В вашем положении "не сразу" дорогого стоит...
Не ответил, что уж тут отвечать. Сказано прозрачно-однозначно. Только вот что Зине объяснить? Между тем Ананий (или кто он там был) открыл комнату Зинаиды Петровны.
- Как я сказал: пять минут.
И, оставив Мищука наедине с узницей, закрыл дверь на два оборота и начал неторопливо прохаживаться по коридору.
- Зина... Милая, добрая... - Слов не хватало, язык костенел, прилипая к небу. - Мужайся. - Как скверно на душе. Как скверно и страшно...
Она прижала кулачки к груди.
- Да неужто так плохо все? Ты пугаешь меня!
Улыбнулся вымученно.
- Я и сам испуган... Да ведь уже и поздно. Пугаться. Прости меня. Я виноват...
- Да в чем же, Господи? В чем?
- Я... Я втянул тебя. В это. И погубил. Прости. Жаль только, что так и не успел обнять тебя. Знаешь, Зина, ты всегда была единственной. Любимой. Желанной... Да ведь я пень. Дурак. Стеснялся, понимаешь? И боялся: а вдруг откажешь? Эх...
Она приникла к нему, гладил ее волосы, лицо, шептал что-то, чего и сам, наверное, не понимал, и так хорошо было, так благостно и спокойно...
- Ты... всегда так... нерешителен был... - говорила сквозь слезы. - А я думала: это ничего. Он такой славный. Я так люблю его, всегда любить буду. Всегда!
- Молчи... Господь все видит. И все знает.
Обнялись; будто из воздуха на пороге возник Ананий, заметно нервничая, сказал:
- Идемте.
Сойдя с поезда в Киеве утром, Барщевский, Красовский и Вера Владимировна решили ехать на Лукьяновку.
- Изнервничалась я что-то, - со слезой в голосе проговорила Чеберякова. - Будьте благовоспитанными мужчинами, проводите даму...
Довод был слишком убедительный, чтобы отказать. Поехали, по дороге Барщевский (сидел впереди один) повернулся к Николаю Александровичу, сказал убито:
- Теперь евреям в Киеве - конец! Да не им одним... И все вы, Вера Владимировна. Не понимаю. Так солидно все началось, так глупо заканчивается...
Вера пожала плечами, бросила на Красовского странный взгляд.
- Вы, господа, многого не знаете и не понимаете.
- Чего же именно? - не вытерпел Красовский.
- А того, что есть обстоятельства... - туманно изрекла Чеберякова. - И вам их не понять.
"Обстоятельства" ждали на Лукьяновке. Когда подъехали - увидели у дома Чеберяковой огромную толпу; стояли мужчины, женщины в черном, молчаливые дети; старухи и выли в голос, многие подносили к глазам платки, кто-то нараспев читал: "Со святыми упокой..."
- Господи... - одними губами сказала Вера, с хриплым криком срываясь с места. Неслась к дому дикими прыжками, словно волчица, которую приготовились забить егеря.
Красовский повернул к Барщевскому побелевшее лицо.
- Вы ведь правы оказались, теперь евреев ничто не спасет...
- Да что случилось?! - завопил Барщевский, теряя самообладание.
- Вы сидите здесь - от греха... А я сейчас узнаю... - спрыгнул на дорогу, быстрым шагом направился к дому.
Толпа молчаливо пропускала, один раз кто-то сказал в спину:
- Раньше надобно было меры принимать, ваше благородие...
Оглянулся, увидел непримиримое лицо, зло сжатые губы.
- Какие, какие меры, мать вашу так! Вы все молчите, я ничего не могу узнать, полиция изолирована - из-за таких, как вы! Чего молчишь?
Но непримиримый отозвался:
- Вас всех евреи купили, а мы теперь плоды вашей продажности пожинаем...
Влетел, уже плохо соображая, на второй этаж, здесь вой и всхлипывания звучали особенно громко и безысходно, с трудом протиснулся сквозь плотную людскую стену. Комната, в которой оказался, была спальня. На широкой кровати лежали рядом Женя Чеберяков и его сестра Людя или Люда (так было правильнее, но все называли ее почему-то на "я"). С белыми лицами, синими кругами вокруг глаз, руки по-покойницки сложены на груди. У кровати на коленях, положив голову на край, стоял отец Василий Чеберяков и, давясь рыданиями, рассказывал (наверное уже не в первый раз), как все случилось. Жены он пока не замечал, та вдавилась в стену и, стиснув руки, бесслезно подвывала.
- Вчерашний день рано заявился мущина, - вещал Василий. - Я сразу подумал - что-то не так... Улыбчивый, в руках коробка с тортом - ну, это потом ясно стало... Говорит: это, мол, от Сыскной полиции подарок.
Красовский почувствовал, как уходит из-под ног пол. Впервые за долгие годы службы стало по-настоящему страшно... Василий между тем повышал и повышал голос, он уже не столько кричал, сколько безнадежно и страшно хрипел. Но слова понятны были.
- Это, говорит, торт из лучшей кондитерской, от Франсуа. Я как бы и обалдел, - бедные мы, по недостатку денег такого сроду не едали, а он покрутил с улыбкой и велел строго, чтобы ели только дети, они, мол, так честно, так достойно вели себя во время следствия... Мне бы, дураку, сообразить, чт о никто их еще и не допрашивал ни разу, да я так обалдел, что дар речи потерял! - Василий разрыдался и, пытаясь справиться с вдруг нахлынувшим отчаянием, молча приложился лбом к лицу мертвого сына. Ну... - давился слезами, из носа текло, не замечал, - пришли с прогулки Женя и Людя, обрадовались так... О-о-оу-у-ууу... - взвыл, колотя себя по лицу, по голове. - Поели... Через час колики и... все... Умерли бедные детки мои...
На этих словах Красовский стал протискиваться в обратном направлении, моля Бога, чтобы не опознали и не убили. Но - не тут-то было...
Кто-то крикнул визгливо:
- Вот он, убийца! Бей его! Бей!
Толпа развернулась и поперла. Здесь, в доме, мало что можно было сделать - слишком кучно стояли, но в мгновение ока поток вынес Красовского во двор и на улицу, швырнули, удары посыпались градом. Извивался, стараясь защитить голову, грудь и живот... Сквозь толпу протискивался священник в рясе, с крестом. Остановился около самых буйных (лупили пристава ногами изо всех сил), сказал негромко:
- Православные, опомнитесь! Это русский человек, и не туда направлен гнев ваш... Следствие разберется - если он виновен. Остановитесь, пусть идет с миром...
Красовский поднялся с трудом. Вид у него был плачевный: одежда порвана, лицо разбито, весь в грязи, сверху припорошен желтой пылью. Больше был похож на пьяного драчуна, получившего сполна, нежели на пристава Сыскной полиции. Когда вернулся к пролетке - догнал батюшка:
- Я только хотел сказать: оставьте это дело... Господь разберет - кто прав, кто виноват.
- А пока людей убивать будут? Нет, отче, уж извините. Сыскная полиция для того и поставлена, чтоб разбираться в земных делах, если в них кровью пахнет. Впрочем, за помощь спасибо, я ваш должник.
- На все воля Господа. Вы прислушайтесь к моему совету...
- А вы что же, верите, что я детям отраву прислал?
- Вы не понимаете. Столкнулись высшие, так сказать, интересы. Я не знаю ничего, но чутье патриота и православного подсказывает: идет Армагеддон1, понимаете? Иоттого, кто выиграет битву - зависит судьба народа нашего, России...
Красовский нехорошо усмехнулся.
- Да ведь вы, батюшка, лучше моего знаете, что последнюю битву Христа и Антихриста Господь выиграет, а кто же еще? Я правильно вас понял?
- Правильно.
- И оттого не надобно мешаться?
- Оттого. - Отец Феодор поклонился едва заметным кивком и тихо поплыл в обратную сторону, метя длинной рясой пыль.
Красовский смотрел ему вслед со странным чувством: с одной стороны, батюшка вроде бы и спас от смерти. Сдругой - было в его невнятно-туманных словах нечто такое, отчего холодная струйка ползла за шиворотом. Странные слова. И страшные. Неведомая глубина, черная, непримиримая проглядывала в них...
Сразу же поехал к Евдокимову, в гостиницу, надеясь застать. И вправду, Евгений Анатольевич был дома, вышагивал нервно из угла в угол, увидев Красовского, подскочил, молча развел руками, схватился за голову.
- Черт знает, что такое... Дети, дети, вы представляе те? А священник этот? Он с мальчиком говорил, он знает- что и как, я предлагаю взять его в оборот!
- Священника... - недоуменно проговорил Красовский. - Вы не понимаете, о чем говорите. Требуется разрешение митрополита, ясно вам? Ведь никаких преступлений отец Феодор не совершил, не так ли? А разговаривать добровольно, и тем более откровенно, он не станет. Я только что имел с ним беседу. Вот что... Найдем Катю, встретимся с Мищуком и Зинаидой - это дело пора сворачивать. Мы ничего не добились и не добьемся. Они все равно устроят суд над Бейлисом. И поверьте, оправдают его. Он им не нужен. Они и не станут доказывать его вину. Так и будет записано: группа неустановленных следствием лиц заманила Ющинского в печь кирпичного завода при еврейской больнице и с обрядовыми целями выцедила кровь... Им еврейство обвинить надобно, все еврейство, понимаете? И они обвинят. Кто их остановит? И как?
- Я остановлю, - негромко сказал Евдокимов. - И я чувствую - как. Помогите мне.
Катю дома не застали. Красовский провел пальцем по полу крыльца и показал Евдокимову.
- Она не была здесь дня четыре. Вы что же, не виделись?
- Я пытался... - смущенно сказал Евдокимов, - но тоже не застал. Неужели и ее...
Красовский покачал головой.
- А вам не пришла в голову мысль, что слишком уж легко все у нас получилось? В особняк проникли, с Мищуком увиделись... Вы Ананию все же очень напрасно доверяете, очень напрасно... Жук он, вот и все!
- Но я его... как бы проверил в деле... - щеки Евгения Анатольевича покрылись краской. - Он... как бы - влип. И вынужден был.
- Это мы с вами влипли, вот в чем дело... Ладно. Не найдется - все ясно станет, убедитесь; а нам с вами надобно сегодня же, с темна, понаблюдать за особняком...
- Зачем, Господи? - испуганно спросил Евдокимов.
- Затем... - неопределенно развел руками Красовский. - И сам еще не знаю. Интуиция, понимаете?
Отправились в сумерках, устроились на подступах, в кустах, на пригорке. Зелень уже вовсю распустилась, в воздухе разливался особый запах раннего лета, когда жизнь только начинается и в сердце так много надежд. Должно быть, соловьиное пение пробуждало эти надежды...
- Вы проверяли? - спросил Красовский. - Запасных выходов нет?
- Как-то... в голову не пришло, - смущенно отозвался Евгений Анатольевич. Черт возьми, а ведь он прав, Красовский этот... Так легко все вышло, сердце радовалось, так гордился своим профессионализмом, умением, и - на тебе...
- Я взгляну. А вообще-то странно, что и мне это как-то не пришло. Улыбнулся. - Квиты, сударь. Не огорчайтесь, я сейчас...
Исчез в разливающемся сумраке и вернулся сразу:
- Не сомневайтесь, они не идиоты. Кирпичная кладка, не совпадает с основной. Я так располагаю, что там у них механизм есть, просто так не откроешь. Что и требовалось доказать.
- Сволочи! - в сердцах произнес Евгений Анатольевич. - Дрянь...
- Да уж нет... - возразил Красовский насмешливо.- Они - большие мастера своего дела, а вот мы с вами оказались похуже. Нет?
Что ответишь, если правда, пусть и горькая...
- Здесь нечего сидеть, - решительно заявил Николай Александрович. Если что и произойдет - так только там. Идемте.
- А... что произойдет? - вопрос прозвучал по-детски.
Красовский улыбнулся:
- Не знаю. Повезет - увидим.
...Сидели, не шелохнувшись, часа два. Когда на колокольне ближайшей церкви колокол пробил два раза (а может быть, - то были часы на каком-нибудь доме, они не знали), послышался шелест колес ("В резиновые шины обуты, - заметил Красовский. - Дело не чисто, а грязно..."), подъехал странный экипаж: телега с досками, уложенными в четкий ряд - это разглядели. Красовский подобрался поближе и убедился: колеса в резиновых шинах.
- Неспроста это... - голос дрожал и срывался. - Ох, неспроста... простонал Николай Александрович. А Евгений Анатольевич смотрел во все глаза, как ребенок, который ожидает страшного буки, но надеется, что минует его сей ужас...
Без скрипа, неслышно повернулась кирпичная дверь. Сразу же вышли двое. Не составляло труда опознать их: полковник Иванов и Кулябка. Следом появился еще один- скукоженный, зябкий, руки засунуты в рукава не то пальто, не то бабьего салопа.
- Полищук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42