Какое-то ущелье, вилла с красной крышей.
— Тут все виллы с красными крышами. У тебя все в порядке?
— Да, ко мне тут хорошо относятся... Это совсем не то, что ты думаешь. Ко мне в самом деле хорошо относятся. Сама не знаю почему.
— И не догадываешься?
— Может быть, готовят для чего-то...
— Или для кого-то?
— Валя, это скорее всего. Я просто не решилась сказать... Что мне делать, Валя?
— Бросай все, бери такси и дуй в аэропорт. Ближайший в Римини.
— У меня нет денег, нет документов, они изъяли паспорт!
— Других причин нет?
— Есть и другие причины, но сейчас нет времени о них говорить, понимаешь, я сейчас одна в комнате, вот-вот кто-то войдет.
— Запиши номер моего мобильника, позвони когда сможешь! Ты слышишь?
— Диктуй! — Услышав срывающийся голос Светы, Худолей только теперь поверил, что у нее действительно нет возможности поговорить более подробно. Он продиктовал номер, заставил Свету повторить и, только убедившись, что она записала все правильно, решился задать главный вопрос: — Почему ты сбежала, Света?
— Я не могла иначе! Это убийство... Понимаешь, Надя Шевчук... Она всех достала... Все, Валя! Позвони ровно через сутки! Завтра в это время!
— И ты звони! Я еще неделю в Италии!
— Поняла! Пока!
Связь оборвалась.
Худолей повертел в руке мобильник, не глядя сунул его в карман, обессиленно сел на бетонный столбик, установленный для каких-то непонятных надобностей. Единственно, что ему удалось узнать, — это то, что Света жива.
И все.
Больше никакой ясности не наступило.
Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.
— Пошли, там Аркаша уже все приготовил... Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел — взревел от восторга!
— Не хочется, Паша!
— А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель... Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?
— Помню.
— Так вот, это вино дает точно такой хмель — как первый раз в жизни!
— Надо же...
— Со Светой поговорил?
— Да.
— Что она сказала?
— Что жива и прекрасно себя чувствует.
— Это же здорово! — обрадовался Пафнутьев. — Пошли! — И он потащил Худолея в придорожный ресторанчик, к сдвинутым столам, за которыми уже сидела почти вся седьмая банда. — Кстати, и Сысцов с нами. Представляешь? Сам напросился. Не сидеть же ему за одним столом с Пияшевым! Шкурой чую — грядут события! Не забывай про фотоаппарат. — Пафнутьев говорил много, напористо, стараясь отвлечь Худолея от воспоминаний о разговоре со Светой. — Мы уже с тобой выяснили — Пияшев держит Сысцова на крючке. Ты слышал, он хочет пятьдесят один процент! Знаешь, что это такое? Ты врубился?
— Нет.
— Он хочет у Сысцова оттяпать фирму! У Сысцова! Оттяпать! Бедный, бедный Пияшев! Он обречен! Понимаешь, он обречен!
— На смерть? — вяло спросил Худолей.
— Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал — это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон — просто веревочка... Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов — это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.
— А что он должен был пощупать? — Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.
— Бивни! — заорал ему в ухо Пафнутьев. — А не то, что ты подумал. — Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов — это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.
— Пошли, — покорно согласился Худолей.
Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.
— Павел Николаевич, — обратился он к Пафнутьеву. — Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?
— Иван Иванович! — по-дурацки заорал Пафнутьев. — Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! — Он показал на стул во главе сдвоенного стола. — Только я отлучусь на минутку... Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился... Вчера ему было плохо, очень плохо... Надо вытаскивать мужика из небытия!
Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.
— Господа, — произнес он с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, — выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте...
— Не только на этой планете, — уныло добавил Худолей.
— Прекрасное дополнение! — согласился Сысцов. — Как говорят на Кавказе, алаверды!
Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.
— А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! — громко заявил Халандовский. — Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.
— А как пьют профессионалы? — с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. — Подскажите.
— Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так... Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.
— Неплохо сказано, — согласился Сысцов. — Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, — и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.
Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!
Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку... Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»
— Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? — спросил Сысцов.
— Ничуть!
— Не скучаете?
— В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.
— Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, — негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.
— Даже так? — удивился Пафнутьев.
— Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс — это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.
— Но человек — это венец природы, — заметил Шаланда.
— Кто это сказал? — спросил Сысцов.
— Не помню, но такие слова есть.
— Это сказал человек, — Сысцов горестно покачал головой. — О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом... Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?
— Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! — рассмеялся Пафнутьев.
— Для кого?
— Для природы! — воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. — Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает — это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх — это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.
— Это все настолько очевидно, что в мыслях нет никакой необходимости.
— Что-то, я смотрю, настроение у тебя, Иван, сегодня не слишком боевое, — заметил Халандовский.
— Напротив! — быстро возразил Сысцов.
— Тогда вперед! Без страха и сомнений! — Халандовский высоко поднял свой бокал.
— Прекрасные слова, — улыбнулся наконец Сысцов. — И вовремя сказанные. Заметьте — пью с открытыми глазами.
— Как сказал Пифагор — это прекрасно! — одобрил Халандовский.
Дальнейшая дорога уже не казалась столь тягостной и бесконечной. Красное вино взбодрило уставших путешественников, открыло им глаза на итальянские прелести. Все происходило в полном соответствии с мудрым указанием Пифагора — на прекрасное надо смотреть широко раскрытыми глазами. Снова тоннели сменялись виадуками, виадуки сменялись тоннелями, а потом как-то неожиданно автобус оказался на набережной Ниццы — длинная, в десяток километров набережная чуть изгибалась дугой, и конца этой дуги не было видно. К удивлению Пафнутьева, побережье Ниццы оказалось довольно унылым местом. Бесконечный ряд гостиниц прошлого и позапрошлого веков от моря, от пляжа был отделен широкой трассой, по которой сплошным потоком неслись машины, собравшиеся здесь со всей Европы.
В автобусе звучал роскошный голос Пияшева, но на этот раз в нем явственно пробивались нотки искренней взволнованности, напоминающие сдерживаемые рыдания восторга и преклонения. Опять поредели ряды женщин в автобусе, их осталось уже не более десятка — видимо, эту группу Пахомова приберегала для особого случая, как отряд Боброка, который в давние времена, выскочив из засады, решил исход боя. На слова Пияшева тетеньки тихонько повизгивали, вскрикивали, перешептывались, возбужденно сверкая накрашенными глазенками.
— Прошу обратить внимание на невзрачное здание справа! Не смотрите на него так снисходительно — ночь в номере этой гостиницы стоит десять тысяч долларов. Да, уважаемые, да! Я не оговорился — десять тысяч долларов! И, смею вас заверить, номера в этой гостинице не пустуют, более того, чтобы попасть туда, нужно заказать номер заранее, за месяц, за два. Тогда, может быть, вам удастся побывать на этом празднике жизни.
— После такого праздника и жить не захочется, — пробормотал Худолей, который вместе с Андреем сидел сразу за спиной Пияшева.
— Пра-а-сцице, — не согласился Пияшев. — После такой ночки вы наконец-то поймете, ради чего стоит жить.
— Или умереть, — добавил Андрей.
— Да! — радостно обернулся Пияшев. — После этого можно и умирать. Как это говорится... Увидеть Париж и умереть.
— Без меня, — сказал Андрей.
— В том-то и дело, ребята, что очень многое в жизни происходит без нас, без нас, без нас! — горестно запричитал Пияшев.
Потом где-то в горах, ухоженных, благоустроенных горах, была остановка с посещением знаменитой парфюмерной фабрики Фрагонар. Видимо, у Пахомовой была договоренность с руководством фабрики — она привозила сюда все свои группы. Собственно, посещали не саму фабрику, а лишь торговый зал, где, как утверждал Пияшев, цены просто смешные по сравнению с ценами на Елисейских Полях, на набережной Ниццы или в киоске того самого отеля, один лишь вид которого так волновал и тревожил души слабые и корыстные! Потом долго ждали запропавшего Сысцова — оказалось, что он просто не на той стоянке искал автобус.
И только уже во второй половине дня, ближе к закату автобус въехал наконец в Монте-Карло. Чистенькие улицы, синее море, мелькающее между домами, скверы с какими-то раскормленными пальмами, забегаловки с тоскующими от безлюдья хозяевами в дверях... Да, да, да, на улицах почти не было прохожих. Да и машин тоже, честно говоря, было не слишком много.
Что вы хотите, едва ли не самое изысканное место Европы!
Автобус проехал Монте-Карло, не останавливаясь, въехал на поднимающуюся вверх извилистую дорогу и неожиданно оказался в громадном, пустом, гулком гараже.
— Дамы и господа! — снова заговорил Пияшев. — Поздравляю! Вы находитесь в независимом государстве Монако. О его причудливой истории я расскажу по дороге в Аласио, а сейчас рекомендую ознакомиться с княжеством поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Тут все виллы с красными крышами. У тебя все в порядке?
— Да, ко мне тут хорошо относятся... Это совсем не то, что ты думаешь. Ко мне в самом деле хорошо относятся. Сама не знаю почему.
— И не догадываешься?
— Может быть, готовят для чего-то...
— Или для кого-то?
— Валя, это скорее всего. Я просто не решилась сказать... Что мне делать, Валя?
— Бросай все, бери такси и дуй в аэропорт. Ближайший в Римини.
— У меня нет денег, нет документов, они изъяли паспорт!
— Других причин нет?
— Есть и другие причины, но сейчас нет времени о них говорить, понимаешь, я сейчас одна в комнате, вот-вот кто-то войдет.
— Запиши номер моего мобильника, позвони когда сможешь! Ты слышишь?
— Диктуй! — Услышав срывающийся голос Светы, Худолей только теперь поверил, что у нее действительно нет возможности поговорить более подробно. Он продиктовал номер, заставил Свету повторить и, только убедившись, что она записала все правильно, решился задать главный вопрос: — Почему ты сбежала, Света?
— Я не могла иначе! Это убийство... Понимаешь, Надя Шевчук... Она всех достала... Все, Валя! Позвони ровно через сутки! Завтра в это время!
— И ты звони! Я еще неделю в Италии!
— Поняла! Пока!
Связь оборвалась.
Худолей повертел в руке мобильник, не глядя сунул его в карман, обессиленно сел на бетонный столбик, установленный для каких-то непонятных надобностей. Единственно, что ему удалось узнать, — это то, что Света жива.
И все.
Больше никакой ясности не наступило.
Молча подошел Пафнутьев, протянул руку и, ухватив бессильную ладонь Худолея, оторвал его от бетонного столбика.
— Пошли, там Аркаша уже все приготовил... Представляешь, они делают отбивные втрое больше наших! Халандовский как увидел — взревел от восторга!
— Не хочется, Паша!
— А вино мы взяли молодое, не кьянти, нет. Пенится. И пена красная. А хмель... Не с чем сравнить. Ты помнишь, как опьянел первый раз в жизни?
— Помню.
— Так вот, это вино дает точно такой хмель — как первый раз в жизни!
— Надо же...
— Со Светой поговорил?
— Да.
— Что она сказала?
— Что жива и прекрасно себя чувствует.
— Это же здорово! — обрадовался Пафнутьев. — Пошли! — И он потащил Худолея в придорожный ресторанчик, к сдвинутым столам, за которыми уже сидела почти вся седьмая банда. — Кстати, и Сысцов с нами. Представляешь? Сам напросился. Не сидеть же ему за одним столом с Пияшевым! Шкурой чую — грядут события! Не забывай про фотоаппарат. — Пафнутьев говорил много, напористо, стараясь отвлечь Худолея от воспоминаний о разговоре со Светой. — Мы уже с тобой выяснили — Пияшев держит Сысцова на крючке. Ты слышал, он хочет пятьдесят один процент! Знаешь, что это такое? Ты врубился?
— Нет.
— Он хочет у Сысцова оттяпать фирму! У Сысцова! Оттяпать! Бедный, бедный Пияшев! Он обречен! Понимаешь, он обречен!
— На смерть? — вяло спросил Худолей.
— Помнишь анекдот о трех слепцах, которых подвели к слону, а потом попросили рассказать, как они его себе представляют? Один пощупал хобот и сказал, что слон похож на змею. Второй наткнулся на ногу и сказал — это пальма. Третий подергал хвост и сказал, что слон — просто веревочка... Так вот, Пияшев подергал слона за хвост. Он считает, что Сысцов — это веревочка, из которой можно вязать любые узлы.
— А что он должен был пощупать? — Худолей начал постепенно выходить из оцепенения.
— Бивни! — заорал ему в ухо Пафнутьев. — А не то, что ты подумал. — Это не хвост, не хобот, не брюхо, похожее на дирижабль! Сысцов — это бивни! Из слоновой кости! Пошли чокнемся с ним за мир и дружбу, уж если он сам того пожелал.
— Пошли, — покорно согласился Худолей.
Девочки разбрелись по магазину, по ресторанчику, выбирая сувениры, попивая водичку из горлышка, некоторые взяли даже мороженое, а руководство село за отдельный столик, чтобы пообедать по полной программе. Увидев это, Халандовский тоже решил не ударить в грязь лицом и, сдвинув два столика, тут же собрал всех мужичков в единый круг. Не устоял против соблазна и Сысцов.
— Павел Николаевич, — обратился он к Пафнутьеву. — Наша давняя дружба просто обязывает нас приземлиться за одним столом?
— Иван Иванович! — по-дурацки заорал Пафнутьев. — Наконец-то! Наконец-то вы поняли, где собирается настоящая банда, а где только видимость и, как говорят нынешние молодые, сплошная виртуальность. Прошу! — Он показал на стул во главе сдвоенного стола. — Только я отлучусь на минутку... Мне кажется, один наш попутчик слегка заблудился... Вчера ему было плохо, очень плохо... Надо вытаскивать мужика из небытия!
Когда Пафнутьев с Худолеем подошли к столу, их стаканы были уже полны молодым, пенящимся вином, а Сысцов, стоя, произносил речь.
— Господа, — произнес он с нажимом, давая понять, что употребляет это обращение только шутя, только любя, — выпьем за наши будущие встречи не только в этом ресторане, не только в этой стране, не только на этом континенте...
— Не только на этой планете, — уныло добавил Худолей.
— Прекрасное дополнение! — согласился Сысцов. — Как говорят на Кавказе, алаверды!
Сысцов все так же, стоя, выпил с закрытыми глазами, постоял некоторое время и сел. Было такое ощущение, будто он решается на что-то, будто стоит перед решением важным и рискованным.
— А между прочим, пьешь ты, Иван, неправильно! — громко заявил Халандовский. — Так пить нельзя. Профессионалы так не пьют.
— А как пьют профессионалы? — с улыбкой спросил Сысцов, давая понять, что к такого рода профессионалам он себя не относит. — Подскажите.
— Величайший человек всех времен и народов Пифагор сказал так... Совершая возлияния, нельзя закрывать глаза, ибо недостойно стыдиться того, что прекрасно.
— Неплохо сказано, — согласился Сысцов. — Виноват. Исправлюсь. Прямо за этим же столом, — и он снова наполнил бокалы странно как-то пенящимся вином. Оно не было газированным, оно было просто молодым.
Как и все мы, ребята, в свое время, как и все мы!
Пафнутьев исподтишка поглядывал на Сысцова и все больше поражался его усталости. Поникшие плечи, безвольно лежащие на столе руки, почти нетронутая отбивная размером с тарелку... Несколько стаканов вина нисколько его не взбодрили, разве что появился румянец, слабенький такой румянец. Но, невзначай встретившись с Сысцовым взглядом, Пафнутьев поразился его твердости. Сысцов как бы сказал: «Да, Павел Николаевич, да! Только так и никак иначе!»
— Не жалеете о поездке, Павел Николаевич? — спросил Сысцов.
— Ничуть!
— Не скучаете?
— В такой компании?! За таким столом?! С таким вином?! Даже думать об этом грешно.
— Иногда мне кажется, что думать вообще грешно, — негромко проговорил Сысцов. Казалось, он говорил с самим собой, отвечал на собственные сомнения.
— Даже так? — удивился Пафнутьев.
— Думание природой не предусмотрено. Вообще мыслительный процесс — это заболевание. Рано или поздно природа исправит свою оплошность.
— Но человек — это венец природы, — заметил Шаланда.
— Кто это сказал? — спросил Сысцов.
— Не помню, но такие слова есть.
— Это сказал человек, — Сысцов горестно покачал головой. — О себе самом. Мало ли что я могу сказать о себе самом... Так ли уж это важно, да, Павел Николаевич?
— Если ваши показания о себе самом откровенны и чистосердечны, то это важно! — рассмеялся Пафнутьев.
— Для кого?
— Для природы! — воскликнул Пафнутьев, словно бы даже удивленный непонятливостью Сысцова. — Природа любит справедливость и нравственность. Когда наступают морозы, вода замерзает — это справедливо и нравственно. Камень катится с горы, а не в гору. Это нравственно. Если камень покатится вверх — это распутство, это нарушение законов природы, Иван Иванович.
— Это все настолько очевидно, что в мыслях нет никакой необходимости.
— Что-то, я смотрю, настроение у тебя, Иван, сегодня не слишком боевое, — заметил Халандовский.
— Напротив! — быстро возразил Сысцов.
— Тогда вперед! Без страха и сомнений! — Халандовский высоко поднял свой бокал.
— Прекрасные слова, — улыбнулся наконец Сысцов. — И вовремя сказанные. Заметьте — пью с открытыми глазами.
— Как сказал Пифагор — это прекрасно! — одобрил Халандовский.
Дальнейшая дорога уже не казалась столь тягостной и бесконечной. Красное вино взбодрило уставших путешественников, открыло им глаза на итальянские прелести. Все происходило в полном соответствии с мудрым указанием Пифагора — на прекрасное надо смотреть широко раскрытыми глазами. Снова тоннели сменялись виадуками, виадуки сменялись тоннелями, а потом как-то неожиданно автобус оказался на набережной Ниццы — длинная, в десяток километров набережная чуть изгибалась дугой, и конца этой дуги не было видно. К удивлению Пафнутьева, побережье Ниццы оказалось довольно унылым местом. Бесконечный ряд гостиниц прошлого и позапрошлого веков от моря, от пляжа был отделен широкой трассой, по которой сплошным потоком неслись машины, собравшиеся здесь со всей Европы.
В автобусе звучал роскошный голос Пияшева, но на этот раз в нем явственно пробивались нотки искренней взволнованности, напоминающие сдерживаемые рыдания восторга и преклонения. Опять поредели ряды женщин в автобусе, их осталось уже не более десятка — видимо, эту группу Пахомова приберегала для особого случая, как отряд Боброка, который в давние времена, выскочив из засады, решил исход боя. На слова Пияшева тетеньки тихонько повизгивали, вскрикивали, перешептывались, возбужденно сверкая накрашенными глазенками.
— Прошу обратить внимание на невзрачное здание справа! Не смотрите на него так снисходительно — ночь в номере этой гостиницы стоит десять тысяч долларов. Да, уважаемые, да! Я не оговорился — десять тысяч долларов! И, смею вас заверить, номера в этой гостинице не пустуют, более того, чтобы попасть туда, нужно заказать номер заранее, за месяц, за два. Тогда, может быть, вам удастся побывать на этом празднике жизни.
— После такого праздника и жить не захочется, — пробормотал Худолей, который вместе с Андреем сидел сразу за спиной Пияшева.
— Пра-а-сцице, — не согласился Пияшев. — После такой ночки вы наконец-то поймете, ради чего стоит жить.
— Или умереть, — добавил Андрей.
— Да! — радостно обернулся Пияшев. — После этого можно и умирать. Как это говорится... Увидеть Париж и умереть.
— Без меня, — сказал Андрей.
— В том-то и дело, ребята, что очень многое в жизни происходит без нас, без нас, без нас! — горестно запричитал Пияшев.
Потом где-то в горах, ухоженных, благоустроенных горах, была остановка с посещением знаменитой парфюмерной фабрики Фрагонар. Видимо, у Пахомовой была договоренность с руководством фабрики — она привозила сюда все свои группы. Собственно, посещали не саму фабрику, а лишь торговый зал, где, как утверждал Пияшев, цены просто смешные по сравнению с ценами на Елисейских Полях, на набережной Ниццы или в киоске того самого отеля, один лишь вид которого так волновал и тревожил души слабые и корыстные! Потом долго ждали запропавшего Сысцова — оказалось, что он просто не на той стоянке искал автобус.
И только уже во второй половине дня, ближе к закату автобус въехал наконец в Монте-Карло. Чистенькие улицы, синее море, мелькающее между домами, скверы с какими-то раскормленными пальмами, забегаловки с тоскующими от безлюдья хозяевами в дверях... Да, да, да, на улицах почти не было прохожих. Да и машин тоже, честно говоря, было не слишком много.
Что вы хотите, едва ли не самое изысканное место Европы!
Автобус проехал Монте-Карло, не останавливаясь, въехал на поднимающуюся вверх извилистую дорогу и неожиданно оказался в громадном, пустом, гулком гараже.
— Дамы и господа! — снова заговорил Пияшев. — Поздравляю! Вы находитесь в независимом государстве Монако. О его причудливой истории я расскажу по дороге в Аласио, а сейчас рекомендую ознакомиться с княжеством поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58