И значит, с той же сноровкой обращались бы, если б пришлось, и с орудием убийства?
На следующее утро Кадфаэль поднялся рано. До заутрени было еще далеко, и травник отправился в свой сарайчик. Там он разлил по бутылкам остывшее за ночь снадобье, а затем отнес порцию его в лазарет брату Эдмунду. День занялся теплый, но туманный, было безветрие. На большом дворе царила обычная, будничная суета, как всегда, она была особенно оживленной между заутреней и завтраком. В этот промежуток времени служили еще раннюю обедню для мирян — слуг и работников, — а потом позднюю обедню и молебен для капитула. Но сегодня, из-за приготовлений к завтрашней свадьбе, его сократили. Таким образом, до начала торжественной мессы в десять часов оставалось много свободного времени. Однако Кадфаэль не стал отдыхать, а использовал это время иначе: вернувшись в свой сад, он объяснил брату Освину задания на всю вторую половину дня. Задания были продуманы так, что уникальный помощник, вечно из самых благих побуждений сокрушающий все, казалось бы, не мог нанести большого ущерба делу. Хороший сезон осень: всегда есть что копать, дабы успеть подготовить землю до грядущих морозов. Кадфаэль вернулся на большой двор незадолго до десяти. Братья, послушники, гости и горожане уже начали собираться к мессе. Пикары только что покинули странноприимный дом, Ивета, как всегда, безмолвно шла между дядей и теткой. Девушка выглядела совсем одинокой. Но Кадфаэлю подумалось, что вид у нее тем не менее решительный и спокойный, словно слабый животворящий ветер вывел ее из оцепенения и отчаяния, вселив ей в сердце надежду — пусть даже на чудо.
Пожилая служанка, на лице у которой, как и у Агнес, были написаны угрозы и неприязнь, следовала за ними по пятам. Дитя было надежно окружено стражей со всех сторон.
Опекуны лениво шли по двору в сопровождении брата Дениса. Они уже подошли к южной двери церкви, когда в благостную тишину вдруг грубо вторгся яростный стук копыт. В следующий миг во двор ворвался галопом всадник на серой в яблоках лошади. Он несся так стремительно, что чуть было не раздавил монастырского привратника, прочие же слуги бросились врассыпную, как куры при виде лисы. Всадник резко осадил лошадь, копыта отчаянно заскрежетали о влажный булыжник. Кинув уздечку на шею лошади, седок спрыгнул вниз и застыл перед Годфри Пикаром. Льняные волосы наездника были взъерошены, голубые глаза сверкали, широко расставленные ноги и словно сведенное судорогой лицо говорили, что молодой человек разъярен не на шутку.
— Милорд, это ваших рук дело! Я уволен со службы безвинно, вышвырнут без объяснения причин, с одной только лошадью да седельными сумками. Вдобавок мне велено покинуть город до вечера. И все одним махом — мне не дали и слова сказать в свое оправдание! Но я хорошо знаю, кого мне благодарить за любезность! Это вы, вы нажаловались на меня моему господину! Это вы пожелали, чтобы он вышвырнул меня вон, как собаку! И я получу от вас удовлетворение за эту услугу, рассчитаюсь с вами один на один, прежде чем окажусь за пределами Шрусбери!
Глава третья
Это внезапное вторжение, словно брошенный в пруд камень, всколыхнуло весь большой двор, вызвав сначала волну испуга и недоумения, а затем замешательство у ворот, в странноприимном доме да и в самой обители. Брат Дэнис робко затрепетал, не зная даже, кто, собственно, этот рослый сердитый молодой человек, и желая лишь одного — восстановить мир. Но о том, как взяться за дело, он представления не имел. Меж тем Пикар чуть ли не вплотную придвинулся к своему юному обвинителю. Тот стоял непоколебимо, лицо его выражало решимость и непреклонность. Щеки Пикара сначала ярко вспыхнули, но от бешеной ярости тут же побледнели. Двинуться вперед сэр Годфри не мог, отойти в сторону не хотел, а уж отступить хотя бы на шаг он бы и вовсе себе не позволил, даже если б горстка испуганных слуг не напирала на него сзади. Агнес разъяренно взглянула на юношу и мгновенно повернулась к Ивете — ей удалось вовремя схватить девушку за руку. Ивета уже было подалась вперед, издав слабый отчаянный возглас. С ее лица как ветром сдуло отрешенность и подавленность. На короткий миг на нем отразилось неистовое волнение, — так расколотый лед слепит, отражая свет. В это мгновение девушка забыла обо всем, кроме этого юноши, и она кинулась бы к нему, прижалась бы к его телу, обняла бы его, если б вцепившаяся в нее тетушка не рванула ее немилосердно к себе и не держала бы железной хваткой. То ли Ивета уже слишком привыкла к бездумному повиновению, то ли она, напротив, осознала происходящее, но только девушка сразу съежилась и застыла. Свет в ее глазах погас, во взгляде была одна лишь боль. Кадфаэль видел это, его мысли путались. Ни одно юное существо, только что оторванное от няньки, не должно так страдать.
Впрочем, он вспомнил ее взгляд позже. В тот момент его больше интересовало противоборство дикой до неразумия молодости Люси и многоопытной, искушенной зрелости Годфри Пикара. Схватка не оказалась неравной, как можно было бы ожидать. Юноша пока был хозяином положения: он прекрасно владел собой и чувствовал себя уверенно.
— Я не вправе просить вас обнажать оружие прямо здесь, — произнес он резко и четко. От ярости его голос все более повышался, словно он зачитывал перечень воинов, постепенно подбираясь к имени главнокомандующего. — Я бросаю вам вызов и предлагаю назвать место и время, чтобы мы могли биться до победного конца. Вы оскорбили меня: я уволен по вашему навету и требую удовлетворения. Попытайтесь отстоять свою правоту в схватке со мною.
— Наглый плут! — презрительно, словно выплевывая слова, произнес Пикар. — Да я прежде напущу на тебя моих гончих! Много чести для тебя — скрестить со мною мечи! Ты отстранен от службы как никчемный, вероломный, надоедливый, дурно воспитанный негодник, поделом тебе, и скажи спасибо своему господину, что он не выгнал тебя за порог плетьми. Ты еще легко отделался. Смотри не доведи до чего-нибудь похуже. А теперь прочь с моей дороги и отправляйся домой, как тебе приказано.
— Ну уж нет! — процедил сквозь зубы Йоселин. — Не раньше, чем я скажу все, что должен сказать, — здесь, при свидетелях. И ничей приказ не заставит меня стронуться с места! Разве земля, на которой я стою, принадлежит Юону де Домвилю? Разве он владеет воздухом, которым я дышу? Я не так уж дорожу службой у него: найдутся другие дома, наверняка не менее достойные. Но бежать к нему, подло оговорить меня, чернить мое имя — разве это в правилах честной игры!
Пикар в нетерпении испустил яростный бессловесный рык, повернулся и повелительным жестом призвал своих слуг. Полдюжины мощных воинов — уже немолодых и привычных к грубой работе — тут же приблизились и, выстроившись па трое с каждой стороны, заключили юношу в полукольцо.
— Уберите этого щенка с глаз моих. Тут рядом река. Суньте его в ил, наконец, пусть остынет!
Женщины подались назад. Агнес и служанка схватили Ивету за руки и оттащили в сторону. Слуги подступили к буяну, ухмыляясь, но с опаской. Йоселин был вынужден сделать несколько шагов назад, чтобы не оказаться в кольце.
— Не подходите! — предупредил он, свирепо сверкая глазами. — Пусть этот трус сам выполнит свои угрозы. Если вы коснетесь меня, то прольется кровь.
Он до того забылся, что позволил было себе схватиться за рукоять меча и вытащить лезвие на несколько дюймов из ножен. Тут Кадфаэль понял, что настало время вмешаться, пока молодой человек не совершил какой-нибудь непоправимой ошибки. Вместе с братом Дэнисом монах стал протискиваться к юноше, стремясь оттереть его от противников. Но тут на фоне стены обители вырисовалась внушительная фигура приора Роберта. Всем своим видом этот величественный человек выражал неудовольствие. Тем временем со стороны покоев настоятеля быстро приближалась не менее высокая, но куда более устрашающая фигура — аббат Радульфус. Соколиное лицо, проницательные глаза, несмотря на внешнюю холодность, свидетельствовали о том, что аббат разгневан не на шутку.
— Почтеннейшие, почтеннейшие! — простер Роберт длинные изящные руки, пытаясь развести спорщиков. — Вы бесчестите и себя, и нашу обитель. Стыдитесь, хвататься за оружие или угрожать друг другу насилием в этих стенах!
На лицах воинов появилась безмолвная благодарность. Они без промедления отступили назад и смешались с толпой. Пикар же остался на месте. Он чуть не дымился от злости, но все же сохранял самообладание. Йоселин поспешно вдвинул меч в ножны, но тоже продолжал стоять, тяжело дыша и явно лелея свою ярость. Он не принадлежал к числу молодых людей, которых легко смутить, погасить же сейчас его гнев было еще труднее. Обернувшись, юноша оказался лицом к лицу с настоятелем, который как раз достиг следившей за спором толпы и остановился. Лицо его было мрачным, спокойным и высокомерным. Он молча наблюдал за разгулом мирских страстей. Наступила мертвая тишина.
— В пределах этого аббатства, — произнес наконец Радульфус, не повышая голоса, — мужчины не затевают ссор. Но это не значит, что мы не можем выслушать спорящих. Мы тоже мужчины. Сэр Годфри, держите ваших людей в узде, пока вы у нас в гостях. А вы, молодой человек, если посмеете еще раз взяться за меч, проведете ночь в темнице.
Йоселин склонил голову и преклонил колени, — правда, настоятель вполне мог счесть этот жест показным.
— Отец настоятель, я прошу прощения! Я был неправ — неважно, что меня оговорили.
Но, признавая сейчас свою вину, он кипел от гнева. Сторонний наблюдатель, наверное, задался бы даже вопросом: может, юноша считает даже выгодным нанести аббатству еще одно оскорбление? Допустим, его бросят в темницу, как обещали. Значит, он по крайней мере остается в стенах обители. Дальше можно попытаться взломать или как-то открыть замки, можно подкупить или обвести вокруг пальца братьев мирян. Да, вероятно, у него был шанс! Но благородный юноша не мог и помыслить о подобном: нельзя обижать тех, кто не нанес обиды тебе.
— Хорошо. Значит, мы понимаем друг друга. Так что же за спор возмутил наше спокойствие?
Оба, Йоселин и Пикар, заговорили одновременно. Но Йоселин в кои-то веки проявил мудрость и отступил, предоставив право первенства старшему. Юноша стоял неподвижно, крепко закусив губу и всматриваясь в лицо настоятеля. Тем временем Пикар с презрением отметал брошенное юношей обвинение, — отметал в тех выражениях, которые Йоселин и ожидал от него услышать.
— Святой отец, этот дерзкий молодчик был изгнан со службы своим господином как нерадивый и дурно воспитанный прощелыга, и теперь он обвиняет меня в том, что я посоветовал милорду Домвилю избавиться от него. А я в самом деле чувствовал себя обязанным дать подобный совет: я видел, как бесцеремонен юнец, как он преследует мою племянницу, постоянно нарушая всякие приличия. И вот он примчался сюда, чтобы вызвать меня на поединок, в обиде на свое совершенно справедливое увольнение. Он лишь получил по заслугам, однако не может никак образумиться. Вот и все дело, — язвительно заключил сэр Годфри.
Брат Кадфаэль восхитился тем, как стойко Йоселин держал рот на замке и не давал воли рвущемуся потоку разгневанных слов. Взгляд юноши был почтительно прикован к Радульфусу, и заговорил он не раньше, чем его пригласили. Он, конечно же, должен был проникнуться за эти мгновения доверием и уважением к справедливому и проницательному настоятелю, чтобы так обуздать себя. Юноша мог быть уверен: его не осудят, не выслушав; и воистину стоило сделать над собой усилие и взять себя в руки, дабы потом должным образом защититься.
— Что скажете, молодой человек? — обратился к нему Радульфус. Лицо его не изменило выражения спокойного и отрешенного от спора судьи, но в голосе его, быть может, и слышался намек на снисходительность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37