Фламандцы уже закрыли ворота и выставили часовых, собираясь, не откладывая, заняться опустошением амбаров и конюшен.
Брат Кадфаэль, который две ночи подряд блуждал по окрестностям, воспользовался тем недолгим временем, что оставалось для отдыха, и заснул так крепко, что проспал начало вторжения. Его разбудил лишь колокол, призывавший к заутрене, — предпринимать что-либо было уже поздно. Оставалось только поспешно одеться да вместе с остальными братьями идти в церковь. И лишь увидев осторожно перешептывающихся монахов, слоняющихся у ворот фламандцев, переглядывающихся притихших и растерянных послушников, и услышав деловитый шум и клацанье копыт, доносившееся с конюшенного двора, он понял, что угодил в водоворот событий и упустил инициативу из рук. Ибо среди перепуганных мальчуганов, столпившихся у церкви, не было и следа Годит.
Как только окончилась служба и Кадфаэль освободился, он помчался в сад, к своему сарайчику. Дверь не была заперта на засов, а открыта настежь, открывая взгляду выстроившиеся в безукоризненном порядке ступки, бутыли и гирлянды сушившихся трав. Одеяла с лавки были убраны и на ней сиротливо стояла корзинка с недавно собранной лавандой да пара склянок. Годит и след простыл: ее не было ни в сарае, ни в саду, ни на гороховом поле у ручья, на краю которого высилась куча сухих, бледных, как льняная кудель, стеблей, дожидавшихся, когда их отправят на сеновал. Нигде не было видно ни здоровенного, обернутого во влажную мешковину свертка, который наверняка провел ночь под грудой побелевших стеблей, ни маленькой лодки, которая должна была быть перевернута и старательно укрыта.
И лодка, и сокровища Фиц Аллана, и Годит — словно сквозь землю провалились.
Годит проснулась незадолго до заутрени с гнетущим ощущением лежащего на ней теперь нелегкого бремени ответственности и, еще не ведая тревоги, вышла на улицу — взглянуть, что происходит у ворот. Хотя особого шума не было, в воздухе повисла какая-то напряженность, да и в звуках доносившихся голосов не слышалось благолепного монашеского спокойствия, и она насторожилась. Девушка уже собралась выйти из-за ограды сада, когда увидела, как фламандцы спешиваются и закрывают ворота, а Адам Курсель шагает навстречу приору.
Она оцепенела, услышав, как холодный голос произнес ее имя. Если они решились обыскать даже святую обитель, подумала Годит, то непременно до нее докопаются. Когда ее, как и всех остальных мальчиков, начнут допрашивать, и она окажется под прицелом враждебных, испытующих глаз — ей этого не выдержать. А когда они найдут ее, то, скорее всего, на этом не остановятся, а в конце концов доберутся и до сокровищ. Кроме того, надо подумать и о брате Кадфаэле, и о Торольде. Торольд, благополучно проводив ее с казной до сарая, послушно вернулся на мельницу. Прошлой ночью она чуть было не попросила его остаться с ней, а теперь была рада, что он ушел, и между ним и врагами лежит пойма Гайи. За спиной у него лес, и чутьем его Бог не обидел: если заподозрит неладное — успеет унести ноги.
Прошедшая ночь пролетела как в невыразимо сладком, полном захватывающих приключений сне. Затаив дыхание, отсиживались они в укрытии, пока Кадфаэль не увел подальше от моста неотступно следовавшую за ним тень, а потом отвязали маленькую лодчонку, подняли промокшие седельные сумы и переложили их в сухие мешки, чтобы сделать сверток похожим на тот, что унес на плечах Кадфаэль. Они выбирали цепь, стараясь удерживать ее подальше от каменной опоры, чтобы она не звякнула, и руки их соприкасались.
Потом, бесшумно орудуя веслом, они отогнали лодку кратчайшим путем вверх по течению, к ручью, а затем по ручью — к гороховому полю.
«Спрячьте и лодку, — наставлял их Кадфаэль, — если представится случай, она потребуется нам уже завтра ночью».
Прошедшая ночь была волнующим сном, а теперь настало пробуждение, и лодка нужна была ей сейчас, немедленно.
Связаться с братом Кадфаэлем, чтобы получить от него указания, не было никакой возможности, но то, что было ей доверено, следовало убрать отсюда без промедления, и конечно же, она не могла пронести тюк через монастырские ворота. Некому было подсказать ей, что делать. Слава Богу, фламандцы как будто не собирались сразу осматривать сады, пока не обшарят конюшни, амбары и склады, а значит, у нее есть в запасе немного времени.
Не мешкая Годит поспешила в сарайчик, свернула свои одеяла и спрятала их под лавкой, за рядом склянок, кувшинов и ступок — и, превратив таким образом постель в обычную полку для хитрых снадобий Кадфаэля, распахнула дверь, впустив в помещение утренний свет. Затем она бросилась к куче стеблей и вытащила из укромного места лодку и тюк, обернутый в мешковину. К счастью для нее, легкая лодчонка без труда скользила по скошенному полю, и Годит отволокла ее к берегу и столкнула в ручей. Потом она вернулась за сокровищами и втащила тюк на борт. До прошлой ночи ей ни разу не приходилось плавать на такой лодке, но Торольд научил ее грести, да и плавное течение ручья помогало девушке.
Годит уже сообразила, как ей поступить. Надежды спуститься к Северну незамеченной у нее не было: раз уж обыскивают всю округу, то наверняка выставят караулы на главной дороге, у моста, а возможно, разошлют разъезды и вдоль берегов. Но неподалеку от того места, где она пустилась в путь, направо от ручья, тянулась широкая протока, которая вела к пруду у главной монастырской мельницы. Поток воды из этого канала приводил в движение мельничное колесо и, растратив свою силу на вращение жерновов, пройдя через пруд, вновь сливался с ручьем, устремляясь к Северну.
Сразу за мельницей располагалось три дома милосердия с маленькими садами, спускавшимися к воде, а еще три таких же дома заслоняли пруд от взгляда со стороны. Дом, который стоял рядом с мельницей, был предоставлен Элин Сивард. Правда, Курсель говорил, что будет искать беглянку повсюду, но если во владениях аббатства и было место, посещение которого станет не более чем формальным визитом, то это, разумеется, дом, в котором остановилась эта девушка.
«Что с того, что мы с ней по разные стороны, — подумала Годит, неумело, но упорно подгребая веслом у поворота и выплывая на широкую гладь. — Нет, она не отдаст меня на растерзание, это на нее не похоже — достаточно взглянуть на ее лицо. Да и кто сказал, что мы по разные стороны? Может быть, сейчас мы вообще ни на чьей стороне. Она все, что имела, отдала королю, а тот повесил ее брата. А мой отец — он поставил на карту свою жизнь и владения ради императрицы, но я сомневаюсь, что она вспомнит о нем и ему подобных, если добьется своего. Уверена, что брат был для Элин дороже, чем когда-нибудь станет король Стефан, а про себя я знаю, что люблю отца и Торольда куда сильнее, чем императрицу Матильду. Жаль, что сын старого короля утонул, когда его корабль пошел ко дну, а то не было бы никакого спора о наследстве, и Стефан с Матильдой и сами бы сидели спокойно в своих землях, и нас в покое оставили».
Мельница высилась справа от нее, но сегодня колесо не вращалось, поток воды свободно переливался в лежащий за мельницей пруд и возвращался назад, к ручью. Берег здесь был отвесный, высотой около двух футов — сюда, очевидно, подсыпали земли, чтобы было побольше места для тянувшихся вдоль воды садов, но если ей удастся выбросить узел на берег, тогда она, пожалуй, сумеет вытащить и лодку. Годит ухватилась за торчавший из земли корень склонившейся над водой ивы, обмотала вокруг нее веревку, и наконец решилась подтянуть лодку вплотную к берегу. Узел был слишком тяжел для нее, но девушка перекатила его на распор кожаной лодки и в результате смогла обхватить его обеими руками. Но при этом Годит едва смогла дотянуться до ровного, поросшего травой края берега, не слишком накреняя лодку. С трудом ей удалось вытолкнуть сверток на сушу — так, чтобы он лежал надежно, не рискуя свалиться в воду. Наконец Годит с облегчением отпустила его, обессилено уронила руки и в первый раз за этот день слезы хлынули у нее из глаз и заструились по щекам.
«Ну почему, — размышляла девушка, — с какой стати должна я возиться с этим чертовым хламом, если единственное, что для меня важно, — это судьба Торольда и моего отца? И брата Кадфаэля, конечно! Я бы подвела его, если бы уронила этот мешок в воду, да там и оставила. Он столько претерпел, чтобы это дело устроилось, и я не могу бросить все на полпути. И Торольд — он ведь так стремится выполнить свое поручение. Нет, сейчас это больше, чем просто золото. И не в нем дело!»
Годит нетерпеливо вытерла слезы грязной ладошкой и попыталась выбраться на берег. Это оказалось не так-то просто — лодка все время порывалась уплыть у нее из-под ног на длину веревки. Когда наконец девушка благополучно вскарабкалась на берег, она уже не рыдала, а честила на чем свет стоит и обрыв, и лодку. Она не решилась вытащить лодку на сушу, потянув за веревку, потому что боялась продырявить днище о выступавшие корни. Пришлось оставить ее на поверхности пруда. Годит легла на живот, укоротила веревку — насколько смогла — и удостоверилась, что узел надежен. Потом она оттащила опостылевший груз в тень дома и забарабанила в дверь.
Открыла ей Констанс. Времени было около восьми часов утра, а Элин обыкновенно ходила к мессе в десять, и Годит подумала, что она еще в постели. Однако всеобщее смятение, охватившее аббатство, похоже, достигло и этого уединенного уголка. Элин, уже полностью одетая, тут же появилась за спиной служанки.
— Что случилось, Констанс? — спросила она.
Увидев перепачканную, взъерошенную и запыхавшуюся Годит, опиравшуюся на лежавший на земле здоровенный тюк в мешковине. Элин участливо обратилась к ней:
— Годрик, в чем дело? Тебя брат Кадфаэль послал? Что-нибудь стряслось?
— Вы знаете этого мальчика, госпожа? — удивилась Констанс.
— Я его знаю и уже разговаривала с ним. Это подручный брата Кадфаэля.
Она окинула Годит пристальным взглядом, от которого не укрылись грязные подтеки слез на щеках и тяжелое дыхание, и быстренько отвела служанку в сторону.
С первого взгляда, еще не услышав просьбы о помощи, Элин поняла, что ее гость в отчаянии.
— Заходи в дом, — пригласила она. — Давай я помогу тебе с этим — что там у тебя? Констанс, закрой дверь.
Они оказались внутри, в относительной безопасности. Вокруг были деревянные стены, и яркий солнечный свет проникал сквозь оставленное открытым обращенное на восток окошко.
Девушки стояли, не сводя друг с друга глаз. Элин — воплощенная женственность от макушки до пят, в голубом платье, с облаком распущенных золотистых волос, и Годит — загорелая, одетая в штаны и тунику с чужого плеча, с растрепанными короткими волосами, перепачканная и вспотевшая.
— Я пришла попросить тебя об убежище, — без обиняков заявила Годит, — за мной охотятся воины короля. Если они найдут меня, то заполучат ценную добычу. Я не Годрик, мое имя Годит. Я дочь Фалька Эдни.
Пораженная и тронутая, Элин позволила себе еще раз скользнуть взглядом по выцветшей мешковатой одежде, скрывавшей стройное тело, затем посмотрела на решительное, гордое лицо беглянки, и искорки заплясали в ее глазах.
— Тебе лучше отойти отсюда, — промолвила она рассудительно, кивнув в сторону открытого окна. — Пойдем в мою спальню, подальше от дороги. Там тебя никто не потревожит, и мы сможем спокойно поговорить. Да давай сюда свою ношу, я тебе помогу.
Девичьи руки перенесли сокровища Фиц Аллана в заднюю комнату, куда и Адам Курсель не осмелился бы войти, а уж кто-нибудь другой и подавно. Элин тихонько прикрыла за собой дверь. Годит присела на лавку и почувствовала, как мышцы ее расслабляются и напряжение спадает. Она прислонилась головой к стенке и подняла глаза на Элин.
— Ты ведь понимаешь, что я считаюсь врагом короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38