С одной стороны, они оказали некоторую любезность — «выпустили на свободу» всех пленных, этим снимали с себя обязанность кормить больше сотни человек, с другой стороны, они этих «освобожденных» обрекали на муки голода и холода. Этим усложняли действия русского управления Аляски и, быть может, обрекали на гибель целый состав опытных охотников, знающих край.
В Михайловском редуте, за месяц отсутствия Ильи, произошло много событий.
Сначала ремонт «Дианы» производился все так же энергично и днем и ночью. Барон решительно восставал против этого решения. Он говорил о том, что это затея «безумная» и убеждал офицеров, что надо скорее идти в Сан-Франциско. Вестовой барона, чухонец Карл Куокалла на ломаном русском языке говорил то же самое матросам. Он уверял их, что если экипаж «Дианы» доберется до С.-Франциско, американцы отправят всех на родину. И матросы собирались в кучки, шептались, ругали командира и мечтали вслух — кто о родной Туле, кто о Калуге. Если одни еще и работали, то образовалась группа таких, которые решительно отказались от всякой работы.
Разговоры барона дошли до командира. Он имел с бароном объяснение с глазу на глаз. Барон держался нагло и, в конце концов, довел командира до того, что тот не выдержал и бросил ему в лицо зловещие слова: «пиковый валет ».
Барон вздрогнул, побледнел, сжал кулаки, но быстро овладел собою и прошипел сквозь зубы:
— Что значит это выражение, я не знаю… но судя по вашему тону, оно в ваших устах звучит оскорблением. Позднее, господин командир, я по этому поводу возобновлю беседу с вами, но конечно при условиях, более для меня удобных, — и небрежно повернувшись спиной, барон вышел из капитанской каюты.
Зимовка «Дианы»
И вот ударила зима с морозами, с вьюгами. Спасая корпус «Дианы» от зажима льдов, стали из бревен строить ледорезы, возводить целые заборы. Работали чуть не по горло в ледяной воде. А лед все лез и лез. И днем и ночью раздавались словно выстрелы из гигантских пушек. Это ломался лед, теснимый новыми льдинами. Скоро стали выгибаться и рушиться эти ледорезы и ограждения. Наконец, лед добрался до «Дианы», выпер ее из воды и вынес почти на берег.
Положение получилось катастрофическое. Барон ликовал. Матросы роптали вслух. На командире не было лица. Пришлось теперь заботиться о зимовке. На берегу стали строить бараки. Ремонт «Дианы» был отложен до весны, но старые матросы сомневались, что можно спасти фрегат. В щели и пазы его корпуса забралась вода, от холода она замерзнет и начнет рвать корпус корабля.
Как только Павел Ефимыч ступил на землю, он бросился искать свой клад — и не находил! До поздней ночи путался он по берегу и возвращался бледный, измученный, с безумными глазами.
— Завтра, завтра, найду! — бормотал он. Но и завтра и послезавтра все его поиски оказывались тщетными: где пять лет назад росли кустики, там теперь стояли деревья. Где были деревья, там он увидел пни. Появились какие-то ручейки, которым на том месте быть не полагалось.
Старик скоро обратил на себя общее внимание. Он разговаривал сам с собой вслух о золоте… все о золоте. Ни Елена, ни Илья не могли с ним сладить. Он опять зарос сивым волосом, одичал… Пропадал по целым дням в лесной чаще.
Бегство
Особенно заинтересовался стариком вестовой барона; он сумел обойти безумного старика, как-то с ним сблизился, подпоил его, узнал от него его тайну и выкрал его заветную бумажку.
Он принес ее барону, но ее не отдал, а только показал. И долго шептались они вдвоем. Теперь в голове барона созрел план бегства: снежной пустыней до реки Маккензи, к английским границам — по реке. Там много английских факторий, оттуда легко добраться до Нью-Йорка, где можно продать драгоценную бумажку старого Мишурина «пиковым тузам» и «королям». Конечно, ставилась на карту вся карьера, ставилось «честное» баронское имя. Но ведь отец сказал, что все средства хороши, если ведут к материальному возвеличиванию обедневшего баронского рода. И перед алчными глазами барона фон Фрейшютца засверкали горы золота. Горы! Если не помогут связи, можно будет остаться в Америке… Конечно, он поделится по-братски со своим верным вестовым. Отныне все п о п о л а м — и горе и радость! Пусть Карл не беспокоится. Ч е с т н о е с л о в о б а р о н а. И Карл Куоккалла взялся за приготовление к бегству. В ближайшем туземном поселке он закупил собак, сани, заготовил провизию. Барон изучил карту Аляски и наметил пункты, где можно было достать свежих собак и запасы провизии. Надо было ехать морским берегом до реки Квихпак, затем по замерзшей реке до форта Нулато, оттуда на восток до форта Юконы, а там уже недалеко и до английской границы.
Бегство было ускорено одним происшествием — ссорой с графом Потатуевым, которая кончилась трагической смертью графа. И ссора-то была вызвана причиной совершенно неожиданной — флиртом с дочерью коменданта, очаровательной дикаркой Юлкой.
За Юлкой ухаживали все. Домик коменданта превратился в какой-то клуб, всегда по вечерам битком набитый. Конечно, компания была исключительно офицерская. Сюда, в этот гостеприимный домик, гости несли с собою и вино, и ликер, и консервы, и бисквиты. Тем не менее в какие-нибудь две недели все годовые запасы комендантши были уничтожены дотла: съедены были моченая брусника и морошка, прикончены были соленые грибы… Старик комендант и его супруга сбились с ног от такого обилия гостей. Их тихая патриархальная жизнь была поставлена на дыбы и потом перевернулась вверх ногами. Но зато Юлка была счастлива! За нею ухаживали все, все тащили ей подарки… И многое из того, что покупалось для петербургских девиц и дам, попало в скромную комнатку Юлки. От изысканных комплиментов у нее кружилась голова.
До прихода «Дианы» Юлка была неравнодушна к Яшке Супоньке. Теперь веселая рожа Яшки, к тому же отсутствующего, стала меркнуть в ее памяти. Теперь изящный граф Потатуев пожимал ей руку выше локтя и в ее раскрасневшееся ушко шептал ей сладкие и лукавые речи. Чем дальше, тем больше ярился молодой граф. Юлка попробовала как-то за его вольности хлопнуть его по щеке, правда, не с такой силой, с какою обычно хлопала Яшку. Но сошло, — граф безропотно вынес это дикое кокетство.
Сперва барон зло потешался над странным увлечением графа, а потом вдруг стал сам цепляться за Юлку. Она и его треснула и уже со злобой — гораздо больнее, чем графа. Из-за этого произошла ссора между друзьями. Ссориться вообще все стали из-за мелочей, вероятно, от скуки, от нервов.
Барон предложил дуэль без свидетелей. Оба должны были явиться в назначенное место, с заготовленными заранее записками одинакового содержания: «в смерти моей прошу никого не винить». И в результате этой дуэли «без свидетелей» граф был найден с простреленной головой… Медицинский осмотр показал, что рана графу была нанесена на расстоянии, и пуля была не пистолетная, а р у ж е й н а я. Высказано было предположение, что граф не сам покончил с собой, а что с ним покончили.
Знали о столкновении барона с графом и стали подозревать в убийстве барона. Группа офицеров потребовала над ним суда.
И вот накануне этого суда барон и его вестовой скрылись, но удивительнее всего, что и с ч е з л а и Юлка.
Это было тем более удивительно, что она не выносила барона (это все знали).
Значит Юлка или убита, или, что правдоподобнее — увезена.
— Юлка увезена силою? Юлка?!. Быть не может. Не такая она девушка. На медведя одна пойдет!
Но где же она? Что с нею?
Комендант и комендантша потеряли голову. Была послана погоня в разные концы. Кто не нашел следов, тот вернулся в редут ни с чем, а Фома Ползунков и Ванька Медведев совсем не вернулись. Исчезли.
Когда Павел Ефимович протрезвился и не нашел у себя своей записки, он в припадке безумия убежал из редута. Через несколько дней нашли его замерзшим. У Елены не нашлось слез оплакать своего несчастного отца — слишком чужим оказался он для нее. К тому же она была поглощена другим горем: Илья угасал на глазах, — у него воспаление легких перешло в чахотку. Мороз резал его больные легкие, — ему трудно было дышать этим разреженным, колючим воздухом.
Яшка на верном следу
Дня через три после бегства барона появились в редуте Тимошка и Яшка Супонька. С ними явился Кораблев, который действительно оказался невредим. Обороняясь, он убил «Вельсу» и скрывался в каких-то тайниках, в скалах реки Квихпак, пробираясь в Михайловский порт.
Узнав о таинственном исчезновении Юлки, Яшка один, с восьмеркой собак сейчас же ринулся в погоню за похитителем его невесты. Почему он Юлку считал своей невестой, это, по-видимому, знал он один, да может быть еще Юлка.
Он почти без отдыха летел на восток. Путь на юг им был только что сделан туда и обратно, на север ехать барону не было смысла; оставался один путь — на восток, как раз тот, по которому пошли Фома Ползунков и Ванька Медведев, не вернувшиеся обратно. Путь на восток к реке Маккензи, к английским владениям.
Он скоро убедился, что не ошибся, избрав это направление: он нашел следы бежавших. Да! Несомненно, это были они! Их было трое — двое мужчин и одна женщина. По-видимому, кто-то из беглецов старался оставить после себя следы: на ветвях деревьев Яшка в разных местах находил куски какой-то розовой материи… Некоторые ветки были недавно надломлены. На одном кусте он нашел клочок бумажки, и на нем кое-как было нацарапано: «Спасите, кто в бога верует. Везут к форту Юконы. Юлка».
Яшка плохо читал, да и то по печатному, и потому каракули его «невесты» им не были разобраны. Он повертел бумагу в руках и с тяжелым вздохом спрятал ее в подкладку своей шапки.
Мучимый звериной злостью, обуянный нечеловеческой жаждой мести, Яшка не знал сна, не знал отдыха. Он мчался все на восток и смотрел все вперед и вперед, томясь ожиданием, надеждой, что вот-вот увидит там, в туманной дали, три убегающие точки. Он ложился на несколько часов, и то иногда разгонял свой тяжелый сон, вскакивал и впивался в ночную тьму своими орлиными глазами, выискивая хоть искру огня там впереди.
Когда он находил место стоянки или ночлега беглецов, он с жадностью бросался к остаткам костра, копался в обгорелых сучьях, вышаривал все вокруг.
С искусством лучшего сыщика он определял, что ели, что пили те, к кому с неудержимой силой влекла его жажда мести. Он определял, сколько у них еще осталось провизии, что у них на исходе, что кончилось. Так он убедился, что кофе у них уже вышло — пьют кипяток. Потом кончились сухари. Ром еще есть. Через два дня кончилась провизия; зарезали собаку. По следам беглецов он определял степень их утомления. Остались два мужских следа. Но зато полозья саней стали глубже врезаться в снег. А! Это Юлку везут на санях — не может идти! — врезалась в его мозг острым ножом мучительная мысль.
Так следы рассказывали Яшке нарастание смертельной драмы. Он видел, что собаки барона, еще оставшиеся в живых, ослабели и еле тащили сани. На одном месте Яшка увидел следы борьбы, — куски разорванной кухлянки, кровь… Дрались ли это люди за кусок собачины? Или это люди защищались от голодных, остервенелых псов?
А собак осталось только две! Ого! И худой, полубезумный с горящими, как у волка, глазами, задыхаясь от усталости, Яшка все летел по свежим следам, без пощады погоняя своих измученных собак (их у него осталось тоже только две).
Наконец силы стали оставлять Яшку. Он уже не мог больше гнаться — выдохся! Стало перехватывать дыхание. Пошел шагом. Остановился.
Тук, тук, тук. Стучало что-то не ровно, но громко. Это утомленное сердце билось в яшкиной груди.
Но что это? Собаки вдруг насторожились, стали нюхать воздух, завыли… Что там? Вдали словно изба? Яшка собрал последние силы и пополз — идти не мог!
Да! Изба! Яшка рванул дверь. Вошел и в ужасе отшатнулся. На полу лежали человеческие кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35