В углу жалобно пиликал струнный квартет; плоды его стараний были почти неуловимы, разве что подойти вплотную. В зале стоял несмолкаемый галдеж, гости без устали разговаривали — кто друг с другом, а кто и сам с собой. Последние, видимо, являлись поклонниками и репетировали восторженные речи, обращенные к кумирам. На разноцветные именные бирки можно было даже не смотреть — и без того не составляло труда отличить издателей от писателей, поклонников от журналистов. Как? Да очень просто — по одежде. Поклонники постарше облачились в стандартные «вечерние» или «коктейльные» платья своей юности — длинные рукава, высокие воротники. Кое-кто стойко потел в меховых жакетах.
Писатели по большей части упорно старались соответствовать романтическому образу. Мелькнуло даже несколько широкополых шляп со страусовыми перьями, хотя ни одна из них, с удовлетворением отметила Жаклин, не могла сравниться по размерам с ее собственной. Издатели, журналисты и литературные агенты пошли на символические уступки «духу события», нацепив розовые рубашки и платья, но большинство щеголяло в типичных нью-йоркских деловых костюмах, скучнее которых во всем мире не сыскать.
Именно на этих личностях и сосредоточила Жаклин свое корыстное внимание. Она еще не решила, какое из издательств осчастливит своей рукописью, но за минувшие дни научилась различать самых крупных акул. Вот та миловидная блондинка, смахивающая на героиню книжек, которыми она столь успешно торгует, была помощницей редактора одной из ведущих серий — «Потерянной любви». Высокая широкоплечая дама в строгом костюме — Марго Барристер, главный редактор «Унесенной ветром любви», а ее спутник, грациозный молодой человек с белокурыми локонами до плеч, — Робин Бернстайн, редактор конкурирующей серии «Любовь при свечах». Ходили слухи, будто «Любовь при свечах» прогорела на девятнадцатом веке и теперь сфокусировалась на более ранних исторических периодах, в частности на эпохе неолита.
Глядя на вымученные улыбки редакторов, Жаклин сообразила, что они обмениваются ядовитыми любезностями. По слухам, «Унесенная ветром любовь» перебежала дорогу «Любви при свечах», воспев в своем очередном опусе неземную страсть неандертальца и кроманьонки. Возможно, размышляла Жаклин, ей самой тоже стоит перенести действие из Франции пятнадцатого века в средний палеолит. Особого труда это не составит — мечи заменим на каменные топоры, вместо замка будет деревушка на сваях близ озера. А злодеем станет коварный шаман...
— Хочу еще выпить, — объявила Сью, подталкивая Жаклин локтем. — Как мне это сделать?
Раздосадованная тем, что прервали ее творческие думы, Жаклин довольно резко буркнула:
— Пойди купи билет. И мне тоже, если не трудно. — Она достала двадцатидолларовую банкноту из лилового атласного ридикюля, на который неохотно сменила свою бездонную сумку. Без сумки она чувствовала себя раздетой и беспомощной, но искусство требует жертв, а сумища ну никак не сочеталась с ее ансамблем.
— Спасибо!
Сьюзен растворилась в толпе. Брови Жаклин под кружевной оборкой насупились. Но затем, пожав плечами, она выкинула Сью из головы — довольно с нее простодушных овечек, которых надо защищать от них самих и окружающего мира.
Вдоль одной из стен вытянулся ряд столов под белыми скатертями и с обычными прибамбасами — там красовались рекламные безделушки издателя, спонсирующего коктейль-пати. Среди прочей ерунды бросалась в глаза огромная репродукция обложки последней книги Валентайн — той самой, что попала к Жаклин. Неподалеку маячила и сама мисс Валентайн. Густо накрашенные губы Жаклин изогнулись в одобрительной улыбке.
Композиция была верхом романтической безвкусицы, но весьма успешно изолировала Королеву Любви от почитателей, которые — как надеялась тетушка Хэтти — в противном случае растоптали бы ее. Белые заборчики, увитые искусственными виноградными лозами и розочками, окаймляли небольшое пространство — по замыслу, милый садик. Пол устилала синтетическая травка. Антураж «садика» составляли несколько скамеечек и растений в кадках. И в этом загоне картинно расположилась Хэтти со своими «лошадками». Кособокая арка из пластмассовой зелени нависла над причудливой скамейкой, где неподвижно, словно восковая кукла, восседала мисс Валентайн в компании «графа Девонбрукского», а на спинку скамьи картинно опирался Виктор фон Дамм, вновь облачившийся в наряд узника Зенды: черные брюки и белая рубашка навыпуск. Сама тетушка Хэтти, задрапированная в строгий серый атлас и с огромным букетом роз, приколотым к монументальной груди, устроилась за столиком — и не сводила глаз с Валентайн.
Поначалу Жаклин решила, что Ви-Ви отсутствует под благовидным предлогом, как вдруг заметила неподвижную фигуру, пытающуюся укрыться за увитой фальшивыми розами решеткой и резиновым фикусом в кадке.
Установив местоположение звезд, Жаклин орлиным взором обвела прочую публику и с радостью углядела немало знакомых лиц. Давешняя жеманная дама из Бостона целеустремленно пробиралась в направлении «садика», явно к Виктору фон Дамму; Эмеральда хмуро поглядывала в сторону самостийной «беседки» — ее не пригласили в круг элиты; худосочная агентша жадно стреляла глазами по сторонам в поисках клиентов; лысый и ангельски розовощекий Макс Холленстайн явно засыпал комплиментами главного редактора «Любви при лунном свете». Ого, а вот и революционерка Бетси, почти неузнаваемая в цветастом шелковом платье, золотистых босоножках и медно-рыжем парике — точной копии того, что на Джин (очевидно, самая популярная модель в этом году).
Взгляд Бетси лихорадочно метался по залу. Завидев Жаклин, она скорчила гримаску и исчезла за спиной массивного джентльмена, скорее всего издателя, А уже в следующую секунду Жаклин пожалела, что не обзавелась собственным издателем-толстяком, которого можно использовать как ширму.
Сегодня на Лори было свободное розовое платье в восточном стиле, щедро расшитое золотом. Когда ее подведенные глазки заметили Жаклин, та едва поборола трусливое желание спрятаться под стул. Но девчонка приветствовала ее более чем дружелюбно:
— Здрасьте, миссис Кирски. Знаете, мне ужасно стыдно за случившееся. Я себя неважно чувствовала — тошнило меня. А потом вырвало.
— Очень жаль, — искренне посочувствовала Жаклин.
— Да не, ничего, теперь все нормально. Меня часто тошнит.
— Может, тебе не стоит пить? — Жаклин покосилась на розовый стаканчик в руке Лори.
— А это диетпепси. Я на диете. Сегодня весь день ничего не ела, кроме шоколадки и кусочка сыра.
— Молодец.
— В общем, тетушка Хэтти велела мне извиниться. Говорит, что вы подруга Валери Валентайн. Я так поняла, вы специально подкатывали к той тетке, чтобы разузнать, чего ей надо, а потом рассказать Валентайн.
Любопытство в Жаклин одержало верх над отвращением.
— Можно тебя кое о чем спросить, Лори?
— Конечно.
— Скажи, а что именно Дюбретта Дюберстайн пытается сделать с мисс Валентайн?
— Пишет о ней разные враки, — пояснила Лори. — Видали этот ее блокнот, который она вечно с собой таскает? Так вот, там полно всякой мерзости про Валентайн. Например, будто она лесбиянка, или фригидная, или бывшая наркоманка. И все такое.
— Но какая, собственно, разница... Разве для тебя что-нибудь изменилось бы, узнай ты, что все это правда?
— Но это неправда!
— Конечно, нет. Так зачем переживать из-за глупого вранья?
Лори посмотрела на загончик, где восседала Валентайн, и пробормотала:
— Она самое красивое существо на свете... Настоящий ангел. И поливать ее грязью — это все равно что... это как...
— Богохульство?
— Да-да, вот именно. — Лори энергично закивала. — Вы меня понимаете.
— Да, понимаю.
Лори улыбнулась:
— Валентайн была права — вы хорошая. И я рада, что с вами поговорила. А теперь мне пора возвращаться к ней. До свидания, миссис Кирки.
Жаклин угрюмо проводила взглядом девицу, утопающую в розовом облаке. Необычное сочетание омерзения и жалости, которое пробуждала Лори, нельзя было назвать приятным чувством.
— Умеете вы не затеряться в толпе, — раздался рядом знакомый голос. — Где раздобыли дохлого голубя?
— Это, к вашему сведению, какаду, — возразила Жаклин, оборачиваясь к Дюбретте. — А вы, как я погляжу, тоже в маскараде.
Дюбретта поправила громадный букет, целиком закрывавший полу ее пиджака.
— В точности как у Хэтти, только вдвое больше. И зачем я только пытаюсь быть забавной — вы всего лишь вторая, кто уловил мою шутку.
Дюбретта принялась рыться в сумке. Жидкость в ее бокале едва не выплеснулась.
— Что вы ищете? Может, помочь?..
— Ну уж нет. — Дюбретта крепко прижала к себе сумку. — Никому не дозволено прикасаться к моей сокровищнице. А сегодня здесь полно подарочков. Если хотите, можете подержать это пойло.
Жаклин взяла бокал. Дюбретта стала копаться в сумке обеими руками и наконец извлекла сигарету.
Зажгла ее, после чего забрала свой стакан. Жаклин жадно вперилась в сигарету и, раздувая ноздри, пыталась втянуть дым, который выпускала Дюбретта. В лиловом конверте-ридикюле не нашлось места для сигаретной пачки, которую она приобрела, терзаемая муками совести, а потому Жаклин решила, что пора снова бросить курить.
— Что-то вы сегодня веселая, — заметила она.
— Я не пьяна, если вы это имеете в виду. Всего лишь третий бокал. Хотя имею право нализаться как следует — есть что отпраздновать, а мама учила меня никогда не упускать бесплатную выпивку.
— Так уж и бесплатную?
— Ага! Главная прелесть моей профессии — никогда не приходится платить за выпивку, — улыбнулась Дюбретта. — Мои жертвы усиленно спаивают меня — надеются, что язык развяжется.
— Ну и как, срабатывает?
— А вы как думаете? — Дюбретта жестом указала на тщетно пытающуюся спрятаться за резиновым фикусом Валери Вандербилт. — Поздоровались уже с подружкой?
— Почему бы вам не оставить ее в покое? — рассердилась Жаклин.
— Да она не лучше торговца наркотиками. Чушь, которую кропает госпожа Вандербилт, разрушает мозги почище героина, В каком-то смысле ваша подружка хуже всех в этой компании, Они-то из кожи вон лезут, выдают лучшее, на что способны. Их «лучшее» — жалкая халтура, но они-то не понимают разницы. А она — понимает.
Сраженная меткостью анализа, Жаклин умолкла. С трудом верилось, что Дюбретта так благородна и беспристрастна, как хочет казаться, но журналистка безошибочно поставила диагноз: Джин страдала от болезненного презрения к самой себе.
— Чушь! — все-таки фыркнула Жаклин.
— Чушь? А я думала, вы со мной согласитесь. На чьей же вы стороне?
— Ни на чьей. Да, мне не по вкусу качество этих книжек, но точно так же я против всего; что попахивает цензурой. Кто вы такая, чтобы говорить людям, что им следует или не следует читать? Кроме того, не все они так уж плохи. Вы читали книги Валентайн?
— Валентайн. — Взгляд Дюбретты остановился на хрупкой фигурке в золотой короне. — Ничего себе штучка, верно? Красива, удачлива, умна... О да, я прочла все, что она написала. Очень хорошо. Кабы Хэтти не захомутала ее и не навесила ярлык «королевы любви», она смогла бы сделать себе имя как серьезная писательница.
В голосе Дюбретты прорывалась какая-то странная, чуть ли не злорадная нотка. Она прижала сумку к груди, будто младенца, и тихо произнесла:
— Только поглядите на нее. Подобная красота кажется нереальной. Она словно женщина из легенды — Гуиневер, прекрасная Розамунда, Елена Троянская...
Жаклин поежилась. По чистому ли совпадению все перечисленные дамы благодаря своей красоте были обречены на гибель или позор? Вроде бы не так уж много Дюбретта выпила, но ведет себя очень странно.
Тут к ним подошла Сью. Вручила Жаклин бокал и пригубила свой с таким жеманством, что Жаклин заподозрила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43