Оля мельком взглянула на снимок и отвела его от себя вместе с рукой Пафнутьева, подальше отвела, будто от снимка исходило что-то неприятное для нее, о чем она не желала помнить, думать, знать.
— Она не из наших. Как-то я ее видела... Это Игоревая девочка.
— Игоревая? — переспросил Пафнутьев, хотя уже догадался, что хотела сказать Оля. — Это в каком смысле?
— При Игоре она... Вместе их видела. В каких отношениях — не знаю, хотя мысль имею.
— Поделись.
— Да чем тут делиться, Павел Николаевич! Все мое нынешнее положение, общественный статус, если хотите, выстраивает мысли в одном-единственном направлении — блуд и похоть, похоть и блуд.
— Но наверняка не знаешь?
— Не знаю.
— Это радует, — кивнул Пафнутьев, осознав, что хоть что-то обнадеживающее сможет сказать Худолею. — И уж поскольку, Оля, мы немного разговорились, стали понимать друг друга, скажи мне, пожалуйста, что могло случиться с вашими девочками, как понимать происшедшее?
— Похоже, их убили, — передернула плечами Оля.
— За что их могли убить?
— Мало ли... Мы ведь находимся в зоне рискованного предпринимательства. Люди, которые не могут по каким-то причинам удовлетворить свои потребности легко, просто, красиво, в конце концов, а шастают по ночным улицам, играя желваками и выискивая двуногую тварюку женского рода... Это же ненормальные люди. Или полная разнузданность, или полная беспомощность, или полное уродство, в чем бы оно ни заключалось... Вот наши клиенты.
— А что же вас...
— Что нас заставляет? — перебила Оля звенящим голосом. — Кушать хочется. На мне двое стариков и дочка... Их пенсии хватает только на оплату коммунальных услуг — газ и свет.
— Вода? — подсказал Пафнутьев.
— Вода во дворе. А тут подворачивается хмырь Величковский. Он не настаивает, нет, все проще. Весело смеется, открывает шампанское, играет золотой печаткой... Вы заметили, что эти самые печатки обожают, ну просто обожают люди определенного пошиба?
— Какого пошиба?
— Невысокого. Придурки в основном.
— Ну, так уж и придурки, — засомневался Пафнутьев.
— Ладно, Павел Николаевич, ладно. У кого-нибудь из ваших друзей, знакомых, сослуживцев есть золотая печатка, носит кто-нибудь из них эту золотую бородавку на пальце?
— Вроде нет...
— Так вот этот хмырь... Сидит, закинув ногу на ногу, сверкает золотыми своими зубами, поигрывает блестящей туфелькой... И говорит... В чем дело, девочки? Вперед! Жизнь коротка! Хватит вам в этой деревне грязь месить! Хорошие бабки светят! И что делать? Я дрогнула. И другие дрогнули. Если хотите знать, еще полдюжины девочек ждут не дождутся, когда приедет наконец Величковский и заберет их в город. И у них начнется жизнь рисковая, но сытая. Может быть, этот хмырь думает, что соблазняет нас красивой жизнью? Ничуть. Кормежкой соблазняет. И это... Ваш вопрос — за что могли убить... Мы ведь девочки почти деревенские, выросли в гордости... Каждая из нас может взорваться, каждая! В любую секунду! И никто не предскажет, отчего именно! А взорвется — ничто не остановит, ни от чего не убережет! Ничто!
— И до смертоубийства? — ужаснулся Пафнутьев.
— Ха! — пренебрежительно ответила Оля, и Пафнутьев понял — смертоубийство ничуть ее не смущает, не трогает, не остановит.
— Ну что ж, ну что ж, — пробормотал Пафнутьев, слегка озадаченный подобным откровением.
— Вы меня не поняли, Павел Николаевич, — сказала Оля. — Дело в том, что когда человек взрывается, у него больше шансов погибнуть самому, чем нанести вред кому-то другому. Я же говорю — взрывается. Почти в прямом смысле слова.
— Думаете, девочки взорвались?
— Наверняка. Они были подругами еще со школы... В одном классе учились. Сочинения писали о Наташе Ростовой, что-то трепетное из Тургенева, о сновидениях Веры Павловны... Отписались. Мне бы хотелось, конечно, чтобы убийцу нашли и покарали, но я ничего сказать не могу... Я не знала даже, что они мертвы. Ведь живем мы здесь, если можно так выразиться... Разрозненно.
— Надежду Шевчук нашли в квартире Юшковой...
— Надежду нашли у Юшковой? А что она там делала?
— Лежала.
— Нет, я в том смысле, что нечего ей там делать! Я не уверена даже, что они были знакомы. А Таю где нашли? Там же?
— Нет, в другом месте. Возле мусорных ящиков.
— Кошмар какой-то, — Оля закрыла лицо руками.
— Надежда Шевчук была беременна, — сказал Пафнутьев, стараясь произнести это как можно спокойнее.
— Да-а-а? Сколько месяцев?
— Не меньше трех. Между тремя и четырьмя. Так примерно.
— Понятно, — кивнула Оля с таким видом, будто ей открылось нечто важное.
— Что вам стало понятно? — спросил Пафнутьев.
— А то, — и Оля потянулась за новой сигаретой.
Этого у Пафнутьева отнять было нельзя — он умел разговаривать с людьми. И умение заключалось в том, что он стремился слушать, а не говорить. Не делал вид, что слушает, а слушал, что встречается в нашей жизни не столь уж часто, ребята, не столь. Вот сказала Оля одно словечко со странным выражением, и Пафнутьев тут же стал в охотничью стойку, как это делает хороший породистый пес, натасканный на дичь. Он сразу заподозрил, что в этом ее «понятно», произнесенном врастяжку, что-то таится и надо вернуться назад, чтобы вызвать у Оли то же состояние, чтобы захотелось ей произнести то же словечко, а заодно и все, что за ним стоит.
— Да, три-четыре месяца было ребеночку... Даже пол определили... Мальчик должен был родиться.
— Понятно, — повторила Оля, но уже простым, будничным голосом, в котором не было той тайны, которую так остро почувствовал Пафнутьев минуту назад.
— Что-то ты вспомнила, что-то на ум пришло, а, Оля? Поделись.
— Да так, ничего особенного... Маленькие житейские подробности. И ничего больше.
— Если в мире и есть что-нибудь стоящее, так это маленькие житейские подробности, — сказал Пафнутьев.
— Вы говорите, мальчик... Знали мы про этого мальчика, знали. Темненький был? Светленький?
— А это имеет значение? — растерянно протянул Пафнутьев.
— Нет, не в Италии Надежда подзалетела. Здесь. Поэтому я и спросила.
— Она была в Италии? — удивился Пафнутьев. — Уже в этом году?
— Три раза.
— Это точно?!
— Точней не бывает. Потому что и я тоже была в Италии три раза. Вместе с Надеждой. И с другими девочками. Кстати, Тая, которую вы нашли возле мусорных ящиков, тоже была с нами. Нас было много, почти половина автобуса.
— Что же вы там делали? — спросил Пафнутьев изумленно.
— Работали.
— Успешно?
— Нормально.
— Как же вам удалось?!
— Пахомова, туристическая фирма «Роксана». А у Надежды ребеночек... Думаю, он возник не случайно. Ожидаемый был мальчик.
— Не в мальчике ли дело? — предположил Пафнутьев.
— Очень даже может быть. Надежда так относилась к ребенку, что вполне могла...
— Что могла? — быстро спросил Пафнутьев, пока мысль Оли не скользнула в сторону.
— Взорваться. Вы, Павел Николаевич, никогда не взрываетесь?
— Обычно это происходит незаметно для постороннего взгляда. Но я знаю одного человека, который именно сейчас находится во взорванном состоянии. И готов немедленно взорвать все, что угодно, все, что под руку подвернется.
— Баба? — проницательно спросила Оля.
— Он не баба, он мужик. Но причина его состояния... Да, тут ты права, баба.
— Бывает, — на этот раз в голосе Оли прозвучало резанувшее Пафнутьева безразличие, если не сказать удовлетворенность — кому-то тоже плохо, кто-то тоже бьется в истерике, значит, в своих бедах она не одинока. Это была своеобразная защита, и Пафнутьев подавил в себе обиду.
— Италия! — громко и резковато сказал он. — Давай, Оля, раскрутим Италию. Поскольку уж мы вышли на международные отношения. Как я понимаю, идет речь о Северной Италии?
— Да, почти на границе с Францией.
— Вы своими заботами охватывали и Францию?
— Монако, Монте-Карло посещали, а что касается Франции, то только самую южную ее часть... Ницца, окрестности.
— Туда добирались самолетом?
— Да, чартерный рейс.
— Римини?
— О, вы много знаете, оказывается. А все простачком прикидываетесь.
— Мне еще знакомо слово Аласио.
— Аласио — это маленький курортный городок. Если вы так много знаете, то я могу колоться с чистой совестью. Я грамотно выражаюсь?
— Вполне. Но должен сказать, что колоться с чистой совестью ты можешь независимо от моих познаний. Два трупа, которые лежат сейчас в морозильной камере морга, дают тебе такое право, — Пафнутьев сознательно произнес страшноватые подробности, поскольку знал, что частенько слово «смерть» не производит на людей большого впечатления, оно кажется каким-то отстраненным, люди часто не представляют, что именно стоит за этим словом, оно стало почти философским термином. И он, кажется, добился своего — Оля чуть заметно побледнела, нервно загасила сигарету, подняла к нему лицо, на котором уже не было кривоватой ухмылки.
— Аласио, — опять произнес Пафнутьев. — Там что у Пахомовой? Квартира, фирма, гостиница?
— И то, и другое, и третье. Есть там у нее квартира с окнами на море, в ней частенько живет какой-то ее знакомый. Достаточно пожилой человек. Но с ним она ведет себя... По-женски. Вы понимаете, о чем речь?
— Нет.
— Улыбки, касания, красное вино на набережной, чоканье бокалами, глядя друг другу в глаза... Все эти милые подробности вам о чем-то говорят?
— Да. Этот мужик... Густые, чуть вьющиеся волосы с проседью?
— Вы и его знаете?
— Крупное лицо? Его можно назвать мордатым?
— Можно, — усмехнулась Оля. — Пахомова называет его Ваней.
— А по паспорту он Иван Иванович Сысцов, — негромко добавил Пафнутьев. — Теперь фирма... Ты сказала, что у нее есть там какая-то фирма?
— Мне так кажется... Мы ездили на громадном туристическом автобусе, «Мерседес», между прочим. Водителя зовут Массимо. Максим по-нашему. Он водитель и владелец этого автобуса. Переезды иногда бывали долгие, сотни километров, мы останавливались, разминались, перекусывали и, конечно, фотографировались. На снимках вы можете увидеть и меня, и Пахомову, она обычно всегда нас сопровождает, и Массимо, и вашего приятеля Ивана Ивановича... А если возьмете хорошее увеличительное стекло, то кто знает, может быть, сможете различить и номер автобуса. Это вам интересно?
— Ты очень умная женщина, — серьезно сказал Пафнутьев.
— Это не главное мое достоинство.
— Я говорю о тех достоинствах, в которых уже успел убедиться.
— Может быть, вы захотите удостовериться и в главном моем достоинстве? — усмехнулась Оля.
— Чуть попозже, — невозмутимо ответил Пафнутьев. — Ты мне подаришь такой снимок?
— А почему бы и нет! — Оля не спросила, она негромко воскликнула, утверждающе воскликнула, но Пафнутьев решил закрепить этот маленький успех.
— Спасибо, — сказал он. — Буду очень признателен.
— Надеюсь, — закрепила свой маленький успех и Оля.
— Теперь гостиница.
— "Верона" — так она называется. Кажется, что-то с Шекспиром связано.
— Ты еще и начитанная! — восхищенно воскликнул Пафнутьев.
— Ничуть. Там портрет его висит, маленький бюстик в вестибюле. Насмотрелись и на то и на другое. Повысила культурный уровень. Так что я теперь знаю, где Ромео и Джульетта тусовались. Кстати, у них тоже кончилось не слишком хорошо. Но вы, наверное, об этом слышали.
— Приходилось, — кивнул Пафнутьев. — Скажи, Оля... Почему именно Аласио?
— Понятия не имею. Скорее всего, у Массимо там какой-то бизнес. Вполне возможно, что и гостиница принадлежит ему. Как-то уж по-хозяйски он себя там вел. Знаете, это сразу чувствуется, есть какая-то неуловимая разница в поведении — гость и хозяин. Гость может хамить, требовать, бить посуду, но при этом все понимают — гость. Потому и хамит. А хозяин вроде и прислуживает, но все видят — хозяин. Там штору поправит, там бумажку с пола поднимет.
— На этом роль Массимо заканчивалась?
— На этом его роль только начиналась.
— Это как? — не понял Пафнутьев.
— Сутенер. Если вам это слово не нравится, назовите его диспетчером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58