Може и там ждут. Пойду-ка я сам!
Припадая на хромую ногу, старик отправился вперед. Яшка отпустил пару острот по его адресу и занялся своей трубкой, однако время от времени поглядывая в сторону обойденного завала. Вскоре Тимошка вернулся.
— Сидят, черти, ждут! — крикнул он издали. — Сидят, рты развесивши. Я у их ружье свиснул. Смотри, какое важное, — и Тимошка показал Яшке выкраденное ружье.
Яшка с завистью взял ружье и стал разглядывать.
— Как это ты, старая крыса, словчился?
— Сызмальства обучен, — важно ответил старик.
— Пойти, что ли, мне? — сказал задумчиво Яшка.
— Пойди, коль башка дешева, — сказал Тимошка. — А нам опять в обход идти. Надо и этих обойти.
Опять свернули с дороги, пошли лесом налево.
Страничка из Фенимора Купера
Продрались с великим трудом к реке. Теперь водопад ревел с версту ниже. Здесь же река разливалась широко и дробилась протоками между низкими островами.
По совету Тимошки переехали реку и запрятались в чаще кустов.
— Передохнуть надо, — сказал он. — Поработали. Сил больше нет. Пущай теперь нас поищут. Собакам только морды завязать надо, а то брехать будут — нас выдадут.
Собакам перевязали морды, и сейчас же Тимошка, Яшка и Федосеев улеглись и захрапели. Илья, Вадим, Уильдер и Елена заснуть не могли, — переутомились. Елена легла, а мужчины сидели и напряженно смотрели на широкую реку, — на тот берег, от которого они только что отплыли.
— Плывут, вон, — вдруг заговорил Уильдер. Острое зрение моряка помогло ему увидеть движущиеся черточки байдар у самого берега, еле заметные на темном фоне скал.
— Одна, две, три, четыре, пять, — считал Уильдер. Четыре байдары плыли вдоль берега вверх против течения, а пятая сворачивала в сторону и направлялась к берегу, у которого спрятались путешественники.
В ней сидели двое.
Илья разбудил Тимошку. Тот стал будить Яшку.
— Ммм… Что там еще? — мычал разоспавшийся Яшка.
— Плывут к нам, бери-ка лук да стрелы, может придется спровадить, чтоб без шума.
Легкая байдара уже подплывала к кустам, в которых притаились наши путешественники. Сидевшие в байдаре кенайцы пытливо всматривались в прибрежные кусты. Яшка сидел с луком в руках и не спускал с них глаз… Тетива его лука была натянута, и стрела, готовая к отлету, лежала на тетиве. Кенайцы проплыли мимо. Но сидевший на корме почему-то оглянулся на кусты и что-то сказал гребцу, показывая рукой на подозрительную чащу, и байдара неожиданно повернулась носом к кустам. Рулевой приподнялся и стал всматриваться. Путешественики увидели блеск радости в его глазах. Очевидно, заметил сидевших. Уже раскрыл рот, — что-то сказать хотел товарищу, но в этот момент тихо свистнула спущенная с лука стрела и вонзилась ему в горло. Кенаец захрипел и тяжело рухнул на дно байдары. Гребец хотел было остановить ход байдары, стал грести в обратную сторону. Но запела вторая стрела, и второй кенаец упал лицом вперед, выпустив весло. Лодка по инерции плыла вперед и врезалась в кусты, ткнувшись носом в байдару, в которой сидели Илья и Елена. Собаки завозились, стараясь освободить свои морды, — лаять захотелось!
— Цыц, проклятые! — зашипел на них Тимошка, хватая приплывшую байдару и втягивая ее в кусты.
— Ночью спустим их по течению, — сказал Тимошка. — А ловко ты угодил. Молодец, Яшка!
У одного кенайца стрела торчала в горле, у другого — ниже затылка.
Четыре байдары быстрым ходом ушли вперед и скоро исчезли из поля зрения, завернув за поворот реки.
— По-моему, — сказал Яшка, — не спускать их надо, а потопить с байдарой вместе. По крайности, следов не будет.
— Что верно, то верно, — сказал Тимошка. — Только возни будет много с ними. Стащим их лучше на остров, там их в болоте засосет, а байдару возьмем с собой. Авось понадобится. Легкая она.
Когда стемнело, все лодки выбрались из кустов и медленно поплыли вверх по течению. Левые борты у них были утыканы ветвями. С другого берега даже днем их трудно было отличить от прибрежных кустов.
Плыли осторожно, стараясь не делать веслами шума. В потемках удачно разминулись с четырьмя кенайскими байдарами, возвращавшимися обратно, — только остановились, сгрудились, и кенайцы проплыли мимо, вероятно, приняв байдары, замаскированные ветвями, за островок, заброшенный в реке. Проплыли так близко, что даже разговор их был слышен отчетливо.
Плыли всю ночь, и на рассвете вошли в озеро, с обеих сторон окруженное высокими черными скалами. Дикий пейзаж. Скалы местами доходили до 500 футов и на вершинах их лежал снег.
В гроте
По указанию Тимошки, повернули к левому берегу и, пробравшись лабиринтом камней, прошли в какой-то темный грот. Все три байдары и четвертая, маленькая, скрылись там от взоров человеческих.
— Здесь отдохнем, — сказал Тимошка, выбравшись на каменистый берег. — Здесь и огонь разведем!
Развели костер, и грот, освещенный дрожащими языками пламени, сделался фантастически красив. Но холодно и сыро было под его каменными сводами. Зато вода, просвеченная огнем до самого дна, засветилась волшебным нежно-голубовато-зеленым светом.
Собакам развязали морды, и они стали бегать и визжать, обрадовавшись своей свободе. Впрочем, недолго они беззаботно резвились, — скоро стали проявлять признаки какого-то беспокойства, особенно Волчок: он стал рычать, поглядывая в глубь грота.
На него, однако, сперва не обратили внимания. Усталые путешественники занялись костром и приготовлением еды. Торопились поесть и лечь спать.
— Здесь наверх выход есть, — сказал Тимошка. — Чисто крепость. Там сторожить будем.
И какими-то щелями и проходами он вывел Илью на каменную площадку над самым входом в грот.
Вид сверху был великолепный. Все озеро, окруженное горами, лежало внизу, — глазом можно было охватить пространство, по крайней мере, верст на десять в окружности.
— А подмораживает, — сказал Тимошка. — Пожалуй, в ночь опять мороз ударит. Эх, добраться бы до редута! Оттуда бы уж на собаках пошли. Там места пойдут ровные. Пустыня — одно слово!.. Никто не подкрадется. Ох, не люблю я леса! Пустыня куды лучше!.. Ширь-то какая! — Речь его была прервана ожесточенным лаем собак.
— Эх, не угомонят псов-то! Выдадут они нас. Ну, я пойду посмотреть, чего они там, а вы уж тут озеро покараульте. Коли что — скажите.
…Волчок рычал, рычал, да вдруг и залился злобным лаем. Вслед за ним стали лаять и остальные псы.
— Ишь, по зверю лают. Кто бы там был? — сказал Яшка, взяв ружье. Осторожно пошел он по узкому карнизу в глубь грота. Собаки рвались за ним — мешали идти. Разогнал их прикладом.
— Что там? — спросил Тимошка.
— А черт его знает! Темно и идти трудно, — того и гляди оборвешься.
— Погоди, Яшка. Я на байдаре подъеду и огня возьму, — крикнул Тимошка.
Он положил пылающий сук на нос байдары и поплыл в глубь грота. Грот оказался очень глубоким, — байдара забралась так далеко, что скоро пылающий сук превратился сперва в огненную точку, а потом совсем его не стало видно. Собаки остановились где-то по дороге, — очевидно, карниз обрывался, и дальше пробраться не было возможности.
Катастрофа
Сидевшие у костра прислушивались к тому, что делалось там, в темной глубине грота. Сперва постепенно замирали вдали тихие всплески весел, потом тишина, потом страшный рев, громом прокатившийся под каменным потолком грота… Выстрел гулкий, раскатистый… Опять рев и человеческие крики — и все смолкло. Опять отдаленный крик, как будто о помощи.
Уильдер, Федосеев и Вадим, схватив пылающие головни, на оставшейся байдаре быстро понеслись на крик.
— Сюда, сюда, скорей! — услышали крик Тимошки откуда-то из тьмы.
— Стой! Стой! Легче! — Тимошка сидел верхом на перевернутой лодке и обеими руками держал Яшку, который был, по-видимому, без сознания. Все лицо его было залито кровью…
— Яшка медведя стрелил, а он бросился прямо на Яшку. Смял парня.
— А медведь где?
— А черт его знает! Убег должно! Принимай, братцы, Яшку, я ружья достану. Свети сюда.
Яшку втащили в байдару и стали освещать дно. В прозрачной воде на саженной глубине два утонувших ружья были видны отчетливо. Тимошка опустился в ледяную воду, вытащил ружья и влез в лодку. Он был так зол, как никогда еще. Ругался вовсю, — ругал поездку, всех участников, а больше всех Яшку.
— Черт бы вас всех побрал, — хрипел он. Злоба бушевала в его остервенелом сердце.
— И эта сволочь, — он ткнул ногой Яшку, — говорил ему, не стреляй, потому не видать. Вот выстрелил, а теперя всю морду ему и своротил медведь!
Не стесняясь присутствия Елены, Тимошка разделся донага, раздел и Яшку. Мокрые кухлянки, торбасы, шапки повесили сушиться над костром, влил рому в рот Яшке. Тот пришел в себя. Елена перевязала ему драную рану на щеке и ухе. Кусок уха был оторван. Тимошка занялся ружьями; их чистил, а сам ворчал и ругался:
— Так тебе, сволочь, и надо, — не мог угомониться старик, когда увидел, что Яшка пришел в себя.
Яшка попытался что-то ответить, даже как будто сострить хотел.
— Молчи ты, скоморох! — прикрикнул на него Тимошка. — Вот будет у тебя рыло набоку, так еще смеху больше будет.
Потом он стал успокаиваться, и самая ругань в его устах стала терять остроту злобы — начала переходить в нравоучение и вскоре приобрела характер некоторой игривости.
Наконец пострадавшие высохли и, закутавшись в горячие кухлянки, захрапели во всю мочь.
Вадим сменил Илью. Уильдер пошел с ним. С ужасом выслушал Илья о том, что произошло в его отсутствие. Он беспокоился за Елену. Сидеть в одной пещере с медведем! И зачем только она поехала? Что еще ждет ее впереди?
Часа через три Яшка уже поднял свою перевязанную башку и стал будить Федосеева:
— Эй ты, хрыч старый, слушай!
— Чаво тебе? — проворчал тот, — лежи ты, морда драная.
— Поедем за медведём, — сказал шепотом Яшка. — Что зверю зря пропадать?
— Поди ты, — буркнул Федосеев.
— Еловая башка! Да ведь мех-то какой богатый! Да говядины сколько!
Недолго спорил Федосеев с Яшкой. Заговорило ретивое у старого охотника. Решили не будить Тимошку, — управиться без него.
Илья пробовал, было, протестовать, — уговаривал не рисковать, но его Яшка и слушать не стал:
— Подох медведь! Ей-богу подох! — уверял он, — ведь я знаю. Я ему здорово запалил. Сгоряча это он меня дернул, умираючи…
Опять байдара с огнем отплыла в глубь грота и через час вернулась, нагруженная огромной медвежьей тушей. Яшка забыл свою рану и сейчас же занялся медведем: мясо вырезал, на куски порезал, поделил: что людям, что собакам.
Когда Тимошка продрал свои старые глаза, Яшка уписывал уже медвежатину, жареную на ружейном шомполе.
Тимошка только глаза выпучил.
— А шкуру барыне за беспокойство, — галантно сказал Яшка, расстилая медвежью шкуру у ног Елены.
День прошел, и вечером решили отправиться дальше.
Стемнело. Полная луна выплыла из-за края черных утесов. Серебром залило все озеро, — тем чернее сгустился мрак у самого берега. Под покровом этой прибрежной мглы, вдоль черных скал, двинулись дальше. Но скоро луна поднялась выше, и около берегов не стало тени.
— Экий черт, как на ладони все видать! — ворчал Тимошка, — и не укрыться нигде! Увидят нас, черти!
Морозило. Чистое темно-синее небо усыпано было мириадами звезд, — даже лунный свет не мешал их блеску.
— Ишь, как вызвездило, — сказал Яшка. — К утру мороз ударит!
Высоко по небу тянулись последние стаи птиц.
— Конец перелету, — сказал Федосеев. — Зима пришла.
Между тем луна совершила свой ночной путь и стала заходить за утесы противоположного берега. Теперь там сгустилась тьма. Перебрались на ту сторону.
— Ну, скоро исток реки будет. Опять в реку войдем, — сказал Тимошка. — Не замерзла бы река-то!
— Смотри-ка, огонь у истока! Никак костер жгут? — сказал Яшка.
— Неужто нас стерегут? — опасливо буркнул Тимошка.
— Я поеду вперед, — сказал Яшка, — посмотрю, может кого и снять потребуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35