— Так вот за столом собралось человек пять-шесть, не помню...
— Что-то около этого.
— Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.
— Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич... Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее... Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?
— Знаете, как-то не задумывался...
— А если задуматься?
— Допускаю такую возможность... Когда я выхожу на след преступления, среди участников начинаются разборки.
— Это уже подробности, — усмехнулась Вохмянина.
И в этот момент в кармане Пафнутьева тонко запищал сотовый телефон. Он некоторое время колебался, стоит ли откликаться и рвать нить разговора или все-таки ответить...
— Кто-то вас ищет, — подсказала Вохмянина, и Пафнутьев вынул телефон из кармана.
— Слушаю, — сказал он.
— Шаланда в эфире! — услышал он радостный голос.
— Судя по тону — у тебя победа?
— Да! — орал в трубку Шаланда. — Победа, Паша, полная и бесповоротная.
— Поздравляю!
— Вулых задержан. В трехстах километрах от города. И при нем миллион долларов.
— Не понял? — осел Пафнутьев на своем стуле.
— Повторяю для тугоухих — при Вулыхе, в его спортивной сумке обнаружен наличными, в пачках, стодолларовыми купюрами... Миллион. Как это тебе, Паша, нравится?
— Поделишься? — усмехнулся Пафнутьев.
— Не получится, Паша! Там десяток свидетелей! И все поставили свои подписи. Во, дурье, а? Ну, ладно, Вулых уже у меня. Захочешь поговорить — приезжай.
— Приеду, — сказал Пафнутьев и едва отключился от связи, как телефон запищал снова. На этот раз его разыскивал анатом. Пафнутьев сразу представил толстые очки с зеленоватыми стеклами, красные шелушащиеся руки, скорбный взгляд человека, который всегда сообщает людям что-то чрезвычайно печальное.
— Павел Николаевич? Очень рад. Простите, отвлеку вас на одну минуту.
— Хоть на час! — заорал Пафнутьев, чтобы хоть как-то перебить впечатление от этого мертвенного голоса.
— Я по поводу трупа Объячева...
— С ним опять что-то случилось?
— Да, как это ни прискорбно. Дело в том, Павел Николаевич, что он был обречен и без насильственных действий по отношению к нему в бытность живым человеком.
— Как-как? — Пафнутьев не понял причудливых слов эксперта и вынужден был переспросить.
— В бытность живым человеком, — повторил эксперт. — Так вот... Он облучен.
— Это как?
— Получил сильную дозу радиации, несовместимую с дальнейшей жизнью.
— Как же это все понимать?
— Сие есть тайна великая, — ответил эксперт печально. — И непостижимая. С вашего позволения.
— У вас есть официальное заключение?
— Да. И я готов представить его в любой удобный для вас момент. Хоть сегодня, хоть завтра, хоть послезавтра. И в любой из последующих дней. У меня такое впечатление, что наш клиент чувствовал себя плохо последнее время.
— Значит, ему просто помогли?
— Сие есть...
— Да, знаю — тайна великая и непостижимая.
— Полностью с вами согласен.
Пафнутьев продолжал разговор уже без надежды узнать что-то новое, но задавал вопросы, выслушивал ответы, чтобы привыкнуть к новости, которая опять, уже в который раз, переворачивала все его версии и догадки. И чувствовал Пафнутьев, понимал, да что там, наверняка знал: будут, будут еще загадки, будут тайны великие и непостижимые.
— Большое спасибо, — произнес, наконец, Пафнутьев в трубку. — Вы меня просветили и наставили на путь истинный. Чрезвычайно вам благодарен. Я скоро приеду. До встречи.
* * *
Худолей выслушал Пафнутьева с видом, совершенно невозмутимым и даже загадочным. Собственно, загадочность и была в его невозмутимости. Пафнутьев, рассказывал о задержании Вулыха с миллионом долларов, о звонках Шаланды, восторженных и горделивых, о том, что Объячев, оказывается, был просто обречен и травить его, протыкать спицами и расстреливать не было никакой надобности — просто вдруг одновременно многие почувствовали, что терпение их на исходе. Худолей кивал, но в кивках его была какая-то снисходительность. Дескать, если, Паша, тебе больше не о чем рассказать, то я готов выслушать и эти твои побасенки — давай, валяй, рассказывай.
— Сколько, говоришь, при нем было денег? — скучающе спросил Худолей, высматривая что-то за окном.
— Миллион.
— Естественно, долларов?
— Долларов, — кивнул Пафнутьев, пытаясь понять — что происходит с его экспертом?
— Надо же, — беззаботно удивился Худолей. — Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?
— Согласен с тобой, — Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора — так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.
— Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.
— Это в каком же смысле?
— Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали бы пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.
— Какую запись? — не понял Пафнутьев.
— В трудовой книжке. Спасибо, дескать, вы славные ребята, и мы очень вами гордимся.
— Я спросил у Шаланды о том же... Там действительно вышла накладка... Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.
— Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.
— Невозможно, — вздохнул Пафнутьев. — Это уже было невозможно.
— Почему?! — наконец, в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.
— Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем — Вулых и два милиционера... Все было возможно. Но когда их стало семеро... Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские... Печально, но это так.
— Возможно, ты прав, Паша, — с обидным безразличием проговорил Худолей. Пафнутьев остро почувствовал, что безразличие это касается не только миллиона долларов, но затрагивает вообще все, что говорил Пафнутьев.
— Ну, давай уж, не тяни... Что там у тебя?
— А что, Паша, ты хочешь от меня услышать? — невинно спросил Худолей.
— Я хочу знать имя, фамилию и отчество убийцы.
— Ты слишком много хочешь, Паша. Так нельзя. Это алчность.
— И ты совсем-совсем ничего не можешь мне сказать? — удивился Пафнутьев.
— Ну, почему же, — спохватился Худолей. — И сказать могу, показать, и суждения высказать, неглупые, между прочим, суждения о нашем с тобой расследовании. Пошли, Паша, — Худолей поднялся, с некоторой церемонностью одернул пиджак и, вскинув голову, направился к лестнице в подвал. У первой ступеньки он оглянулся, подождал поотставшего Пафнутьева. — Прошу ничему не удивляться, все воспринимать спокойно и с достоинством.
— И с меня ничего не причитается? — удивился Пафнутьев.
— Это особый разговор. Подобная тема не терпит спешки, суеты, скороговорки.
— Ну, ладно, — согласился Пафнутьев. Спустившись в самый низ, Худолей распахнул дверь в темную комнату. Нащупав уверенной рукой выключатель, он щелкнул кнопкой, и комната озарилась электрическим светом. Она оказалась поменьше той, в которой жили строители, метров двадцать. Здесь были свалены лопаты, вилы, грабли, отдельным снопом в углу стояли разномастные лыжи, палки, горкой были свалены лыжные ботинки, какие-то неуклюжие, пересохшие, — чтобы привести их в порядок, надо, наверное, не меньше недели смазывать смягчающими ваксами. Но Худолей пренебрег всеми этими завалами и решительно направился в дальний угол, где стояли несколько велосипедов. Подойдя к ним, он присел на корточки и глянул на Пафнутьева. — Прошу обратить внимание, — произнес он отстраненно: дескать, чем только не приходится заниматься.
Пафнутьев тоже присел и послушно уставился в то место, куда смотрел Худолей. И ему сразу все стало ясно — в велосипедном колесе не хватало спицы. Причем если все колесо было запыленным, присыпанным строительной, цементной, известковой пылью, то в том месте, где недоставало спицы, место на ободе было вытертым, гнездо для спицы тоже выглядело свежим — с четким отверстием, чистой резьбой на крепежном винте.
— Вопросы есть? — спросил Худолей, как бы скучая.
— Нет, все ясно. Собственно, ничего нового нам эта дырочка от спицы не дает, но сама по себе находка забавная. Она говорит о том, что мы идем в правильном направлении.
— И это все, что ты можешь сказать? — Худолей оскорбленно поднялся, отряхнул колени.
— А ты? Можешь добавить?
— Спицу вывинтил мужчина. Ни белые ручки Светы, ни трясущиеся — Маргариты, ни пухленькие — Кати на это неспособны.
— Для подобных работ, я имею в виду снятие спиц, натяжение спиц, есть специальный ключ.
— Здесь нет никаких ключей. Просто никаких. Видимо, они где-то сложены в одном месте, в каком-нибудь ящике, в коробке, банке. И потом, на крепежной гайке следы плоскогубцев. Не ключа, Паша, ключ не оставляет следов, а именно продольные заусеницы от плоскогубцев. Это еще одно подтверждение, что работал мужик, а не баба. Ты видел маникюрчики у Светы и Кати?
— Видел.
— С ними такую работу выполнить невозможно. А у Маргариты вообще руки-крюки. Она еле пробку с бутылки свинчивает. Стрелять могли и мужик, и баба. Но спица... Это, Паша, мужик.
— Ну, что ж, — Пафнутьев поднялся. — Осталось найти спицу. И тогда многое станет ясным.
— А что тебе добавит спица?
— По характеру заточки можно кое-что представить... Превратить спицу в орудие убийства можно разными способами... Можно заточить ее пилочкой для ногтей, напильником, о камень. Можно все это проделать грамотно, красиво, а можно коряво и бестолково.
— Боюсь, Паша, что саму спицу мы никогда не найдем. Ее достаточно выбросить из окна — и она исчезнет навсегда. В этом глиняном месиве утонет не то что спица, человека можно спрятать. И не одного.
— А бомж в этой грязи нашел пистолет.
— Он видел, как его выбросили из форточки. И подошел к месту падения — там была дыра во льду.
— Думаешь, он узнал человека, который выбросил пистолет?
— А чего там узнавать? Они все отличаются друг от друга. Плотная, почти массивная Катя, костлявая тень Маргариты, юная и стройная Света. — Худолей опасливо покосился на Пафнутьева — не слишком ли он задел его чувства, но Пафнутьев подковырку стерпел и никак не откликнулся. — Мужики тоже достаточно различны... Объячев — большой, высокий, громоздкий, Вьюев он и есть Вьюев, Вохмянин... Сам понимаешь, Паша, бомж мог запросто узнать, кто выбросил пистолет из форточки.
— Ладно, — вздохнул Пафнутьев. — Поеду с Вулыхом беседовать. Он в шаландинских казематах... Вроде начал показания давать. Вдруг завеса приоткроется.
— А здесь ты со всеми поговорил? — задал Худолей какой-то странный вопрос. Спросил, а сам искоса так, осторожненько поглядывал на Пафнутьева — как тот отнесется к его словам.
Пафнутьев, уже направившийся было к двери, остановился, некоторое время молчал, не оглядываясь, потом медленно-медленно, будто что-то преодолел в себе, обернулся и исподлобья, выжидающе посмотрел на Худолея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39