Я привык уважать чужое мнение, но хочу также, чтобы уважали и мое собственное. Если вы не согласны, давайте будем рассуждать, будем спорить…
Тут он поглядел на Ивана Дмитриевича и увидел, что тот спит.
2
Грозный князь оказался субтильным брыластым человечком с лицом ученой обезьяны. Ничто не выдавало в нем великого любовника, чьи подарки с риском для жизни носят на груди неверные жены. Относительно своей собственной Иван Дмитриевич тоже как-то успокоился. Он знал, что ее любовь нельзя купить ни за какие деньги.
Усадив гостя в кресла, князь остался стоять и на все попытки Ивана Дмитриевича либо встать самому, либо добиться, чтобы хозяин тоже сел, отвечал с восточной учтивостью:
— Не беспокойтесь, мне так удобнее.
— Ваше сиятельство, — спросил Иван Дмитриевич, — вы, я полагаю, догадываетесь, что привело меня к вам?
— Наверное, хозяин «Аркадии» раскрыл мой псевдоним.
— Это второй вопрос. А первый… К нам в Спасскую часть поступил донос: вы, ваше сиятельство, обвиняетесь в тайных сношениях с генералом Гарибальди.
Панчулидзев засмеялся:
— Почему не с турецким султаном? Из Пензы, пожалуй, до Стамбула поближе будет.
— Дело нешуточное. В доносе говорится, что агенты Гарибальди, зная ваши связи при дворе и то расположение, которым вы пользуетесь у государя, передали вам крупную сумму денег. За это вы обязались настраивать русское общественное мнение против Королевства Обеих Сицилии. Мишенью первой интриги избран неаполитанский посол в Петербурге. Уже составился заговор, и на ближайшем балу в Аничковом дворце ни одна дама не примет приглашение посла и не пойдет с ним танцевать… Что вы на это скажете?
— Скажу, что если бы у господина Гарибальди были такие же агенты, как у вас. он давно владел бы всей Италией.
— Благодарю за комплимент.
— Ведь что где ни сболтнешь, все донесут, негодяи! Да еще и перелицуют, и подкладку подошьют. Но напрасно вы меня шантажируете, я не дам вам ни копейки.
— Вы неправильно меня поняли, ваше сиятельство…
— Правильно я вас понял! У меня много врагов, они только и ждут случая оговорить меня перед государем. Но вы не учли, что наш государь в глубине души сочувствует Гарибальди.
— Тем лучше, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Хотя политическими делами я не занимаюсь, в определенных сферах прислушиваются к моему скромному мнению. Прежде чем пустить донос по инстанциям, я мог бы сопроводить его запиской о том, что интригу против неаполитанского посла вы затеяли не из корысти, а из сочувствия к Гарибальди.
— И что вы за это возьмете?
— Имя женщины, которая той ночью была с вами в «Аркадии».
Панчулидзев заметно встревожился:
— Подозреваете ее в убийстве этого Куколева?
— Вы с ним были знакомы?
— Нет-нет!
— Откуда же вам известно его имя?
— Так, слышал.
— А ваша любовница? Она знала покойного?
— Если это допрос, — сказал Панчулидзев, — то заявляю, что я не юноша. Какую бы страсть ни возбуждала во мне женщина, бессонные ночи уже не для меня. Время от времени я засыпал и не мог видеть, выходила она из номера ночью или нет. Что касается ее имени…
— Не нужно, — остановил его Иван Дмитриевич, — обойдемся без имени. Я знаю, кто она такая.
Гайпель ждал в пролетке и, едва отъехали, спросил:
— Ну что, он убийца? Панчулидзев?
— Нет, — покачал головой Иван Дмитриевич.
— Его пассия?
— Может быть. Еще не знаю.
— Он вам назвал ее имя?
— Я его и так знаю, но тебе не скажу.
— Почему?
— А если она не виновна? Давай-ка не станем лишний раз трепать имя женщины, которая, возможно, вовсе тут ни при чем.
Гайпель замолчал, потом вдруг рассмеялся:
— Совсем забыл вам сказать! Дядя-то ведь все выболтал.
— Какой еще дядя?—не сразу сообразил Иван Дмитриевич, о ком речь.
— Муж тетки, у графа Шувалова в канцелярии служит. Вы посоветовали мне действовать через тетку, и тетка у него все выведала насчет этой великой княгини. Оказалось, чушь собачья!
— Как так?
— Просто эта княгиня повадилась одна, без компаньонок, и на извозчике ездить в магазин Флери, сама себе покупает всякие пряжки, подвязки, застежки, заколки и все такое прочее. Надоело ей по прейскуранту из Парижа выписывать. Экономит, видите ли. А где магазин Флери находится, вам напомнить?
— Не надо.
Магазин этот располагался в аккурат напротив «Аркадии», дверь в дверь. Только улицу перейти.
— А тут нате вам, убийство! — продолжал Гайпель. — Видать, Петру Андреевичу Шувалову сверху кто-то бо-ольшое внушение сделал: куда, мол, смотрят ваши люди? Под угрозу поставлена безопасность члена августейшей семьи! Граф Шувалов нашим начальничкам хвосты накрутил, они и забегали. Так что наплюйте и выкиньте из головы.
«Ну, брат, постой, я тебе отплачу! — подумал Иван Дмитриевич о Шитковском. — Будет тебе праздник, и попляшешь, и попоешь своим голосом!»
3
В седьмом часу вечера Иван Дмитриевич, окруженный заботами жены, лежал в супружеской постели на свежих благоухающих простынях и готовился уснуть, чтобы не просыпаться уже до утра. Ломило затылок, бессонная ночь давала о себе знать. Жена сидела рядом. По ее глазам Иван Дмитриевич видел, что она хочет того, чего он сам хотел от нее все эти дни, а теперь как-то перехотелось. Она раздвинула отвороты халата на груди:
— Смотри, Ваня, какая у меня рубашечка! Новенькая…
Он протянул руку, потрогал в том месте, где предлагалось, но ничего не почувствовал — ни волнения, ни нежности. Слишком устал.
— Подожди, — жарким шепотом попросила жена. — Сначала скажи мне что-нибудь.
— Что?
— Что-нибудь постороннее. Будто ты сейчас о другом думаешь.
— А я, по-твоему, о чем думаю?
— Уж я знаю о чем, — сказала она, поднимаясь и подходя к двери, чтобы накинуть крючок, но не успела: на пороге стоял Ванечка.
Он какой-то странной походкой вошел в спальню, остановился в двух шагах от кровати и угрожающе произнес:
— Вы, папенька, говорили, что лгать нехорошо, красть нехорошо.
— Разве не так? — удивился Иван Дмитриевич.
— А вы сами, — звонким от преодоленного страха голосишком объявил Ванечка, — вор и лгун!
Бац! Жена влепила ему по затылку.
Он пошатнулся, но не заплакал и выкрикнул еще звонче:
— Вор! Лгун!
— Погоди-погоди! Что случилось?
Ванечка вытянул вперед кулачок, развел пальцы.
— Моя штучка… Я ее сам в лесу нашел, а вы у меня украли, и я не мог без нее спать. Вчера украли, а сегодня отдали и еще отнять хотели, будто она не моя.
— Это другая. Такая же, но другая, понимаешь?
— Нет, моя, — упирался сын.
— Ты, брат, мне такие страшные обвинения предъявил, — терпеливо сказал Иван Дмитриевич, — что изволь представить доказательства.
— Я на ней вчера гвоздиком нацарапал, что моя.
— Ну-ка, ну-ка…
Когда сын удалился с гордо поднятой головой, как парламентер, принявший вражескую капитуляцию, Иван Дмитриевич в блаженном изнеможении откинулся на подушку. Теперь он понимал многое, почти все и готов был во всеоружии встретить завтрашний день.
Жена воровато заперла за Ванечкой дверь спальни, вернулась, на ходу расстегивая свои крючочки, склонилась над постелью. Иван Дмитриевич еще успел увидеть, как новенькая рубашечка нагрузла ее грудями, потом в голове зазвенело, закружились перед глазами Каллисто с Аркадом и Ликаоном, великая княгиня, аббат Бонвиль, масоны, волки, медведи, Жулька с красным зонтиком, понеслись и пропали в подступающей тьме.
— Ваня! — позвала жена.
Он спал.
Глава 16
ПОМИНКИ: ГОСТИ РАССАЖИВАЮТСЯ
1
Иван Дмитриевич с женой присутствовали и на отпевании в церкви, и на кладбище, и, когда гроб опускали в могилу, он думал о Марфе Никитичне. В эти минуты она в счастливом неведении плыла вдоль нищих, затянутых рыбачьими сетями чухонских островов. Дальше — Неметчина, Франция, Шпанское королевство. Вспомнит ли мать о сыне, глядя, как за белыми скалами Гибралтара сияет средиземноморская синева? Услышит ли в крике чаек его голос? Уже шли обратно к воротам кладбища, как вдруг Шарлотта Генриховна, оттолкнув своих провожатых, поддерживавших ее под руки, бросилась к племянницам, обняла их, крепко притиснула к себе и друг к другу, крича:
— Катюша! Лизанька! Обещайте, что, если я умру, вы будете любить Олюшку!
За деревьями горели костры. Там жгли палую листву, дым таял в безоблачном небе.
— Она ваша сестра! Обещайте, — рыдая, просила Шарлотта Генриховна, — что, если я умру, вы всегда-всегда будете любить ее! Катюша! Лизанька! Девочки мои! Обещайте мне! ..
С похорон жена вернулась вся вспухшая от слез. Она, как сомнамбула, пошатываясь, вылезла из пролетки и, прежде чем идти на поминки в квартиру Куколевых, отправилась домой, чтобы привести себя в порядок, попудриться, принять успокоительную пилюлю, накормить кота и Ванечку. Такую программу она собиралась уложить в десять минут, хотя было совершенно очевидно, что ей и получаса не хватит.
Иван Дмитриевич остался ждать ее на улице. Он вынул свою трубочку, в этот момент к нему подошел дежуривший возле подъезда молодой человек в крылатке, бледный, со свисающими ниже плеч, давно не мытыми черными волосами.
— Вы Путилин? — спросил он без церемоний, даже не поздоровавшись.
— Он самый.
— Гельфрейх описал мне вашу внешность. Моя фамилия Рябинин.
— Так-так-так! — оживился Иван Дмитриевич.
— Я знаю, что вы меня искали и просили зайти к вам на службу или домой, но все эти дни я гостил у матушки в Гатчине. Приехал только вчера вечером.
— Вот и отлично. Может быть, поднимемся ко мне? Чайку попьем?
— Нет, некогда мне. Говорите, зачем я вам нужен, и разойдемся.
— Как вам будет угодно… Видите ли, господин Рябинин, меня интересует одна ваша работа. Акварель. Там изображена лестница в подъезде богатого дома, тумба с мраморной вазой, наружные двери открыты, ночь, в небе созвездие Большой Медведицы, а внизу, возле дверей, два человека пожимают руки друг другу. Один одет по современной моде, другой —рыцарь, весь в железе.
— Как это — в железе?
— Выражаясь точнее, в доспехах.
— Они у него не железные, — сердито сказал Рябинин.
— Ну стальные. Разница не велика.
— И не стальные.
— Какие же?
— Бог мой, неужели не понятно, из чего они сделаны? Помоему, я сумел передать, что они полностью поглощают лунный и звездный свет. Ни один, даже самый крошечный, лучик света в них не отражается.
— И что, простите, из этого следует?
— То, что доспехи — каменные.
— Вон оно что! Почему же они такие?
— А какие, по-вашему, они должны быть, если я иллюстрировал трагедию Пушкина «Каменный гость»? Читали?
— Нет, — честно признался Иван Дмитриевич, — но содержание знаю.
— Рыцарь, — высокомерно морщась, пояснил Рябинин, — это надгробная статуя Командора, покойного мужа донны Анны. Я изобразил тот момент, когда он пожимает руку дону Гуану. Помните? «Ох, тяжело пожатье каменной твоей десницы…»
— Виноват, но объясните мне, дураку, почему ваш дон Гуан без шпаги, зато в пальто и в котелке.
Рябинин слегка смутился.
— Тут, понимаете, вот какая история. У Гельфрейха, вы его знаете, был один клиент, заказывал ему портрет своих кошек. Потом они ко мне зашли, чтобы я под кошками диванчик нарисовал, этот господин увидел у меня иллюстрацию к «Каменному гостю» и спрашивает: «Можете сделать для меня копию?» Я говорю: «Берите эту, я себе еще нарисую». Он не соглашается. «Нет, — говорит, — вы сделайте мне такую копию, чтобы все оставалось как есть, но вместо дона Жуана, то бишь Гуана, изобразите мне человека в длинном пальто, в котелке, и пусть одна нога у него будет короче другой. Бороду и усы уберите, а выражение лица оставьте как у дона Гуана…» Ну, я при нем же и спроворил за десять рублей.
— А Большая Медведица у вас была в оригинале?
— Нет, у меня были просто звездочки. Он попросил ее пририсовать.
— Благодарю, больше у меня к вам вопросов нет. Очень признателен, что вы нашли время для разговора со мной.
— И это все?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Тут он поглядел на Ивана Дмитриевича и увидел, что тот спит.
2
Грозный князь оказался субтильным брыластым человечком с лицом ученой обезьяны. Ничто не выдавало в нем великого любовника, чьи подарки с риском для жизни носят на груди неверные жены. Относительно своей собственной Иван Дмитриевич тоже как-то успокоился. Он знал, что ее любовь нельзя купить ни за какие деньги.
Усадив гостя в кресла, князь остался стоять и на все попытки Ивана Дмитриевича либо встать самому, либо добиться, чтобы хозяин тоже сел, отвечал с восточной учтивостью:
— Не беспокойтесь, мне так удобнее.
— Ваше сиятельство, — спросил Иван Дмитриевич, — вы, я полагаю, догадываетесь, что привело меня к вам?
— Наверное, хозяин «Аркадии» раскрыл мой псевдоним.
— Это второй вопрос. А первый… К нам в Спасскую часть поступил донос: вы, ваше сиятельство, обвиняетесь в тайных сношениях с генералом Гарибальди.
Панчулидзев засмеялся:
— Почему не с турецким султаном? Из Пензы, пожалуй, до Стамбула поближе будет.
— Дело нешуточное. В доносе говорится, что агенты Гарибальди, зная ваши связи при дворе и то расположение, которым вы пользуетесь у государя, передали вам крупную сумму денег. За это вы обязались настраивать русское общественное мнение против Королевства Обеих Сицилии. Мишенью первой интриги избран неаполитанский посол в Петербурге. Уже составился заговор, и на ближайшем балу в Аничковом дворце ни одна дама не примет приглашение посла и не пойдет с ним танцевать… Что вы на это скажете?
— Скажу, что если бы у господина Гарибальди были такие же агенты, как у вас. он давно владел бы всей Италией.
— Благодарю за комплимент.
— Ведь что где ни сболтнешь, все донесут, негодяи! Да еще и перелицуют, и подкладку подошьют. Но напрасно вы меня шантажируете, я не дам вам ни копейки.
— Вы неправильно меня поняли, ваше сиятельство…
— Правильно я вас понял! У меня много врагов, они только и ждут случая оговорить меня перед государем. Но вы не учли, что наш государь в глубине души сочувствует Гарибальди.
— Тем лучше, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Хотя политическими делами я не занимаюсь, в определенных сферах прислушиваются к моему скромному мнению. Прежде чем пустить донос по инстанциям, я мог бы сопроводить его запиской о том, что интригу против неаполитанского посла вы затеяли не из корысти, а из сочувствия к Гарибальди.
— И что вы за это возьмете?
— Имя женщины, которая той ночью была с вами в «Аркадии».
Панчулидзев заметно встревожился:
— Подозреваете ее в убийстве этого Куколева?
— Вы с ним были знакомы?
— Нет-нет!
— Откуда же вам известно его имя?
— Так, слышал.
— А ваша любовница? Она знала покойного?
— Если это допрос, — сказал Панчулидзев, — то заявляю, что я не юноша. Какую бы страсть ни возбуждала во мне женщина, бессонные ночи уже не для меня. Время от времени я засыпал и не мог видеть, выходила она из номера ночью или нет. Что касается ее имени…
— Не нужно, — остановил его Иван Дмитриевич, — обойдемся без имени. Я знаю, кто она такая.
Гайпель ждал в пролетке и, едва отъехали, спросил:
— Ну что, он убийца? Панчулидзев?
— Нет, — покачал головой Иван Дмитриевич.
— Его пассия?
— Может быть. Еще не знаю.
— Он вам назвал ее имя?
— Я его и так знаю, но тебе не скажу.
— Почему?
— А если она не виновна? Давай-ка не станем лишний раз трепать имя женщины, которая, возможно, вовсе тут ни при чем.
Гайпель замолчал, потом вдруг рассмеялся:
— Совсем забыл вам сказать! Дядя-то ведь все выболтал.
— Какой еще дядя?—не сразу сообразил Иван Дмитриевич, о ком речь.
— Муж тетки, у графа Шувалова в канцелярии служит. Вы посоветовали мне действовать через тетку, и тетка у него все выведала насчет этой великой княгини. Оказалось, чушь собачья!
— Как так?
— Просто эта княгиня повадилась одна, без компаньонок, и на извозчике ездить в магазин Флери, сама себе покупает всякие пряжки, подвязки, застежки, заколки и все такое прочее. Надоело ей по прейскуранту из Парижа выписывать. Экономит, видите ли. А где магазин Флери находится, вам напомнить?
— Не надо.
Магазин этот располагался в аккурат напротив «Аркадии», дверь в дверь. Только улицу перейти.
— А тут нате вам, убийство! — продолжал Гайпель. — Видать, Петру Андреевичу Шувалову сверху кто-то бо-ольшое внушение сделал: куда, мол, смотрят ваши люди? Под угрозу поставлена безопасность члена августейшей семьи! Граф Шувалов нашим начальничкам хвосты накрутил, они и забегали. Так что наплюйте и выкиньте из головы.
«Ну, брат, постой, я тебе отплачу! — подумал Иван Дмитриевич о Шитковском. — Будет тебе праздник, и попляшешь, и попоешь своим голосом!»
3
В седьмом часу вечера Иван Дмитриевич, окруженный заботами жены, лежал в супружеской постели на свежих благоухающих простынях и готовился уснуть, чтобы не просыпаться уже до утра. Ломило затылок, бессонная ночь давала о себе знать. Жена сидела рядом. По ее глазам Иван Дмитриевич видел, что она хочет того, чего он сам хотел от нее все эти дни, а теперь как-то перехотелось. Она раздвинула отвороты халата на груди:
— Смотри, Ваня, какая у меня рубашечка! Новенькая…
Он протянул руку, потрогал в том месте, где предлагалось, но ничего не почувствовал — ни волнения, ни нежности. Слишком устал.
— Подожди, — жарким шепотом попросила жена. — Сначала скажи мне что-нибудь.
— Что?
— Что-нибудь постороннее. Будто ты сейчас о другом думаешь.
— А я, по-твоему, о чем думаю?
— Уж я знаю о чем, — сказала она, поднимаясь и подходя к двери, чтобы накинуть крючок, но не успела: на пороге стоял Ванечка.
Он какой-то странной походкой вошел в спальню, остановился в двух шагах от кровати и угрожающе произнес:
— Вы, папенька, говорили, что лгать нехорошо, красть нехорошо.
— Разве не так? — удивился Иван Дмитриевич.
— А вы сами, — звонким от преодоленного страха голосишком объявил Ванечка, — вор и лгун!
Бац! Жена влепила ему по затылку.
Он пошатнулся, но не заплакал и выкрикнул еще звонче:
— Вор! Лгун!
— Погоди-погоди! Что случилось?
Ванечка вытянул вперед кулачок, развел пальцы.
— Моя штучка… Я ее сам в лесу нашел, а вы у меня украли, и я не мог без нее спать. Вчера украли, а сегодня отдали и еще отнять хотели, будто она не моя.
— Это другая. Такая же, но другая, понимаешь?
— Нет, моя, — упирался сын.
— Ты, брат, мне такие страшные обвинения предъявил, — терпеливо сказал Иван Дмитриевич, — что изволь представить доказательства.
— Я на ней вчера гвоздиком нацарапал, что моя.
— Ну-ка, ну-ка…
Когда сын удалился с гордо поднятой головой, как парламентер, принявший вражескую капитуляцию, Иван Дмитриевич в блаженном изнеможении откинулся на подушку. Теперь он понимал многое, почти все и готов был во всеоружии встретить завтрашний день.
Жена воровато заперла за Ванечкой дверь спальни, вернулась, на ходу расстегивая свои крючочки, склонилась над постелью. Иван Дмитриевич еще успел увидеть, как новенькая рубашечка нагрузла ее грудями, потом в голове зазвенело, закружились перед глазами Каллисто с Аркадом и Ликаоном, великая княгиня, аббат Бонвиль, масоны, волки, медведи, Жулька с красным зонтиком, понеслись и пропали в подступающей тьме.
— Ваня! — позвала жена.
Он спал.
Глава 16
ПОМИНКИ: ГОСТИ РАССАЖИВАЮТСЯ
1
Иван Дмитриевич с женой присутствовали и на отпевании в церкви, и на кладбище, и, когда гроб опускали в могилу, он думал о Марфе Никитичне. В эти минуты она в счастливом неведении плыла вдоль нищих, затянутых рыбачьими сетями чухонских островов. Дальше — Неметчина, Франция, Шпанское королевство. Вспомнит ли мать о сыне, глядя, как за белыми скалами Гибралтара сияет средиземноморская синева? Услышит ли в крике чаек его голос? Уже шли обратно к воротам кладбища, как вдруг Шарлотта Генриховна, оттолкнув своих провожатых, поддерживавших ее под руки, бросилась к племянницам, обняла их, крепко притиснула к себе и друг к другу, крича:
— Катюша! Лизанька! Обещайте, что, если я умру, вы будете любить Олюшку!
За деревьями горели костры. Там жгли палую листву, дым таял в безоблачном небе.
— Она ваша сестра! Обещайте, — рыдая, просила Шарлотта Генриховна, — что, если я умру, вы всегда-всегда будете любить ее! Катюша! Лизанька! Девочки мои! Обещайте мне! ..
С похорон жена вернулась вся вспухшая от слез. Она, как сомнамбула, пошатываясь, вылезла из пролетки и, прежде чем идти на поминки в квартиру Куколевых, отправилась домой, чтобы привести себя в порядок, попудриться, принять успокоительную пилюлю, накормить кота и Ванечку. Такую программу она собиралась уложить в десять минут, хотя было совершенно очевидно, что ей и получаса не хватит.
Иван Дмитриевич остался ждать ее на улице. Он вынул свою трубочку, в этот момент к нему подошел дежуривший возле подъезда молодой человек в крылатке, бледный, со свисающими ниже плеч, давно не мытыми черными волосами.
— Вы Путилин? — спросил он без церемоний, даже не поздоровавшись.
— Он самый.
— Гельфрейх описал мне вашу внешность. Моя фамилия Рябинин.
— Так-так-так! — оживился Иван Дмитриевич.
— Я знаю, что вы меня искали и просили зайти к вам на службу или домой, но все эти дни я гостил у матушки в Гатчине. Приехал только вчера вечером.
— Вот и отлично. Может быть, поднимемся ко мне? Чайку попьем?
— Нет, некогда мне. Говорите, зачем я вам нужен, и разойдемся.
— Как вам будет угодно… Видите ли, господин Рябинин, меня интересует одна ваша работа. Акварель. Там изображена лестница в подъезде богатого дома, тумба с мраморной вазой, наружные двери открыты, ночь, в небе созвездие Большой Медведицы, а внизу, возле дверей, два человека пожимают руки друг другу. Один одет по современной моде, другой —рыцарь, весь в железе.
— Как это — в железе?
— Выражаясь точнее, в доспехах.
— Они у него не железные, — сердито сказал Рябинин.
— Ну стальные. Разница не велика.
— И не стальные.
— Какие же?
— Бог мой, неужели не понятно, из чего они сделаны? Помоему, я сумел передать, что они полностью поглощают лунный и звездный свет. Ни один, даже самый крошечный, лучик света в них не отражается.
— И что, простите, из этого следует?
— То, что доспехи — каменные.
— Вон оно что! Почему же они такие?
— А какие, по-вашему, они должны быть, если я иллюстрировал трагедию Пушкина «Каменный гость»? Читали?
— Нет, — честно признался Иван Дмитриевич, — но содержание знаю.
— Рыцарь, — высокомерно морщась, пояснил Рябинин, — это надгробная статуя Командора, покойного мужа донны Анны. Я изобразил тот момент, когда он пожимает руку дону Гуану. Помните? «Ох, тяжело пожатье каменной твоей десницы…»
— Виноват, но объясните мне, дураку, почему ваш дон Гуан без шпаги, зато в пальто и в котелке.
Рябинин слегка смутился.
— Тут, понимаете, вот какая история. У Гельфрейха, вы его знаете, был один клиент, заказывал ему портрет своих кошек. Потом они ко мне зашли, чтобы я под кошками диванчик нарисовал, этот господин увидел у меня иллюстрацию к «Каменному гостю» и спрашивает: «Можете сделать для меня копию?» Я говорю: «Берите эту, я себе еще нарисую». Он не соглашается. «Нет, — говорит, — вы сделайте мне такую копию, чтобы все оставалось как есть, но вместо дона Жуана, то бишь Гуана, изобразите мне человека в длинном пальто, в котелке, и пусть одна нога у него будет короче другой. Бороду и усы уберите, а выражение лица оставьте как у дона Гуана…» Ну, я при нем же и спроворил за десять рублей.
— А Большая Медведица у вас была в оригинале?
— Нет, у меня были просто звездочки. Он попросил ее пририсовать.
— Благодарю, больше у меня к вам вопросов нет. Очень признателен, что вы нашли время для разговора со мной.
— И это все?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37