Венькин спич я никак не прокомментировала — у меня просто цензурных слов для этого не нашлось, Венька же счел мое молчание за хороший знак и продолжал живописать светлые перспективы, автоматически открывающиеся передо мной по принятию его заманчивого предложения влиться в дружную команду кандидата на губернаторскую должность.
— Капуля, я же тебе не какую-нибудь крысу дохлую подсовываю, я же тебе стопроцентный верняк сватаю! Кандидат-то у меня какой! Не мухомор замшелый, а человек новой формации, демократ, можно сказать, до мозга костей. По всем показателям. Молодой, красивый, обаятельный, умный, перспективный. Минусов — никаких, не кандидат — а один сплошной плюс. Все за него. — Венька принялся загибать свои короткие, поросшие черными волосками пальцы. — Первое дело — происхождение, он же родился здесь, вышел буквально из народа, всего добился своим трудом, своим серым веществом! А фамилия, фамилия какая! Простая русская фамилия — Пашков. Да за такого…
— Стоп! — перебила я Веньку. — Это какой же Пашков? Не тот, что в восьмидесятых был тут у нас молодежным лидером средней задницы?
— Капа, Капуля, — с притворной укоризной покачал головой Венька. — Какая же ты все-таки хулиганка, честное слово! Да, он был первым секретарем комсомола в Пролетарском районе, но глупо было бы…
Я опять его перебила, задумчиво уточнив:
— А теперь, значит, он уже столичная штучка?
— Ну да, — подтвердил Венька. — С восемьдесят четвертого года. Сначала пошел вверх по комсомольской линии, в девяносто первом вышел из партии по идейным соображениям. Примкнул к демократам, работал на выборных должностях, в аппарате правительства… — Венька неожиданно прервал перечисление славных вех жизненного пути кандидата на высокую должность губернатора и подозрительно воззрился на меня. — А что, ты его знаешь?
Я пожала плечами:
— Просто фамилия знакомая.
— Ну-у, это объяснимо, — протянул Венька, — он же из местных. — Потом он воровато оглянулся, словно почувствовал, что в спину ему кто-то дышит, и снова затянул свою агитационную волынку:
— Слушай, Кап, мы с тобой давно друг друга знаем, и поэтому я могу говорить прямо, без обиняков… У Пашкова, скажу тебе без всякого преувеличения, большое политическое будущее, он истинный демократ, а главное — за ним серьезный московский капитал.
Ах, капитал! Ну, с этого и надо было начинать, хотя мне и без того было ясно, что Венька просто так, как сам он говорит, «из идейных соображений», даже под ноги не плюнет.
А Венька выдержал многозначительную паузу и добавил:
— И при этом, заметь, капитал не криминальный.
— А что, такой бывает? — задала я сугубо риторический вопрос. Непонятно зачем и почему. По крайней мере, я могу найти этому единственное объяснение: демагогия — очень стойкая и практически неизлечимая инфекция, а я заразилась ею от Веньки воздушно-капельным путем, пока он, брызгая слюной, убеждал меня влиться в сплоченные ряды «истинных демократов».
Венька сделал страдальческую физиономию, и я махнула рукой:
— Ладно, не будем спорить об оттенках белого цвета.
— Вот это уже деловой разговор! — вдохновился Венька и побаловал меня липкой карамелькой сомнительного комплимента:
— Теперь я вижу: за те годы, что прошли с момента нашей последней встречи, ты здорово выросла, но при этом осталась все такой же молодой и задорной!
Неизвестно, чего бы он еще наплел, если бы в нашу беседу не вмешалась мудрая рука провидения или что-то в этом духе. В общем, в комнате раздалось странное, совершенно непонятное мне треньканье, я принялась вертеть головой в поисках его источника, а в Венькиной широкопалой ладони, словно по волшебству, возник черный брусок мобильного телефона, который он приложил к уху, буркнув:
— Слушаю!
Пока он болтал по мобильнику, я предавалась размышлениям о той белиберде, которой Венька умудрился унавозить мои мозги за достаточно небольшой, отрезок времени. Конечно, думала я, Веньку с этим его «заманчивым» предложением Следовало бы спустить с лестницы, а потом хорошо проветрить квартиру, если бы не одно «но». Если бы Пашков, сладкими сказками о коем усердно потчевал меня Венька Литвинец, не был тем самым комсомольским вожаком из газетной вырезки, завалившейся за подкладку ветровки Наташи Русаковой, судьба которой занимала меня по сей день. Разумеется, этот самый газетный клочок ничего не доказывал и ничего не объяснял, он был всего лишь смутной надеждой на робкий лучик света в непроглядной пятнадцатилетней темноте, поглотившей мою вечно юную подружку.
Венька закончил свой треп по телефону и выжидающе уставился на меня:
— Ну что, по рукам?
Я колебалась, вполне отдавая себе отчет, что если когда-нибудь и ввяжусь в эту авантюру, то только из-за Наташки. Вот только большой вопрос: смогу ли я таким образом разузнать о ней что-нибудь новое? Газетная вырезка — очень тонкая ниточка, но другой-то нет и уже, наверное, не будет.
— Так по рукам или нет? — настаивал неугомонный Венька, уже потиравший руки. — Я же вижу, вижу, ты уже почти созрела! Капуля, решайся, золотая моя. Учти, у нас мало времени. Завтра Пашков получает в избирательной комиссии свидетельство о регистрации, и мы, засучив рукава, приступаем к работе, в которой у тебя, между прочим, будет очень ответственный участок.
Мне понравилось, как он запросто рассуждал о том, что я стану способствовать успеху кандидата Пашкова, когда я даже согласия на это не дала!
— Ну, Капа, Капуля, быстрей, не тяни душу! — Венька посмотрел на свои наручные часы: не могу сказать точно — «Ролекс» не «Ролекс», но по внешнему виду уж точно не «Полет».
— Я подумаю, — буркнула я и отвела взгляд в сторону.
— Уже дело! — безропотно согласился Венька, который, похоже, до сих пор сомневался в успехе своего предприятия. — Это уже серьезный разговор, а то заладила: политика такая, политика сякая. — С этими словами он наконец очистил мой диван, одернул модный удлиненный пиджак, делающий его удивительно похожим на обрубок, и сладко потянулся. — Только, знаешь, на раздумья мы тебе много времени не дадим, окончательный ответ должен быть уже послезавтра. Сама понимаешь, время поджимает!
— Ладно, — выдавши я, — послезавтра так послезавтра. — И полюбопытствовала:
— Скажи лучше, с чего это вас моя кандидатура так заинтересовала? После недавнего скандала, что ли?
— Не без того, — уклончиво заметил Венька. — Твоя популярность губернского масштаба, конечно, сыграла определенную роль, но вообще-то решающим фактором стало наше с тобой знакомство.
— По блату, значит, сосватал? — хмыкнула я.
— Ага! — радостно блеснул маслеными глазками Венька и заторопился:
— Ну мне пора, у меня через полчаса встреча в избирательной комиссии.
Я проводила его в прихожую — не из радушности, конечно, а чтобы запереть за ним дверь — и, покусывая губы, вернулась в комнату. Выглянула в окно и пронаблюдала любопытную сценку Венькиной загрузки в блестящий черный лимузин респектабельного вида. Мелькнула запоздалая мысль: а в каком ранге сам Венька при этом замечательном кандидате, подпираемом солидным московским капиталом? А впрочем, какая разница? Ясно же, что по жизни он типичный проходимец и конъюнктурщик, а люди этой профессии никогда не остаются без работы.
Глава 3
От Наташки у меня остались всего лишь три фотографии, из них две — любительские, не очень четкие, к тому же слегка потускневшие от времени. Третья была сделана в фотоателье. Помню, как мы с Наташкой отправились туда вместе — две семнадцатилетние подружки, одна хорошенькая, другая так себе, — долго прихорашивались перед зеркалом, старательно позировали, а потом обменялись снимками, снабдив их трогательно-глупыми пожеланиями. Теперь я уже забыла, что тогда написала на обороте собственной фотографии, только думаю, что-нибудь с вывертом, а вот Наташкино обращение ко мне было наивно и бесхитростно, как и она сама: «На память Капе — лучшему человеку на свете». И почерк такой круглый, детский. Страшно подумать, что это было так давно и что с тех пор все изменилось до неузнаваемости, кроме ясного Наташкиного личика, лучистых глаз и ее запредельной искренности.
Я рассматривала фотографии, разложив их перед собой на столе, как делала это и прежде, когда на меня накатывало острое чувство вины. В такие минуты мне кажется, что я упустила нечто важное из того последнего августовского вечера. Я словно отматываю назад пленку памяти и в очередной раз вижу Наташку, исчезающую в подворотне нашего дома, точно в бездонном темном колодце. Навсегда… Навсегда! Черт, я знаю, в чем моя вина, ведь я так устроила нашу дружбу, что она была совершенно не похожа на отношения, привычные для девушек нашего возраста. Почему мы не сплетничали, не делились своими маленькими девчоночьими секретами, не рассказывали друг другу о мальчиках, которые нам нравились? Не потому ли, что мне на этом фронте похвастать было нечем, а она, такая красивая и привлекательная, просто-напросто щадила мое самолюбие? Потом уже следователь, к которому попало Наташино дело, не мог поверить, что мы были подружками. У него не укладывалось в голове, как я могла не знать, был ли у Наташи парень.
«Что за подружки такие? — недоумевал он, раздраженно пожимая плечами. — Что же, ты ее никогда об этом не спрашивала?»
Да, не спрашивала, не спрашивала! Хотя уже догадывалась, что в ее жизни происходило нечто важное: по глазам, по непонятным недомолвкам, по тому, как она задумывалась и уходила в себя. Меня до сих пор не покидает ощущение, что, откажись я тогда от своих принципов невмешательства в чужую жизнь и спроси, она бы мне все рассказала. Так нет же, я хотела быть мудрой и прогрессивной и боялась показаться любопытной и навязчивой, а потому предлагала ей все решить самой, за что и мучилась теперь.
— Все, хватит запоздалых раскаяний, — сказала я себе и убрала фотографии на прежнее место, все, кроме одной, той самой, сделанной в ателье, потому что я кое-что для себя решила. Нашла в столе чистый конверт и вложила в него снимок, а потом пододвинула к себе телефон и набрала номер фотокора вечерней газеты, в которой я работала до того, как перешла на пышные хлеба «Губернского вестника», вышедшие мне в итоге боком. Фотокора звали Валентином, и он был не только хорошим парнем, но и настоящим профессионалом, а последнее для меня очень даже немаловажно.
Мне повезло — Валентин был на месте и собственноручно снял трубку после третьего гудка. И мне как будто бы обрадовался.
— Капитолина, ты, что ли? Что-то я тебя по голосу не узнал, разбогатеешь — не забудь поделиться.
— Поделюсь, — пообещала я и поинтересовалась:
— Валентин, у тебя очень много работы?
— Улавливаю в твоем тоне обычно несвойственные тебе застенчивые нотки, — хмыкнул он. — Что, хочешь меня подрядить?
Я замялась:
— Да… То есть не совсем так. У меня есть просьба, небольшая в принципе, все зависит от того, как у тебя со временем…
— Да говори сразу, чего надо, — буркнул Валентин, и я услышала отдаленные голоса, видно, к нему кто-то зашел.
— Мне нужно переснять одну старую фотографию, — выложила я. — Можешь это сделать для меня побыстрее?
— Только для тебя, — заявил он.
— Когда к тебе можно заехать? — осведомилась я на всякий случай.
— Да я сегодня буду торчать в редакции часов до восьми, халтурку одну надо сделать, — признался Валентин.
— Тогда я загляну к тебе часиков этак… ну, скажем, в половине седьмого. Лады?
— Лады, — беззаботно отозвался Валентин и положил трубку.
То, что Валентин собирался припоздниться, меня вполне устраивало. Сейчас мне меньше всего хотелось ловить на себе косые взгляды и с кем-либо объясняться, а потому я здорово надеялась, что к восемнадцати тридцати в коридоре «Вечерки» я уже никого не встречу, кроме уборщицы, которой вряд ли захочется расспрашивать меня о планах на будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Капуля, я же тебе не какую-нибудь крысу дохлую подсовываю, я же тебе стопроцентный верняк сватаю! Кандидат-то у меня какой! Не мухомор замшелый, а человек новой формации, демократ, можно сказать, до мозга костей. По всем показателям. Молодой, красивый, обаятельный, умный, перспективный. Минусов — никаких, не кандидат — а один сплошной плюс. Все за него. — Венька принялся загибать свои короткие, поросшие черными волосками пальцы. — Первое дело — происхождение, он же родился здесь, вышел буквально из народа, всего добился своим трудом, своим серым веществом! А фамилия, фамилия какая! Простая русская фамилия — Пашков. Да за такого…
— Стоп! — перебила я Веньку. — Это какой же Пашков? Не тот, что в восьмидесятых был тут у нас молодежным лидером средней задницы?
— Капа, Капуля, — с притворной укоризной покачал головой Венька. — Какая же ты все-таки хулиганка, честное слово! Да, он был первым секретарем комсомола в Пролетарском районе, но глупо было бы…
Я опять его перебила, задумчиво уточнив:
— А теперь, значит, он уже столичная штучка?
— Ну да, — подтвердил Венька. — С восемьдесят четвертого года. Сначала пошел вверх по комсомольской линии, в девяносто первом вышел из партии по идейным соображениям. Примкнул к демократам, работал на выборных должностях, в аппарате правительства… — Венька неожиданно прервал перечисление славных вех жизненного пути кандидата на высокую должность губернатора и подозрительно воззрился на меня. — А что, ты его знаешь?
Я пожала плечами:
— Просто фамилия знакомая.
— Ну-у, это объяснимо, — протянул Венька, — он же из местных. — Потом он воровато оглянулся, словно почувствовал, что в спину ему кто-то дышит, и снова затянул свою агитационную волынку:
— Слушай, Кап, мы с тобой давно друг друга знаем, и поэтому я могу говорить прямо, без обиняков… У Пашкова, скажу тебе без всякого преувеличения, большое политическое будущее, он истинный демократ, а главное — за ним серьезный московский капитал.
Ах, капитал! Ну, с этого и надо было начинать, хотя мне и без того было ясно, что Венька просто так, как сам он говорит, «из идейных соображений», даже под ноги не плюнет.
А Венька выдержал многозначительную паузу и добавил:
— И при этом, заметь, капитал не криминальный.
— А что, такой бывает? — задала я сугубо риторический вопрос. Непонятно зачем и почему. По крайней мере, я могу найти этому единственное объяснение: демагогия — очень стойкая и практически неизлечимая инфекция, а я заразилась ею от Веньки воздушно-капельным путем, пока он, брызгая слюной, убеждал меня влиться в сплоченные ряды «истинных демократов».
Венька сделал страдальческую физиономию, и я махнула рукой:
— Ладно, не будем спорить об оттенках белого цвета.
— Вот это уже деловой разговор! — вдохновился Венька и побаловал меня липкой карамелькой сомнительного комплимента:
— Теперь я вижу: за те годы, что прошли с момента нашей последней встречи, ты здорово выросла, но при этом осталась все такой же молодой и задорной!
Неизвестно, чего бы он еще наплел, если бы в нашу беседу не вмешалась мудрая рука провидения или что-то в этом духе. В общем, в комнате раздалось странное, совершенно непонятное мне треньканье, я принялась вертеть головой в поисках его источника, а в Венькиной широкопалой ладони, словно по волшебству, возник черный брусок мобильного телефона, который он приложил к уху, буркнув:
— Слушаю!
Пока он болтал по мобильнику, я предавалась размышлениям о той белиберде, которой Венька умудрился унавозить мои мозги за достаточно небольшой, отрезок времени. Конечно, думала я, Веньку с этим его «заманчивым» предложением Следовало бы спустить с лестницы, а потом хорошо проветрить квартиру, если бы не одно «но». Если бы Пашков, сладкими сказками о коем усердно потчевал меня Венька Литвинец, не был тем самым комсомольским вожаком из газетной вырезки, завалившейся за подкладку ветровки Наташи Русаковой, судьба которой занимала меня по сей день. Разумеется, этот самый газетный клочок ничего не доказывал и ничего не объяснял, он был всего лишь смутной надеждой на робкий лучик света в непроглядной пятнадцатилетней темноте, поглотившей мою вечно юную подружку.
Венька закончил свой треп по телефону и выжидающе уставился на меня:
— Ну что, по рукам?
Я колебалась, вполне отдавая себе отчет, что если когда-нибудь и ввяжусь в эту авантюру, то только из-за Наташки. Вот только большой вопрос: смогу ли я таким образом разузнать о ней что-нибудь новое? Газетная вырезка — очень тонкая ниточка, но другой-то нет и уже, наверное, не будет.
— Так по рукам или нет? — настаивал неугомонный Венька, уже потиравший руки. — Я же вижу, вижу, ты уже почти созрела! Капуля, решайся, золотая моя. Учти, у нас мало времени. Завтра Пашков получает в избирательной комиссии свидетельство о регистрации, и мы, засучив рукава, приступаем к работе, в которой у тебя, между прочим, будет очень ответственный участок.
Мне понравилось, как он запросто рассуждал о том, что я стану способствовать успеху кандидата Пашкова, когда я даже согласия на это не дала!
— Ну, Капа, Капуля, быстрей, не тяни душу! — Венька посмотрел на свои наручные часы: не могу сказать точно — «Ролекс» не «Ролекс», но по внешнему виду уж точно не «Полет».
— Я подумаю, — буркнула я и отвела взгляд в сторону.
— Уже дело! — безропотно согласился Венька, который, похоже, до сих пор сомневался в успехе своего предприятия. — Это уже серьезный разговор, а то заладила: политика такая, политика сякая. — С этими словами он наконец очистил мой диван, одернул модный удлиненный пиджак, делающий его удивительно похожим на обрубок, и сладко потянулся. — Только, знаешь, на раздумья мы тебе много времени не дадим, окончательный ответ должен быть уже послезавтра. Сама понимаешь, время поджимает!
— Ладно, — выдавши я, — послезавтра так послезавтра. — И полюбопытствовала:
— Скажи лучше, с чего это вас моя кандидатура так заинтересовала? После недавнего скандала, что ли?
— Не без того, — уклончиво заметил Венька. — Твоя популярность губернского масштаба, конечно, сыграла определенную роль, но вообще-то решающим фактором стало наше с тобой знакомство.
— По блату, значит, сосватал? — хмыкнула я.
— Ага! — радостно блеснул маслеными глазками Венька и заторопился:
— Ну мне пора, у меня через полчаса встреча в избирательной комиссии.
Я проводила его в прихожую — не из радушности, конечно, а чтобы запереть за ним дверь — и, покусывая губы, вернулась в комнату. Выглянула в окно и пронаблюдала любопытную сценку Венькиной загрузки в блестящий черный лимузин респектабельного вида. Мелькнула запоздалая мысль: а в каком ранге сам Венька при этом замечательном кандидате, подпираемом солидным московским капиталом? А впрочем, какая разница? Ясно же, что по жизни он типичный проходимец и конъюнктурщик, а люди этой профессии никогда не остаются без работы.
Глава 3
От Наташки у меня остались всего лишь три фотографии, из них две — любительские, не очень четкие, к тому же слегка потускневшие от времени. Третья была сделана в фотоателье. Помню, как мы с Наташкой отправились туда вместе — две семнадцатилетние подружки, одна хорошенькая, другая так себе, — долго прихорашивались перед зеркалом, старательно позировали, а потом обменялись снимками, снабдив их трогательно-глупыми пожеланиями. Теперь я уже забыла, что тогда написала на обороте собственной фотографии, только думаю, что-нибудь с вывертом, а вот Наташкино обращение ко мне было наивно и бесхитростно, как и она сама: «На память Капе — лучшему человеку на свете». И почерк такой круглый, детский. Страшно подумать, что это было так давно и что с тех пор все изменилось до неузнаваемости, кроме ясного Наташкиного личика, лучистых глаз и ее запредельной искренности.
Я рассматривала фотографии, разложив их перед собой на столе, как делала это и прежде, когда на меня накатывало острое чувство вины. В такие минуты мне кажется, что я упустила нечто важное из того последнего августовского вечера. Я словно отматываю назад пленку памяти и в очередной раз вижу Наташку, исчезающую в подворотне нашего дома, точно в бездонном темном колодце. Навсегда… Навсегда! Черт, я знаю, в чем моя вина, ведь я так устроила нашу дружбу, что она была совершенно не похожа на отношения, привычные для девушек нашего возраста. Почему мы не сплетничали, не делились своими маленькими девчоночьими секретами, не рассказывали друг другу о мальчиках, которые нам нравились? Не потому ли, что мне на этом фронте похвастать было нечем, а она, такая красивая и привлекательная, просто-напросто щадила мое самолюбие? Потом уже следователь, к которому попало Наташино дело, не мог поверить, что мы были подружками. У него не укладывалось в голове, как я могла не знать, был ли у Наташи парень.
«Что за подружки такие? — недоумевал он, раздраженно пожимая плечами. — Что же, ты ее никогда об этом не спрашивала?»
Да, не спрашивала, не спрашивала! Хотя уже догадывалась, что в ее жизни происходило нечто важное: по глазам, по непонятным недомолвкам, по тому, как она задумывалась и уходила в себя. Меня до сих пор не покидает ощущение, что, откажись я тогда от своих принципов невмешательства в чужую жизнь и спроси, она бы мне все рассказала. Так нет же, я хотела быть мудрой и прогрессивной и боялась показаться любопытной и навязчивой, а потому предлагала ей все решить самой, за что и мучилась теперь.
— Все, хватит запоздалых раскаяний, — сказала я себе и убрала фотографии на прежнее место, все, кроме одной, той самой, сделанной в ателье, потому что я кое-что для себя решила. Нашла в столе чистый конверт и вложила в него снимок, а потом пододвинула к себе телефон и набрала номер фотокора вечерней газеты, в которой я работала до того, как перешла на пышные хлеба «Губернского вестника», вышедшие мне в итоге боком. Фотокора звали Валентином, и он был не только хорошим парнем, но и настоящим профессионалом, а последнее для меня очень даже немаловажно.
Мне повезло — Валентин был на месте и собственноручно снял трубку после третьего гудка. И мне как будто бы обрадовался.
— Капитолина, ты, что ли? Что-то я тебя по голосу не узнал, разбогатеешь — не забудь поделиться.
— Поделюсь, — пообещала я и поинтересовалась:
— Валентин, у тебя очень много работы?
— Улавливаю в твоем тоне обычно несвойственные тебе застенчивые нотки, — хмыкнул он. — Что, хочешь меня подрядить?
Я замялась:
— Да… То есть не совсем так. У меня есть просьба, небольшая в принципе, все зависит от того, как у тебя со временем…
— Да говори сразу, чего надо, — буркнул Валентин, и я услышала отдаленные голоса, видно, к нему кто-то зашел.
— Мне нужно переснять одну старую фотографию, — выложила я. — Можешь это сделать для меня побыстрее?
— Только для тебя, — заявил он.
— Когда к тебе можно заехать? — осведомилась я на всякий случай.
— Да я сегодня буду торчать в редакции часов до восьми, халтурку одну надо сделать, — признался Валентин.
— Тогда я загляну к тебе часиков этак… ну, скажем, в половине седьмого. Лады?
— Лады, — беззаботно отозвался Валентин и положил трубку.
То, что Валентин собирался припоздниться, меня вполне устраивало. Сейчас мне меньше всего хотелось ловить на себе косые взгляды и с кем-либо объясняться, а потому я здорово надеялась, что к восемнадцати тридцати в коридоре «Вечерки» я уже никого не встречу, кроме уборщицы, которой вряд ли захочется расспрашивать меня о планах на будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48