А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

да и те в самом скором времени присоединятся к ней на улице.
Уходя, она закрыла замок на два оборота. На лестничной площадке, услышав приближающиеся снизу хриплый рык и лязг, она остановилась. Чего зря убиваться? Грузчики вышли, а она вошла.
— Не возражаете? — поинтересовалась она. Створки дверей съехались, и миссис Хансон оказалась в свободном падении прежде, чем грузчики осознали, что в квартиру не войти.
— Хоть бы разбился, — проговорила она, немного побаиваясь, что разобьется-таки.
Мразь стояла в карауле над кухней, сваленной у обочины в маленьком островке света под фонарем. Почти наступил вечер. Дул резкий ветер, гоня по 11-й стрит с запада сухие хлопья вчерашнего снега. Исподлобья покосившись на Мразь, миссис Хансон уселась на один из кухонных стульев. В глубине души она надеялась, что Мразь попробует тоже сесть.
Прибыла вторая часть груза — кресла, разобранная кровать, чемоданы с одеждой, телик. Рядом с первой гипотетической комнатой принялась образовываться вторая. Миссис Хансон пересела в свое любимое кресло и попробовала отогреть пальцы, сунув руки глубоко в карманы плаща и тесно сведя колени.
Мисс Мразь решила, что как раз настал момент окончательно надавить. Из папки возникли бумаги. Миссис Хансон избавилась от нее элегантно донельзя: закурила. Вдохнув дыма, Мразь отшатнулась, будто ей предложили в чайной ложке рак чистой воды. Ох уж эти социальные работники.
С третьим рейсом прибыло все самое громоздкое — диван, кресло-качалка, три кровати, секретер без одного ящика. Грузчики сообщили мисс Мразь, что еще один рейс — и все. Когда они исчезли в дверях, она снова завела прежнюю шарманку, размахивая бумагами и шариковой ручкой.
— Поверьте, миссис Хансон, я понимаю ваше раздражение и сочувствую. Но кто-то же должен держать ситуацию под контролем и проследить, чтобы все разрешилось настолько удачно, насколько возможно. А теперь, пожалуйста, подпишите, чтобы когда приедет грузовик…
Миссис Хансон привстала, забрала бумагу, порвала пополам и вручила обрывки мисс Мразь, которая умолкла.
— Еще что-нибудь? — поинтересовалась миссис Хансон, стараясь подражать ее тону.
— Миссис Хансон, я только пытаюсь помочь.
— Еще одна минута такой помощи, и я размажу вас по всему тротуару, как… как кетчуп!
— Миссис Хансон, угрозы насилия проблем не решают.
Миссис Хансон подобрала с кресла-качалки верхнюю половину торшера и размахнулась, метя в среднюю часть толстого пальто мисс Мразь. Прозвучало душевное “хрясь!”. Пластиковый абажур, давно мозоливший глаза, отлетел. Ни слова больше не говоря, мисс Мразь зашагала по направлению к Первой авеню.
Из подъезда вынесли последние коробки и свалили у обочины. Границы между комнатами уже стерлись, груда вещей застыла огромной бессмысленной головоломкой. Какое-то черномазое отродье в количестве двух штук принялось, как на батуте, прыгать на сложенных стопкой матрасах. Миссис Хансон прогнала их торшерной стойкой. Те присоединились к немногочисленной толпе, скопившейся на тротуаре у самой границы воображаемых стен воображаемой квартиры. Из-за окон нижних этажей пялились безликие силуэты.
Нет, так дело не пойдет. Можно подумать, она уже труп и они шарят у нее по карманам. Мебель — ее частная собственность, а они торчат тут и ждут, пока явится мисс Мразь с подкреплениями и ее заграбастают. Ждут, как стервятники.
Что ж, могут ждать, пока не окочурятся, — не отломится им ничего!
Она порылась в насквозь промерзшей сумочке, нащупывая сигареты и спички. Спичек оставалось всего три. Придется поаккуратней. Она отыскала ящики от гардероба миссис Шор, доставшиеся им, когда миссис Шор умерла. Самая замечательная ее мебель. Дуб. Прежде чем вставить ящики на место, она продырявила фанерные донышки торшерной стойкой. Потом распечатала упакованные коробки в поиске растопки. Ей попалась утварь из ванной, простыни, подушки, цветы. Цветы она отшвырнула, мятую коробку изорвала в клочки. Клочки пошли в нижний ящик гардероба. Она подождала, пока ветер на мгновение не утихнет. Все равно только с третьей спички и занялось.
Толпа — по-прежнему в основном детвора — стала многочисленней, но от стен держалась подальше. Миссис Хансон продолжила поиски растопки. Книжные страницы, останки календаря, акварели Микки-третьеклассника (“Подает надежды” и “Демонстрирует независимую творческую манеру”) отправились в ящик. Теперь проблема заключалась в том, как подпалить остальную мебель. По ящикам всего не распихаешь.
Орудуя торшерной стойкой, она опрокинула ящик набок. Гейзером взметнулись искры и разлетелись по ветру. Толпа, теснее и теснее обступавшая костерок, отшатнулась. Миссис Хансон поставила в огонь кухонные стулья и стол. Последняя крупная мебелина, выжившая со времен Мотт-стрит. Глядеть, как те развеиваются дымом, было больно.
Стоило заняться стульям, она использовала их в качестве факелов — запалить остальную мебель. Чемоданы — дешевые, картонажные и халтурно, с множеством пустот, упакованные, — густо подымив, по очереди вскидывались фонтанами огня, и каждый раз толпа дружно улюлюкала. Эх, ничто не сравнится с хорошим пожаром!
Диван, кресла и матрасы оказались несговорчивей. Ткань трещала и обугливалась, набивка воняла и тлела, но гореть решительно отказывались. По частям (кроме дивана, который и в лучшее-то время никогда не был в ее весовой категории) она отволокла все к центральному погребальному огню. Последний матрас, правда, дополз только до телика — тут-то она и выдохлась.
Из толпы выделилась фигура и направилась к ней, но если они брались-таки ее остановить, то поздно. Толстуха с чемоданчиком.
— Мам? — произнесла та.
— Лотти!
— Вот, знаешь, решила вернуться. А что ты тут…
Гардероб рассыпался, взметнув человекоподобные языки пламени.
— Я ж им говорила. Я говорила, что ты вернешься!
— Подожди, это не наша мебель?
— Стой здесь. — Миссис Хансон забрала у Лотти чемоданчик (“Бедняжка, все руки в царапинах и порезах”) и отставила на асфальт. — Никуда не уходи, хорошо? Я пойду позову кое-кого и сразу вернусь. Сражение мы проиграли, но войну еще выиграем.
— Мам, ты хорошо себя чувствуешь?
— Лучше не бывает. Никуда не уходи, ладно? И волноваться не о чем. По крайней мере, сейчас. Шесть месяцев у нас есть, законные.
41. У водопадов
Невероятно! Мамочка проносится среди языков пламени, словно оперная дива на восторженные крики публики после падения занавеса. Под Лоттиным чемоданчиком хрустнули пластиковые цветы. Нагнувшись, она подобрала ближайший. Ирис. Она швырнула его в пламя примерно в том же направлении, где исчезла мамочка.
А представление действительно было полный восторг! Лотти в благоговейном, парализующем страхе наблюдала со стороны, как мама предает огню… все. Пылало кресло-качалка. Детская кроватка, двухэтажная, криво покоилась в догорающих углях кухонного стола. Даже телик, как раз Лоттиным матрасом и придавленный, — хотя из-за матраса тот горел далеко не так хорошо, как мог бы. Пылала вся хансоновская квартира. “Какая силища! — с уважением подумала Лотти. — Это ж надо, какая силища”.
Только почему силища? Разве, с другой стороны, это не капитуляция? Как это говорила Аньес Варда, еще в “Афроимпорте”, давным-давно: “Работать — не самое тяжелое. Труднее всего научиться как”. Звучит банальнее некуда, но в память запало и то и дело всплывает.
Ну и научилась она как?
Красота, вот что сразу останавливало взгляд. Куча мебели посреди улицы — одно это уже смотрелось невероятно красиво. Но когда загорелось!
Кресло с цветочным узором, до последнего момента едва тлевшее, резко занялось и выразило все существо свое в высоком столбе оранжевого пламени. Восхитительно!
А ей — слабо?
По крайней мере, можно попробовать приблизиться.
Замки чемоданчика нехотя отщелкнулись. Она и так уже столько всего потеряла из того, что привыкла таскать за собой, все эти косточки и безделушки собственного прошлого, которые, как их ни тереби, так и не выдали ни крупицы тех чувств, что им полагалось в себе содержать. Неотправленные открытки. Детские тряпки. Блокнот с автографами (в том числе трех знаменитостей), который она завела с восьмого класса. Со всем лежалым хламом она расстанется без малейшей тени сожаления.
На самом верху в чемоданчике — белое платье. Она швырнула его в огненные объятия кресла. Коснувшись языков пламени, года белизны сгустились в мимолетной ослепительной вспышке.
Туфли, свитер. Пепельно съежились в багровых отсветах зеленых огней. Ситец. В полосочку.
И по большей части даже не ее размера! Потеряв терпение, она вывалила все остальное до кучи, кроме фотографий и пачки писем. Эти она скормила огню по очереди. Карточки исчезали в пламени, каждая вспыхивала, словно лампа-вспышка, покидая мир точно так же, как в него явилась. Письма, на менее плотной бумаге, заставляли ждать себя еще меньше: просто “пых!”, и затем поднимались в восходящем воздушном потоке, невесомые черные птицы, стишок за стишком, ложь за ложью — вся Хуанова любовь. И теперь она свободна?
Одежда, которая на ней, не имела ни малейшего значения. Буквально неделю назад в подобной ситуации она подумала бы, что надо снять и одежду.
Сама она — вот одежда, которую надо снять. Она подошла туда, где ей было постелено — поверх телика. Все остальное пылало — только ее матрас едва тлел. Она легла. Жарко, но немногим сильнее, чем в ванне с очень горячей водой, — и, как это обычно делает вода, жар изгнал из тела боль, усталость и печаль последних дней и недель. Насколько это проще!
Расслабившись, она обратила внимание, что у пламени есть звук, что со всех сторон доносится оглушительный рев, как будто перед ней раскинулись наконец водопады, которые она так долго слышала издали, пока лодочку несло течением. Но воды эти были огненные и падали вверх. Закинув голову, она могла разглядеть, как в восходящем воздушном потоке искры отдельных огней сливаются в единую бесконечную реку света, по сравнению с которой статичные свето-квадратные вмятины на кирпичном фасаде — тьфу, бледная смочь. В квадратных вмятинах света стояли люди, смотрели в огонь, ждали вместе с Лотти, когда же матрас займется.
По периметру поползли первые огоньки, и сквозь эти огоньки она увидела кольцо зевак. Каждое лицо — своей отделенностью, ненасытностью взгляда — словно бы настаивало, что поступок Лотти каким-то образом предназначен именно для него. И никак им не скажешь, что не ради них поступок совершается, а только ради пламени.
В тот самый момент, когда она поняла, что больше не может, что силы иссякли, кольцо лиц исчезло. Она приподнялась на локтях, и телик под матрасом рассыпался; и в своей утлой лодчонке, в брызгах белопенного страха она обрушилась в разверзающееся под ней великолепие.
А потом, не успела она вглядеться в брызжущее марево, как возникло лицо. Мужское. Мужчина направлял на нее пожарный шланг. Лотти и ее ложе обдало белой пластиковой пеной, и все это время она, не в силах оторваться, читала в его глазах, на губах, повсюду выражение невыносимой утраты.
42. Лотти в “Бельвью”, продолжение
Как бы то ни было, а конец света не настает. Он может сколько угодно пытаться, вы можете сколько угодно этого хотеть — он просто не может настать. Всегда находится какой-нибудь доходяга, который думает, что ему нужно что-то, чего у него нет, и тратит на раздобывание пять лет, десять. А потом что-нибудь другое возникнет. Снова наступает день, а вы все еще ждете конца света.
Знаете, иногда от смеха просто не удержаться. Стоит подумать… Ну, как первый раз, когда влюблена, думаешь: черт побери, я действительно влюблена! Теперь я знаю, что это такое. А потом он уходит и ты никак не можешь поверить. Или, еще хуже, постепенно все удаляется и удаляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44