Возле костей какое-то мохнатое существо… Грызет их, испуская стоны! Что это?..
Медведь? Яшка дрожащей рукой схватился за ружье! Но «медведь» поднял голову, повернул ее к Яшке. Человек в кухлянке! Но что за ужасное лицо! Обмороженные щеки покрыты кровоточащими ранами. В глазах ярость издыхающего зверя, страх и страдание! Увидя Яшку, человек бросился на кости и со стоном навалился на них — видимо боялся, что вошедший отнимет.
Яшка сделал шаг назад.
— Постой! — вдруг захрипел лежавший, — не уходи! убей меня! Умираю… меня ранили. Сюда, — и человек сделал слабое движение рукой, показывая на живот. — Он… меня смертельно ранил. Две пули в живот и бросил…
Опять словно сверкающий нож резанул мозги Яшки — он понял, что пред ним один из беглецов. Но кто? — Яшка не мог догадаться.
И чьи это кости?.. Волосы на голове его зашевелились… Он боялся своих мыслей…
— Кто ты? — спросил он дрожащим голосом.
— Вестовой барона, Карл Куокколла, — прохрипел лежавший, — мы убили ее…
— Кого?! — выкрикнул Яшка.
— Девушку… Юлку… Он не хотел убивать последних собак и убил ее, а мясо взял с собой… оставил ее кости…
Яшка почувствовал, что сходит с ума.
— Убей меня, — стонал лежавший, — он ранил меня в живот, и росил… он отнял у меня мою бумагу… лан… Убей его… он еле идет… Ты догонишь. Он ушел чера… утром. Он думал, что убил меня… и усол. Мотри… там на окоске… бумага. Я ее написал.
На окне действительно лежал лист бумаги, на котором что-то было написано. Внизу стояла подпись: Карл Куокколла…
Яшка схватил бумагу, засунул ее туда же, куда и записку Юлки, и кинулся к дверям…
Но едва он раскрыл двери, в лицо ему ударила метель. И Яшка сразу почувствовал, что сил у него больше нет. Все следы были заметены. Куда идти?
Он вернулся в избу, взяв с собой собак. Как только голодные собаки попали в избу, они кинулись на чухонца и стали рвать его. С большим трудом Яшка оттащил собак и связал их. В бешенстве они кусали ему руки, кусали одна другую, выли, рычали.
Потом Яшка оттащил от костей и чухонца.
Он бредил и по-чухонски и по-русски. Обрывки каких-то воспоминаний, непонятных Яшке… Какой-то вихрь картин и образов. Какая-то Минна… Проклятия барону… Страшные копченые головы… Юлка… Юлка…
Яшка жил и действовал, как автомат, словно в бреду, — в каком-то диком полусне. Он уложил в сани кости Юлки, покрыл их оленьей кожей. Запряг собак. Они были сыты и ласково махали хвостами и повизгивали.
Одна мысль, только одна мысль теперь сидела гвоздем в голове Яшки: «догнать барона!»
Но буран замел все следы. Ровный девственный снег лежал кругом. Куда ехать? Яшка об этом теперь не думал. Вперед, все вперед! На восток! Все на восток!
Он добрался до реки Маккензи, переехал по льду на другой берег. Куда же дальше? Он ничего не понимал. Стоял и не понимал — голова больше не работала. И его собаки сами повернули на юг, — побежали вдоль берегов Маккензи, привезли его в Британскую факторию. Там его приняли за безумного. Да он таким и был. Он был окончательно сломлен всем пережитым. Твердил только одно слово: «барон»… «барон». И никто не понимал его. В санях у него оказался человеческий скелет без головы и куски человеческого мяса. Что это? Откуда он сам? Кто он, этот таинственный пришелец?
Яшка заболел горячкой и больше месяца провалялся без сознания в английской фактории. Когда он встал, он не узнал себя в зеркале. Он был худ, как щепка, и был сед, как старик.
Однако через неделю он уже пустился в обратный путь. Теперь им владела другая мысль: доставить две записки в Михайловский редут. И он доставил их. Вместо здорового богатыря и весельчака Яшки Сапоньки явился в крепость седой старик с полузатуманенным сознанием. Его приютил у себя на кухне старый комендант.
Барон в Нью-Йорке
А барон? Немецкая выносливость, а также мясо Юлки спасли его. Ураган захватил его уже недалеко от Британской фактории. Ураган сбил его с ног, насыпал над ним сугроб снега, спел над ним свои погребальные песни. Но собаки выручили барона: своим воем они обратили внимание каких-то охотников, которые возвращались с охоты. Барона откопали, привезли в факторию и привели в чувство.
И как только он понял, что спасен, что он на территории Великобритании, он напряг все свои последние силы, встал на свои замороженные ноги и с чувством необыкновенного достоинства отрекомендовался: «Барон фон Фрейшютц, офицер российского императорского флота». Он говорил на прекрасном английском языке и держался с таким достоинством, что полудикие охотники фактории прониклись к нему уважением.
Барон добрался до Нью-Йорка со всеми возможными удобствами и довез свой драгоценный груз: записку о золотоносной реке, копченые головы с Соломоновых островов и замороженную голову Юлки. Здесь, в Нью-Йорке, лучшие врачи лечили его, а один из препараторов анатомического музея чудесно препарировал голову Юлки! Она превратилась в блестящий череп, словно выточенный из слоновой кости. Правда, от него пахло какими-то едкими специями. Длинные черные косы Юлки были бережно свернуты и аккуратно уложены в конверт.
«Пиковые тузы» и «короли» любезно приняли барона, заветная записка Павла Ефимыча была ими щедро оплачена. Барон был хорошо принят в мире нью-йоркских финансистов.
В Россию возвращаться он не хотел, но «тузы» и «короли» убедили его, что все его служебные недоразумения будут улажены и что в «интересах дела» он нужнее именно в России, чем в Нью-Йорке.
Приказ из Санкт-Петербурга
Между тем на Аляске зима завернула крутая. Термометр давно уже стоял на 40° ниже нуля. Закрутили вьюги. Дни становились все короче. Припасы кончались. Пришлось уменьшить порции.
Ужас подкрадывался к тем, кто предвидел недалекое будущее. Безумие заволакивало сознание тех, кто изнемогал в борьбе с муками черной тоски. Появились признаки цинги.
Однажды далекий пушечный выстрел с моря возвестил прибытие судна, которое очевидно из-за льдов не могло подойти ближе. Отправились на остров Стюарт и увидели «Алеута», который остановился верстах в трех от острова. Устроили сообщение с ним по льду. Оказалось, «Алеут» привез еще провизии — солонины, капусты, сухарей, муки и крупы, а, главное, ответ на то донесение, которое послано было в Петербург с князем Чибисовым и с отцом Спиридонием.
Ответ заключал в себе новый приказ, который был глуп до последних пределов… Но… иногда и глупость бывает полезной. Так оказалось по крайней мере в данном случае.
В приказе было предписано командиру «Дианы», ввиду неизбежной зимовки в Нортонском заливе, использовать зиму на распространение границ владений российской империи в глубь материка и к югу по берегу океана. «Для сего, — значилось в приказе, — на всех пунктах, имеющих военное и торговое значение, исправить и усилить имеющиеся фортеции и редуты, а, буде оных не окажется, таковые в нужных местах устроить. В оные фортеции на гарнизонную службу распределить экипаж фрегата „Диана“. Весной на смену сему экипажу будет выслана новая команда. Тогда же будут доставлены и орудия для сих фортеций».
Приказ никак не учитывал ни тех событий, которые произошли на Аляске (уничтожение почти всех русских фортов и выселение из них гарнизонов), ни условий полярного климата (постройка новых редутов при 40° мороза, в абсолютной темноте полярной ночи).
Приказ был зачитан и встречен гробовым молчанием. Но его приходилось выполнять если не в полной мере, то хоть частично.
И оказалось, что выполнение этого приказа дало работу четырем сотням бездействующих и озлобленных людей, а главное, — рассеивало эту массу по разным пунктам побережья, что облегчало организацию питания. Особые охотничьи команды должны были взять на себя прокорм этих отдельных небольших гарнизонов. Новых фортеций решено было не строить и границ не расширять, но вернуть те, которые отняты были восставшими кенайцами. Для этого постановлено было организовать зимний поход, главным образом, на юг, к Кенайскому заливу, который оказался во всех отношениях для зимовки судов удобнее Нортоновского.
Решение возвратить гарнизоны в их старые гнезда воодушевило всех выселенных, — они возгорелись жаждой реванша. Матросы тоже рьяно взялись за организацию похода, тем более, что командир заявил, что в поход пойдут только «добровольцы». Таких «добровольцев» оказалось большинство.
К «походу» приготовились и провели его удачно. В результате все побережье к югу до 55° широты оказалось в руках русских.
«Американы» вдруг куда-то скрылись, а кенайцы и другие туземцы были или вырезаны или разбежались в глубь материка. Лишь немногие туземцы, сумевшие вовремя покориться, уцелели в своих поселках.
Так лукавый Уг-Глок, потрясая орлиными перьями, говорил начальнику русского отряда приветственную речь и закончил ее такой эффектной фразой:
— Русс… карос!.. Русс… ууу! — сжатием кулака он показал мощь русского оружия — Русс… орел… два голова, — он показал два пальца и стиснул себя по голове. Уу! америкен дурак… Америкен орел… один голова, — он выставил один палец и опять стукнул себя по голове и при этом выразил презрение на своей размалеванной роже. — Америкен… тьфу!
И энергично харкнув в сторону воображаемого «дурака-америкена», хитрый Уг-Глок стал усердно креститься на начальника карательной экспедиции.
Так была восстановлена на Аляске честь русского флага, но Российско-Американская компания от этого мало выиграла. Туземцы, напуганные походом, надолго перестали таскать меха в русские фактории, и торговля мехами через перекупщиков перешла почти всецело в руки коварных «американов».
Когда весной приплыл на Аляску начальник колонии, он только руками всплеснул при виде того, что тут натворил без него энергичный командир «Дианы» со своей командой. Сейчас же он настрочил в Петербург подробнейшее донесение, кому следует, с жалобой на командира. Он указывал, что военные операции совершенно подорвали торговлю, раздражили американцев… он предупреждал, что надо или коренным образом изменить всю русскую политику на полуострове, или ждать в недалеком будущем всяческих неприятностей и осложнений.
В присутствии командира он вел себя тише воды, ниже травы и «пикового валета» ему уже не показывал.
Со своей стороны, донесение о всем происшедшем на Аляске командир решил послать с «Алеутом» на Сан-Франциско. Гонцами он выбрал Илью и Вадима. Они должны были из Сан-Франциско пересечь весь материк Северной Америки и из Нью-Йорка плыть в Европу на почтовом пакетботе.
Илью выбрал командир потому, что его надо было отправить на нэп доктор грозил самыми мрачными последствиями, если больной останется до конца зимы на севере.
— Если Илья Андреевич по болезни принужден будет остановиться в пути, вы обязаны будете доставить донесение самостоятельно в Санкт-Петербург, — сказал командир Вадиму. — В этом донесении есть и моя просьба о возвращении вам офицерского звания. Я вас рекомендовал с наилучшей стороны.
Вадим поклонился.
«Алеут» с трудом пробился сквозь льды, вышел в открытое море и через неделю он входил уже в гавань Сан-Франциско.
У тихой пристани
Хотя был ноябрь, и погода стояла переменная, воздух в Сан-Франциско показался всем благодатным. Русский консул приютил Илью и Елену у себя на вилле. По совету местных врачей Илья решил остаться здесь до весны, тем более, что через месяц Елена должна была стать матерью.
В Санкт-Петербург поехал один Вадим.
Расставание было грустное.
Илья долго держал за руку Вадима, долго смотрел печальными глазами в глаза другу и, наконец, сказал:
— Вадим, я не жилец на свете! Прощай и исполни мою последнюю просьбу: побереги Елену и нашего ребенка. Будь ему отцом!
Вадим крепко обнял его и поцеловал.
— Будь спокоен, Илья, — сказал он в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Медведь? Яшка дрожащей рукой схватился за ружье! Но «медведь» поднял голову, повернул ее к Яшке. Человек в кухлянке! Но что за ужасное лицо! Обмороженные щеки покрыты кровоточащими ранами. В глазах ярость издыхающего зверя, страх и страдание! Увидя Яшку, человек бросился на кости и со стоном навалился на них — видимо боялся, что вошедший отнимет.
Яшка сделал шаг назад.
— Постой! — вдруг захрипел лежавший, — не уходи! убей меня! Умираю… меня ранили. Сюда, — и человек сделал слабое движение рукой, показывая на живот. — Он… меня смертельно ранил. Две пули в живот и бросил…
Опять словно сверкающий нож резанул мозги Яшки — он понял, что пред ним один из беглецов. Но кто? — Яшка не мог догадаться.
И чьи это кости?.. Волосы на голове его зашевелились… Он боялся своих мыслей…
— Кто ты? — спросил он дрожащим голосом.
— Вестовой барона, Карл Куокколла, — прохрипел лежавший, — мы убили ее…
— Кого?! — выкрикнул Яшка.
— Девушку… Юлку… Он не хотел убивать последних собак и убил ее, а мясо взял с собой… оставил ее кости…
Яшка почувствовал, что сходит с ума.
— Убей меня, — стонал лежавший, — он ранил меня в живот, и росил… он отнял у меня мою бумагу… лан… Убей его… он еле идет… Ты догонишь. Он ушел чера… утром. Он думал, что убил меня… и усол. Мотри… там на окоске… бумага. Я ее написал.
На окне действительно лежал лист бумаги, на котором что-то было написано. Внизу стояла подпись: Карл Куокколла…
Яшка схватил бумагу, засунул ее туда же, куда и записку Юлки, и кинулся к дверям…
Но едва он раскрыл двери, в лицо ему ударила метель. И Яшка сразу почувствовал, что сил у него больше нет. Все следы были заметены. Куда идти?
Он вернулся в избу, взяв с собой собак. Как только голодные собаки попали в избу, они кинулись на чухонца и стали рвать его. С большим трудом Яшка оттащил собак и связал их. В бешенстве они кусали ему руки, кусали одна другую, выли, рычали.
Потом Яшка оттащил от костей и чухонца.
Он бредил и по-чухонски и по-русски. Обрывки каких-то воспоминаний, непонятных Яшке… Какой-то вихрь картин и образов. Какая-то Минна… Проклятия барону… Страшные копченые головы… Юлка… Юлка…
Яшка жил и действовал, как автомат, словно в бреду, — в каком-то диком полусне. Он уложил в сани кости Юлки, покрыл их оленьей кожей. Запряг собак. Они были сыты и ласково махали хвостами и повизгивали.
Одна мысль, только одна мысль теперь сидела гвоздем в голове Яшки: «догнать барона!»
Но буран замел все следы. Ровный девственный снег лежал кругом. Куда ехать? Яшка об этом теперь не думал. Вперед, все вперед! На восток! Все на восток!
Он добрался до реки Маккензи, переехал по льду на другой берег. Куда же дальше? Он ничего не понимал. Стоял и не понимал — голова больше не работала. И его собаки сами повернули на юг, — побежали вдоль берегов Маккензи, привезли его в Британскую факторию. Там его приняли за безумного. Да он таким и был. Он был окончательно сломлен всем пережитым. Твердил только одно слово: «барон»… «барон». И никто не понимал его. В санях у него оказался человеческий скелет без головы и куски человеческого мяса. Что это? Откуда он сам? Кто он, этот таинственный пришелец?
Яшка заболел горячкой и больше месяца провалялся без сознания в английской фактории. Когда он встал, он не узнал себя в зеркале. Он был худ, как щепка, и был сед, как старик.
Однако через неделю он уже пустился в обратный путь. Теперь им владела другая мысль: доставить две записки в Михайловский редут. И он доставил их. Вместо здорового богатыря и весельчака Яшки Сапоньки явился в крепость седой старик с полузатуманенным сознанием. Его приютил у себя на кухне старый комендант.
Барон в Нью-Йорке
А барон? Немецкая выносливость, а также мясо Юлки спасли его. Ураган захватил его уже недалеко от Британской фактории. Ураган сбил его с ног, насыпал над ним сугроб снега, спел над ним свои погребальные песни. Но собаки выручили барона: своим воем они обратили внимание каких-то охотников, которые возвращались с охоты. Барона откопали, привезли в факторию и привели в чувство.
И как только он понял, что спасен, что он на территории Великобритании, он напряг все свои последние силы, встал на свои замороженные ноги и с чувством необыкновенного достоинства отрекомендовался: «Барон фон Фрейшютц, офицер российского императорского флота». Он говорил на прекрасном английском языке и держался с таким достоинством, что полудикие охотники фактории прониклись к нему уважением.
Барон добрался до Нью-Йорка со всеми возможными удобствами и довез свой драгоценный груз: записку о золотоносной реке, копченые головы с Соломоновых островов и замороженную голову Юлки. Здесь, в Нью-Йорке, лучшие врачи лечили его, а один из препараторов анатомического музея чудесно препарировал голову Юлки! Она превратилась в блестящий череп, словно выточенный из слоновой кости. Правда, от него пахло какими-то едкими специями. Длинные черные косы Юлки были бережно свернуты и аккуратно уложены в конверт.
«Пиковые тузы» и «короли» любезно приняли барона, заветная записка Павла Ефимыча была ими щедро оплачена. Барон был хорошо принят в мире нью-йоркских финансистов.
В Россию возвращаться он не хотел, но «тузы» и «короли» убедили его, что все его служебные недоразумения будут улажены и что в «интересах дела» он нужнее именно в России, чем в Нью-Йорке.
Приказ из Санкт-Петербурга
Между тем на Аляске зима завернула крутая. Термометр давно уже стоял на 40° ниже нуля. Закрутили вьюги. Дни становились все короче. Припасы кончались. Пришлось уменьшить порции.
Ужас подкрадывался к тем, кто предвидел недалекое будущее. Безумие заволакивало сознание тех, кто изнемогал в борьбе с муками черной тоски. Появились признаки цинги.
Однажды далекий пушечный выстрел с моря возвестил прибытие судна, которое очевидно из-за льдов не могло подойти ближе. Отправились на остров Стюарт и увидели «Алеута», который остановился верстах в трех от острова. Устроили сообщение с ним по льду. Оказалось, «Алеут» привез еще провизии — солонины, капусты, сухарей, муки и крупы, а, главное, ответ на то донесение, которое послано было в Петербург с князем Чибисовым и с отцом Спиридонием.
Ответ заключал в себе новый приказ, который был глуп до последних пределов… Но… иногда и глупость бывает полезной. Так оказалось по крайней мере в данном случае.
В приказе было предписано командиру «Дианы», ввиду неизбежной зимовки в Нортонском заливе, использовать зиму на распространение границ владений российской империи в глубь материка и к югу по берегу океана. «Для сего, — значилось в приказе, — на всех пунктах, имеющих военное и торговое значение, исправить и усилить имеющиеся фортеции и редуты, а, буде оных не окажется, таковые в нужных местах устроить. В оные фортеции на гарнизонную службу распределить экипаж фрегата „Диана“. Весной на смену сему экипажу будет выслана новая команда. Тогда же будут доставлены и орудия для сих фортеций».
Приказ никак не учитывал ни тех событий, которые произошли на Аляске (уничтожение почти всех русских фортов и выселение из них гарнизонов), ни условий полярного климата (постройка новых редутов при 40° мороза, в абсолютной темноте полярной ночи).
Приказ был зачитан и встречен гробовым молчанием. Но его приходилось выполнять если не в полной мере, то хоть частично.
И оказалось, что выполнение этого приказа дало работу четырем сотням бездействующих и озлобленных людей, а главное, — рассеивало эту массу по разным пунктам побережья, что облегчало организацию питания. Особые охотничьи команды должны были взять на себя прокорм этих отдельных небольших гарнизонов. Новых фортеций решено было не строить и границ не расширять, но вернуть те, которые отняты были восставшими кенайцами. Для этого постановлено было организовать зимний поход, главным образом, на юг, к Кенайскому заливу, который оказался во всех отношениях для зимовки судов удобнее Нортоновского.
Решение возвратить гарнизоны в их старые гнезда воодушевило всех выселенных, — они возгорелись жаждой реванша. Матросы тоже рьяно взялись за организацию похода, тем более, что командир заявил, что в поход пойдут только «добровольцы». Таких «добровольцев» оказалось большинство.
К «походу» приготовились и провели его удачно. В результате все побережье к югу до 55° широты оказалось в руках русских.
«Американы» вдруг куда-то скрылись, а кенайцы и другие туземцы были или вырезаны или разбежались в глубь материка. Лишь немногие туземцы, сумевшие вовремя покориться, уцелели в своих поселках.
Так лукавый Уг-Глок, потрясая орлиными перьями, говорил начальнику русского отряда приветственную речь и закончил ее такой эффектной фразой:
— Русс… карос!.. Русс… ууу! — сжатием кулака он показал мощь русского оружия — Русс… орел… два голова, — он показал два пальца и стиснул себя по голове. Уу! америкен дурак… Америкен орел… один голова, — он выставил один палец и опять стукнул себя по голове и при этом выразил презрение на своей размалеванной роже. — Америкен… тьфу!
И энергично харкнув в сторону воображаемого «дурака-америкена», хитрый Уг-Глок стал усердно креститься на начальника карательной экспедиции.
Так была восстановлена на Аляске честь русского флага, но Российско-Американская компания от этого мало выиграла. Туземцы, напуганные походом, надолго перестали таскать меха в русские фактории, и торговля мехами через перекупщиков перешла почти всецело в руки коварных «американов».
Когда весной приплыл на Аляску начальник колонии, он только руками всплеснул при виде того, что тут натворил без него энергичный командир «Дианы» со своей командой. Сейчас же он настрочил в Петербург подробнейшее донесение, кому следует, с жалобой на командира. Он указывал, что военные операции совершенно подорвали торговлю, раздражили американцев… он предупреждал, что надо или коренным образом изменить всю русскую политику на полуострове, или ждать в недалеком будущем всяческих неприятностей и осложнений.
В присутствии командира он вел себя тише воды, ниже травы и «пикового валета» ему уже не показывал.
Со своей стороны, донесение о всем происшедшем на Аляске командир решил послать с «Алеутом» на Сан-Франциско. Гонцами он выбрал Илью и Вадима. Они должны были из Сан-Франциско пересечь весь материк Северной Америки и из Нью-Йорка плыть в Европу на почтовом пакетботе.
Илью выбрал командир потому, что его надо было отправить на нэп доктор грозил самыми мрачными последствиями, если больной останется до конца зимы на севере.
— Если Илья Андреевич по болезни принужден будет остановиться в пути, вы обязаны будете доставить донесение самостоятельно в Санкт-Петербург, — сказал командир Вадиму. — В этом донесении есть и моя просьба о возвращении вам офицерского звания. Я вас рекомендовал с наилучшей стороны.
Вадим поклонился.
«Алеут» с трудом пробился сквозь льды, вышел в открытое море и через неделю он входил уже в гавань Сан-Франциско.
У тихой пристани
Хотя был ноябрь, и погода стояла переменная, воздух в Сан-Франциско показался всем благодатным. Русский консул приютил Илью и Елену у себя на вилле. По совету местных врачей Илья решил остаться здесь до весны, тем более, что через месяц Елена должна была стать матерью.
В Санкт-Петербург поехал один Вадим.
Расставание было грустное.
Илья долго держал за руку Вадима, долго смотрел печальными глазами в глаза другу и, наконец, сказал:
— Вадим, я не жилец на свете! Прощай и исполни мою последнюю просьбу: побереги Елену и нашего ребенка. Будь ему отцом!
Вадим крепко обнял его и поцеловал.
— Будь спокоен, Илья, — сказал он в ответ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35