержав Шубарина в рисковой затее вернуть партийные деньги на родину, Камалов мечтал не о возрождении проворовавшейся никчемной КПСС, оказавшейся не способной защитить саму себя; он надеялся, что с деньгами партии откроется и тайна ренегатства Горбачева, появятся документы о его предательстве, сознательном разрушении государства, и прежде всего России. Вот тогда бы Горбачев не отмахнулся от необходимости явки в суд, как уклонился от заседания Конституционного суда страны, где рассматривался иск к КПСС и куда его пригласили лишь свидетелем, как первого руководителя коммунистов. Появись такие свидетельства в России, им не дадут хода, многие там и сейчас повязаны одной веревочкой (отсюда роскошный Горбачев-фонд, в который он не внес даже несчастных десяти тысяч уставных рублей). Как говорят в народе: ворон ворону глаз не выклюет.
Добудь Шубарин доказательства, он, Камалов, тут же предъявит Герострату обвинение: материала, касающегося только Узбекистана, вполне будет достаточно. За одну войну в Афганистане, которую можно было бы закончить в апреле 1985 года, когда Горбачеву никто уже не мешал, ибо умерли все, затеявшие ее, сегодня расплачивается весь среднеазиатский регион. Кстати, совсем недавно, в журнале «Огонек», явно сменившем ориентиры после бегства еще одного ренегата – Коротича, бывший депутат союзного парламента от Армении Галина Старовойтова, которую не причислишь к державникам, патриотам, сказала в пространном интервью, как бы подтверждая решение Камалова, о государственной казне, дословно, без купюр: «Но ведь казна-то на самом деле разворована. Разные осведомленные люди указывают адреса: Швейцарию, Лондон, Дюссельдорф… (Шубарин в ночном разговоре с прокурором упоминал Дюссельдорф, где ему удалось найти кое-какие концы партийных денег) …но у меня нет ощущения, что это золото, вывезенное, между прочим, при Горбачеве, всерьез кто-то ищет. За разоренную казну, рано или поздно, кому-то придется отвечать». А Старовойтова, бывший «мудрый» советник Ельцина по национальному вопросу, ныне отстраненная коллегами-демократами от большой и доходной политики, знает, что говорит. Покрутилась она в перестроечной кухне и возле Горбачева, и «демократов», и вот сегодня это интервью – в отместку за то, что оттерли от государственной кормушки.
Азарт словно подхлестывал прокурора изнутри, и он вновь вернулся к письму, адресованному на его имя, хотелось явиться к генералу Саматову с готовыми предложениями по развернутому плану Шубарина. И вдруг, как бы некстати, он вспомнил о Сенаторе, который вчера вылетел в Москву вслед за адвокатами хана Акмаля, из чего следовало, что аксайский Крез, некогда арестованный им, Камаловым, лично, скоро окажется на свободе. Значит, Сенатор искал союза с Ариповым, надеялся на его финансовую мощь и связи. Ведь по существу хан Акмаль никого следователям не сдал, а оказавшись на воле, он многим может предъявить и счет, и претензии, или то и другое вместе взятое. И хан Акмаль, и Сенатор, оба знают, рассуждал прокурор, что для него они были, есть и остаются преступниками, и пока он занимает этот пост, им рассчитывать на высокое официальное положение в республике трудно, а если точнее – невозможно. А с этим не смирится ни первый, ни второй, значит, следующего, четвертого, покушения осталось ждать недолго. «Может, от этого неосознанного ощущения я спешу помочь Шубарину?» – подумал вдруг прокурор. Впрочем, ни вчера дома, на квартире, ни сегодня, занимаясь делами Шубарина, прокурору не пришла мысль, что можно напрямую обратиться за помощью к Артуру Александровичу, ведь тот мог прояснить ему многие тайны. Когда речь зашла о важных государственных делах, мысль о собственной безопасности отошла на задний план, откуда, по-мужски, и возвращать ее было неудобно, даже если бы и вспомнил. Впрочем, и сам Шубарин намеренно избегал вопроса о своей безопасности, хотя и понимал, на что идет. В одном Камалов был уверен – что Шубарин не станет участвовать в любых акциях, затеваемых против него и Сенатором, и Миршабом, и ханом Акмалем тоже. У него некогда, в больнице, была сверхзадача: выйти на Шубарина, встретиться хоть раз в ним с глазу на глаз, и если удастся – вбить клин между ним и «сиамскими близнецами». На сегодня он добился большего: они участвуют совместно в крупной государственной акции. А как избежать четвертого покушения – это его проблема, и он не привык перекладывать свои заботы на плечи других. В конце концов, не сегодня, так завтра закончат собирать материал на Газанфара, дающий право на его арест, и можно считать, что песня Сенатора спета – недолго музыка играла, хотя он на воле щеголяет в шелковом костюме от Кардена. На этот раз он уж доведет дело до суда. Вряд ли Рустамов окажется крепче Парсегяна, все-таки сдавшего своего покровителя. Спасая свою шкуру, Газанфар не пожалеет «сиамских близнецов», тем более если узнает, что те некогда специально охотились за ним и в сговоре организовали ему крупный проигрыш, чтобы заставить его рыться в кабинетах прокуратуры и вынюхивать секреты. А человек, некогда игравший за столом в тот злополучный для Газанфара вечер, которого Сенатор с Миршабом наняли специально, ныне отбывал срок и готов был подтвердить на очной ставке и про саму игру, и про многомесячные репетиции на дому у Миршаба. Неожиданным свидетелем Камалов был обязан полковнику Джураеву, его личным связям в уголовной среде, а если конкретнее – Талибу.
Сегодня для Камалова Газанфар оказывался ключевой фигурой, без него он не имел хода ни к Сенатору, ни к Миршабу, а посадить их за тюремную решетку, устроив широкий открытый процесс, он считал делом чести, своим профессиональным долгом. Доведи он дело до суда, наверняка выплыли бы многие и многие фамилии, желающие в переходное время дестабилизировать обстановку в крае. Не исключено, что хан Акмаль, освобождающийся на днях в Москве, может снова загреметь на скамью подсудимых на этом процессе, пауки вряд ли станут жалеть друг друга. Если бы ему, Камалову, удалось довести задуманное до конца, в республике надолго воцарился бы покой, на Востоке уважают решительность и силу, а процесс показал бы мощь новой власти. Оторвав голову мафии в высших эшелонах власти, с обнаглевшей уголовной он справился бы быстрее. Наконец-то наверху поняли, что, не сломав хребет преступности, невозможны никакие перемены: ни политические, ни экономические, даже сама идея о будущем могущественном Узбекистане, провозглашенная президентом и принятая народом, может оказаться под угрозой. Нужно избавить и народ, и предпринимателей, да и саму власть от страха перед преступностью, опутавшей общество в последние пять лет. Вместе с генералом Саматовым прокурор готовил обширную программу на сей счет, ведь он не зря, еще со времен Брежнева, привлекался союзным правительством к составлению стратегических планов по борьбе с преступностью и слыл в этой области крупным авторитетом. Программа пока держалась в секрете, и если она получит поддержку президента и парламента, то порядок в Узбекистане наведут в считанные недели, тут исполнительная и законодательная власть, не в пример российской, действует слаженно и эффективно.
Роль Газанфара в предстоящих событиях виделась Камалову столь важной, что он невольно забеспокоился за его судьбу: при двойном образе жизни, что тот вел, с ним могло случиться все что угодно. На всякий случай он позвонил одному из своих замов, в непосредственном подчинении которого находился Газанфар, и попросил того, чтобы в ближайшие дни не командировали Рустамова ни на какие ЧП в колониях и тюрьмах, там ведь тоже всякое может случиться. На вопрос – почему? – пришлось сблефовать, сказал, что он может понадобиться ему для важной поездки в Москву, где и намечалось совещание работников прокуратур бывших союзных республик. Камалов был уверен, что новость, конечно, станет известна Газанфару, а значит, расслабит его в оставшиеся дни перед арестом.
На этом он не успокоился, позвонил Уткуру Рашидовичу, сначала поинтересовался встречей с генералом Саматовым, а затем спросил, сколько дней еще нужно, чтобы подписать ордер на арест Газанфара. Тот сообщил – дней десять. На вопрос – почему так долго? – получил ответ: в деле не хватает необходимых снимков, где Рустамов будет заснят в компании известных уголовников, картежных шулеров, Миршаба. Камалов понимал, что снимки и видеозаписи заставят Газанфара не тянуть с откровениями, а от сроков его признания будет зависеть арест «сиамских близнецов». Но тревога за жизнь Газанфара, вселившаяся в него, не отпускала, он понимал, что не уберег Парсегяна, и то же самое вполне могло случиться и с Почтальоном, почувствуй Сенатор, что Рустамов попал в поле зрения прокуратуры. Поэтому он еще раз позвонил на первый этаж Шиловой.
– Татьяна, – обратился он к ней сразу, ибо она сегодня уже была у него с пакетом от Шубарина. – Ты давно видела своего подопечного?
– Дня три прошло, – отвечала Шилова, понимая, что шеф специально не называет фамилию Газанфара.
– Мне важно знать его самочувствие, настроение, ближайшие планы. Многие наши сотрудники, и он в том числе, разъезжаются на обед кто куда. Сейчас в Ташкенте много мест, где можно приятно покушать. Он часто ездит на Чорсу, к уйгурам на лагман, напросись с ним в компанию.
– Хорошо, Хуршид Азизович, спасибо за идею, мне действительно давно лагмана отведать хочется, – пошутила Шилова и положила трубку. Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова.
Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Переговорив с генералом, Камалов мельком глянул на часы, до шестнадцати было еще ох как далеко, и он поймал себя на мысли, что заразился азартом, исходящим от Шубарина, и ему хотелось быстрее запустить операцию, ведь лишить преступность финансовой мощи – все равно что обескровить ее. Да и вернуть капиталы, награбленные КПСС, обнищавшей стране, задыхающейся в тисках экономического кризиса, он тоже, как и Шубарин, считал долгом чести мужчины, офицера, гражданина; в этом они были солидарны. Видимо, так поймет и оценит ситуацию генерал Саматов. Как и всякий здравомыслящий человек, анализирующий результаты «перестройки», в которую он, как и большинство советских людей, поверил, сейчас Камалов чувствовал себя обманутым и обобранным. А ведь он был не совсем простой человек, знал немало и догадывался куда больше, чем обычные, рядовые граждане. Он знал, что такое внешняя разведка и что такое внутренняя, ведал, какая шла скрытая, мощная борьба в области идеологии между двумя системами и какие люди обеспечивали ее базу, опять же отдельно для внутреннего и внешнего пользования. И сейчас, де-факто, он признавал, что нас переиграли по всем статьям, и прежде всего благодаря «пятой колонне», «агентам влияния» внутри страны, которых давно ловко и умело насаживали с шестидесятых годов, годов хрущевской оттепели, особенно в среде либеральной интеллигенции, связанной со средствами массовой информации, идеологией, культурой. И уж, конечно, самая главная удача наших противников – сам генсек правящей партии коммунистов. Вот он-то и есть главный Герострат родного отечества.
Поддержав Шубарина в рисковой затее вернуть партийные деньги на родину, Камалов мечтал не о возрождении проворовавшейся никчемной КПСС, оказавшейся не способной защитить саму себя; он надеялся, что с деньгами партии откроется и тайна ренегатства Горбачева, появятся документы о его предательстве, сознательном разрушении государства, и прежде всего России. Вот тогда бы Горбачев не отмахнулся от необходимости явки в суд, как уклонился от заседания Конституционного суда страны, где рассматривался иск к КПСС и куда его пригласили лишь свидетелем, как первого руководителя коммунистов. Появись такие свидетельства в России, им не дадут хода, многие там и сейчас повязаны одной веревочкой (отсюда роскошный Горбачев-фонд, в который он не внес даже несчастных десяти тысяч уставных рублей). Как говорят в народе: ворон ворону глаз не выклюет.
Добудь Шубарин доказательства, он, Камалов, тут же предъявит Герострату обвинение: материала, касающегося только Узбекистана, вполне будет достаточно. За одну войну в Афганистане, которую можно было бы закончить в апреле 1985 года, когда Горбачеву никто уже не мешал, ибо умерли все, затеявшие ее, сегодня расплачивается весь среднеазиатский регион. Кстати, совсем недавно, в журнале «Огонек», явно сменившем ориентиры после бегства еще одного ренегата – Коротича, бывший депутат союзного парламента от Армении Галина Старовойтова, которую не причислишь к державникам, патриотам, сказала в пространном интервью, как бы подтверждая решение Камалова, о государственной казне, дословно, без купюр: «Но ведь казна-то на самом деле разворована. Разные осведомленные люди указывают адреса: Швейцарию, Лондон, Дюссельдорф… (Шубарин в ночном разговоре с прокурором упоминал Дюссельдорф, где ему удалось найти кое-какие концы партийных денег) …но у меня нет ощущения, что это золото, вывезенное, между прочим, при Горбачеве, всерьез кто-то ищет. За разоренную казну, рано или поздно, кому-то придется отвечать». А Старовойтова, бывший «мудрый» советник Ельцина по национальному вопросу, ныне отстраненная коллегами-демократами от большой и доходной политики, знает, что говорит. Покрутилась она в перестроечной кухне и возле Горбачева, и «демократов», и вот сегодня это интервью – в отместку за то, что оттерли от государственной кормушки.
Азарт словно подхлестывал прокурора изнутри, и он вновь вернулся к письму, адресованному на его имя, хотелось явиться к генералу Саматову с готовыми предложениями по развернутому плану Шубарина. И вдруг, как бы некстати, он вспомнил о Сенаторе, который вчера вылетел в Москву вслед за адвокатами хана Акмаля, из чего следовало, что аксайский Крез, некогда арестованный им, Камаловым, лично, скоро окажется на свободе. Значит, Сенатор искал союза с Ариповым, надеялся на его финансовую мощь и связи. Ведь по существу хан Акмаль никого следователям не сдал, а оказавшись на воле, он многим может предъявить и счет, и претензии, или то и другое вместе взятое. И хан Акмаль, и Сенатор, оба знают, рассуждал прокурор, что для него они были, есть и остаются преступниками, и пока он занимает этот пост, им рассчитывать на высокое официальное положение в республике трудно, а если точнее – невозможно. А с этим не смирится ни первый, ни второй, значит, следующего, четвертого, покушения осталось ждать недолго. «Может, от этого неосознанного ощущения я спешу помочь Шубарину?» – подумал вдруг прокурор. Впрочем, ни вчера дома, на квартире, ни сегодня, занимаясь делами Шубарина, прокурору не пришла мысль, что можно напрямую обратиться за помощью к Артуру Александровичу, ведь тот мог прояснить ему многие тайны. Когда речь зашла о важных государственных делах, мысль о собственной безопасности отошла на задний план, откуда, по-мужски, и возвращать ее было неудобно, даже если бы и вспомнил. Впрочем, и сам Шубарин намеренно избегал вопроса о своей безопасности, хотя и понимал, на что идет. В одном Камалов был уверен – что Шубарин не станет участвовать в любых акциях, затеваемых против него и Сенатором, и Миршабом, и ханом Акмалем тоже. У него некогда, в больнице, была сверхзадача: выйти на Шубарина, встретиться хоть раз в ним с глазу на глаз, и если удастся – вбить клин между ним и «сиамскими близнецами». На сегодня он добился большего: они участвуют совместно в крупной государственной акции. А как избежать четвертого покушения – это его проблема, и он не привык перекладывать свои заботы на плечи других. В конце концов, не сегодня, так завтра закончат собирать материал на Газанфара, дающий право на его арест, и можно считать, что песня Сенатора спета – недолго музыка играла, хотя он на воле щеголяет в шелковом костюме от Кардена. На этот раз он уж доведет дело до суда. Вряд ли Рустамов окажется крепче Парсегяна, все-таки сдавшего своего покровителя. Спасая свою шкуру, Газанфар не пожалеет «сиамских близнецов», тем более если узнает, что те некогда специально охотились за ним и в сговоре организовали ему крупный проигрыш, чтобы заставить его рыться в кабинетах прокуратуры и вынюхивать секреты. А человек, некогда игравший за столом в тот злополучный для Газанфара вечер, которого Сенатор с Миршабом наняли специально, ныне отбывал срок и готов был подтвердить на очной ставке и про саму игру, и про многомесячные репетиции на дому у Миршаба. Неожиданным свидетелем Камалов был обязан полковнику Джураеву, его личным связям в уголовной среде, а если конкретнее – Талибу.
Сегодня для Камалова Газанфар оказывался ключевой фигурой, без него он не имел хода ни к Сенатору, ни к Миршабу, а посадить их за тюремную решетку, устроив широкий открытый процесс, он считал делом чести, своим профессиональным долгом. Доведи он дело до суда, наверняка выплыли бы многие и многие фамилии, желающие в переходное время дестабилизировать обстановку в крае. Не исключено, что хан Акмаль, освобождающийся на днях в Москве, может снова загреметь на скамью подсудимых на этом процессе, пауки вряд ли станут жалеть друг друга. Если бы ему, Камалову, удалось довести задуманное до конца, в республике надолго воцарился бы покой, на Востоке уважают решительность и силу, а процесс показал бы мощь новой власти. Оторвав голову мафии в высших эшелонах власти, с обнаглевшей уголовной он справился бы быстрее. Наконец-то наверху поняли, что, не сломав хребет преступности, невозможны никакие перемены: ни политические, ни экономические, даже сама идея о будущем могущественном Узбекистане, провозглашенная президентом и принятая народом, может оказаться под угрозой. Нужно избавить и народ, и предпринимателей, да и саму власть от страха перед преступностью, опутавшей общество в последние пять лет. Вместе с генералом Саматовым прокурор готовил обширную программу на сей счет, ведь он не зря, еще со времен Брежнева, привлекался союзным правительством к составлению стратегических планов по борьбе с преступностью и слыл в этой области крупным авторитетом. Программа пока держалась в секрете, и если она получит поддержку президента и парламента, то порядок в Узбекистане наведут в считанные недели, тут исполнительная и законодательная власть, не в пример российской, действует слаженно и эффективно.
Роль Газанфара в предстоящих событиях виделась Камалову столь важной, что он невольно забеспокоился за его судьбу: при двойном образе жизни, что тот вел, с ним могло случиться все что угодно. На всякий случай он позвонил одному из своих замов, в непосредственном подчинении которого находился Газанфар, и попросил того, чтобы в ближайшие дни не командировали Рустамова ни на какие ЧП в колониях и тюрьмах, там ведь тоже всякое может случиться. На вопрос – почему? – пришлось сблефовать, сказал, что он может понадобиться ему для важной поездки в Москву, где и намечалось совещание работников прокуратур бывших союзных республик. Камалов был уверен, что новость, конечно, станет известна Газанфару, а значит, расслабит его в оставшиеся дни перед арестом.
На этом он не успокоился, позвонил Уткуру Рашидовичу, сначала поинтересовался встречей с генералом Саматовым, а затем спросил, сколько дней еще нужно, чтобы подписать ордер на арест Газанфара. Тот сообщил – дней десять. На вопрос – почему так долго? – получил ответ: в деле не хватает необходимых снимков, где Рустамов будет заснят в компании известных уголовников, картежных шулеров, Миршаба. Камалов понимал, что снимки и видеозаписи заставят Газанфара не тянуть с откровениями, а от сроков его признания будет зависеть арест «сиамских близнецов». Но тревога за жизнь Газанфара, вселившаяся в него, не отпускала, он понимал, что не уберег Парсегяна, и то же самое вполне могло случиться и с Почтальоном, почувствуй Сенатор, что Рустамов попал в поле зрения прокуратуры. Поэтому он еще раз позвонил на первый этаж Шиловой.
– Татьяна, – обратился он к ней сразу, ибо она сегодня уже была у него с пакетом от Шубарина. – Ты давно видела своего подопечного?
– Дня три прошло, – отвечала Шилова, понимая, что шеф специально не называет фамилию Газанфара.
– Мне важно знать его самочувствие, настроение, ближайшие планы. Многие наши сотрудники, и он в том числе, разъезжаются на обед кто куда. Сейчас в Ташкенте много мест, где можно приятно покушать. Он часто ездит на Чорсу, к уйгурам на лагман, напросись с ним в компанию.
– Хорошо, Хуршид Азизович, спасибо за идею, мне действительно давно лагмана отведать хочется, – пошутила Шилова и положила трубку. Смутная тревога за Газанфара все-таки не убывала, и он пожалел, что нельзя сейчас, сию минуту, выписать ордер на его арест, только тогда он мог быть спокоен за жизнь Рустамова.
Обедал прокурор в Белом доме, куда его неожиданно вызвали в связи с разрабатывавшимся проектом по борьбе с преступностью и где он встретился с парламентариями, юристами, участвующими в создании новых законов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59