– Помни: единственный грех – это обращать внимание на то, что думают о тебе другие.
Фарбер быстро благословил обед, которым мы только что насладились, и начал говорить о том, что царство Божие упрочается земными делами, что Господь дал нам для этого телесную оболочку и что деятельность церкви поддерживается только материальными дарами паствы. Быть архиепископом Чикаго – особая честь, ибо это не только самая крупная в мире, но и самая любящая и самая щедрая епархия. Он поблагодарил за то, что Чикаго столь активно откликнулся на жгучие потребности Ватикана, и предоставил слово для личной благодарности его святейшеству Ксавиру О'Фаолину, архиепископу Сиудад-Изабеллы и главе финансового управления Ватикана.
Довольные его похвалой, гости энергично зааплодировали. О'Фаолин взошел на подиум, возвышавшийся в передней части комнаты, и сначала обратился к Господу по-латински, а потом начал речь. И снова его испанский акцент оказался таким сильным, что практически невозможно было ничего понять. Сначала люди напряженно вслушивались, потом зашевелились и стали перешёптываться.
Фил покачал головой:
– Не понимаю, что с ним сегодня такое. Обычно он прекрасно говорит по-английски. Должно быть, мама вывела его из равновесия.
Я снова подумала, о чем же, интересно, переговаривались миссис Пасиорек и О'Фаолин. Так как следить за ходом мыслей панамского архиепископа было невозможно, я позволила себе отвлечься. Аплодисменты вывели меня из оцепенения, и я тряхнула головой, стараясь полностью прийти в себя.
Фил пошутил по поводу того, что я заснула, и затем добавил:
– А теперь наступает самая интересная часть вечера. Ты будешь обходить салон, пытаясь узнать своего таинственного абонента, а я буду наблюдать за тобой.
– Прекрасно. Возможно, это пригодится тебе для очередной статьи о влиянии исследовательской и тому подобной практики на деятельность мозга.
Когда мы поднялись, чтобы присоединиться к толпе, направляющейся в зал Георга IV, миссис Пасиорек проложила себе путь сквозь поток гостей и подошла к нам.
– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она, обращаясь ко мне.
Фил взял меня под руку:
– Это я пригласил ее, мама. Я подумал, что не смогу выдержать Плэттенсов и Карутерсов без моральной поддержки.
Она стояла, пламенея от гнева, цвет лица менялся с ужасающей быстротой, но у нее хватило здравого смысла понять, что ей не удастся выпроводить меня из отеля. Наконец она повернулась к Сесилии и Моррису.
– Постарайтесь держать ее подальше от архиепископа Фарбера. Не хватало еще, чтобы она его оскорбила, – бросила миссис Пасиорек через плечо.
Фил сделал кислую мину.
– Прости, Ви. Ай. Хочешь, я пойду с тобой? Тогда никто не будет тебе грубить.
Я была приятно удивлена и тронута.
– Как хочешь, мой друг. Но если мне кто-нибудь будет слишком грубить, я сломаю ему шею или что-нибудь еще, а ты потом его залатаешь и станешь героем дня.
Фил отошел, чтобы принести мне бренди, а я отправилась бродить, по залу, останавливаясь у небольших групп людей, представляясь, болтая, чтобы каждый успел сказать мне несколько слов, а затем направляясь дальше. На полпути я наткнулась на отца Пелли с. Сесилией и незнакомыми мне людьми.
– Отец Пелли! Рада вас видеть.
Он выдавил из себя улыбку:
– Мисс Варшавски! Не думал, что вы тоже поддерживаете епархию.
Я усмехнулась:
– И правильно думали. Меня пригласил Фил Пасиорек. А как насчет вас? Не думала, что монастырь может себе позволить такое развлечение.
– Мы и не можем. Меня пригласил Ксавир О'Фаолин. Я работал у него секретарем до того, как десять лет назад его направили в Ватикан.
– Значит, вы остались друзьями. Замечательно! И каждый раз, приезжая в город, он, конечно, бывает в монастыре? – небрежно спросила я.
– Он проведет у нас три дня перед тем, как вернуться обратно в Рим.
– Замечательно! – повторила я, и под испепеляющим взглядом Сесилии отправилась дальше.
Фил догнал меня, когда я приближалась к группе, собравшейся вокруг О'Фаолина.
– Ни один вечер со стариками не проходит без того, чтобы я снова не почувствовал себя в детском саду, – пожаловался Фил. – Каждый третий вспоминает, как я разбил окно в церкви из рогатки.
Он представлял меня различным людям, а я медленно продвигалась к О'Фаолину. Как раз тогда, когда я, наконец, добралась до цели, кто-то распрощался с архиепископом за руку и отошел, так что я смогла приблизиться к нему.
– Архиепископ, это мисс Варшавски. Возможно, вы помните ее со дня похорон моей сестры, – сказал Фил.
Великий человек удостоил меня величественного кивка головы... Одет он был в красную епископскую мантию поверх черного костюма из дорогой шерсти. У него были зеленые глаза – от отца ирландца. Раньше я этого не замечала.
– Может, архиепископ предпочтет говорить по-итальянски? – вежливо спросила я, обращаясь к нему на этом языке.
– Вы говорите по-итальянски?
Как и английский, его итальянский имел налет испанского, но не такой сильный. Его голос показался мне знакомым. Я пыталась вспомнить, не видела ли О'Фаолина я когда-нибудь по телевизору, и спросила его об этом.
– Эн-би-си любезно согласилось взять у меня небольшое интервью. Люди считают Ватикан очень богатой организацией, поэтому нам трудно говорить о нашей бедности и просить помощи у верующих. К тому же они и без того всегда добры к нам.
Я кивнула. Эн-би-си в Чикаго активно поддерживало крупных католических деятелей и с пониманием относилось к их проблемам.
– Да. Здешние газеты много писали о финансовых делах Ватикана. Особенно после неожиданной смерти Кальви прошлым летом. (Мне показалось или он действительно слегка вздрогнул?) А ваша работа в финансовом управлении Ватикана как-то связана с банком Амброзиано?
– Синьор Кальви был истовым католиком. К сожалению, его рвение заставило его преступить границы допустимого.
Он снова перешел на английский с сильным акцентом. Я сделала еще одну-две попытки продолжить разговор, но было ясно, что интервью окончено.
Мы с Филом сели на маленькую кушетку. Мне нужно было передохнуть, перед тем как приняться за другую половину зала.
– Что это ты говорила насчет Кальви и банка Амброзиано? – спросил Фил. – Я достаточно хорошо владею испанским, чтобы уловить кое-что на итальянском... Должно быть, ты вывела его из себя, раз его английский опять стал таким плохим.
– Возможно. Он явно не хотел говорить насчет Амброзиано.
Несколько минут мы сидели молча. Я собиралась с силами, чтобы наброситься на оставшихся гостей. Вдруг прямо за собой услышала голос... Тот самый голос!
– Большое спасибо, миссис Эддингтон. Его святейшество будет молиться за всех преданных католиков Чикаго.
Я вскочила на ноги, расплескав бренди на новое бордовое платье.
Фил, встревоженный, встал.
– В чем дело, Вик?
– Это тот самый человек, который звонил мне. Кто он?
– О ком ты спрашиваешь?
– Ты разве не слышал? Кто-то только что обещал всем благословение папы. Кто это?
Фил был в смятении.
– Это же архиепископ О'Фаолин. Неужели это он тебе звонил?
– Не обращай на меня внимания. Хотя... ничего странного, что тебя удивил его акцент.
У О'Фаолина была интонация человека, который старательно выучил английский и избегает всякого акцента. Ирландского, испанского – любого. Я присоединилась к группе, что окружала архиепископа. Увидев меня, он замолк на полуслове.
– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – И не надо снова возвращаться к испанскому акценту. Я знаю, кто вы. Чего я не понимаю, так это вашей связи с мафией.
Я почувствовала, что с трудом держусь на ногах – так сильно меня трясло. Вот человек, который хотел меня ослепить. Хорошо, что у меня хватило самообладания и я не набросилась на него тут же на месте.
– Вы меня с кем-то путаете, юная леди. – О'Фаолин проговорил это ледяным тоном, но своим обычным бесцветным голосом.
Окружавшие его застыли, словно камни Стонхенджа. Откуда-то появилась миссис Пасиорек.
– Дорогой архиепископ, – сказала она, – кардинал Фарбер собирается уезжать.
– А, да. Сейчас иду. Я должен поблагодарить его за гостеприимство.
Когда он уходил, я холодно бросила:
– Только запомните, архиепископ: счастье невечно.
Фил помог мне добраться до кушетки.
– Вик, что случилось? Что тебе сделал О'Фаолин? Ты же его не знаешь:
Я покачала головой:
– Мне показалось, что я его знаю. Но, наверное, он прав: должно быть, я его с кем-то перепутала.
Хотя я не сомневалась, что это не так. Нельзя забыть голос того, кто собирается плеснуть тебе в глаза кислотой.
Фил предложил отвезти меня домой, принести бренди, сделать что-нибудь еще. Я благодарно ему улыбнулась.
– Со мной все в порядке. Просто шок от пожара и всего остального. Да и спала я мало. Еще немного посижу и поеду домой. Или как там можно назвать мое теперешнее пристанище.
Фил сел рядом. Он держал меня за руку и говорил о посторонних вещах. Очень симпатичный молодой человек. Я снова подивилась тому, как миссис Пасиорек смогла произвести на свет таких милых детей, как Агнес, Фил и Барбара.
– Единственной победой твоей матери была Сесилия, – неожиданно сказала я.
Он улыбнулся:
– Ты видишь маму только с плохой стороны. А она во многих отношениях хороший человек. Сколько добра, например, она делает! Она унаследовала огромное состояние Сэвиджей и, вместо того чтобы превратиться в Глорию Вандербилт или Барбару Пост, почти все потратила на благотворительность. Она выделила капитал нам, детям, чтобы уберечь нас от нужды. Оплатила, например, мое медицинское образование. Но основная часть наследства идет на благотворительность. Особенно на церковь.
– Не на «Корпус Кристи» случайно? Он пристально посмотрел на меня.
– Откуда ты об этом знаешь?
– О, даже члены секретных обществ умеют говорить, – туманно ответила я. – Твоя мать, наверное, принимает активное участие во всех этих делах?
Он покачал головой:
– Нам не разрешается рассказывать об этом. Она объяснила это каждому из нас, когда нам исполнилось по двадцати одному году – чтобы мы знали, почему у нас не будет большого наследства. Только Барбара еще не знает. Мы не обсуждаем это даже между собой, хотя Сесилия и член общества.
– А ты нет?
Он печально улыбнулся.
– Я не похож на Агнес: я не утратил веры и не повернулся спиной к церкви. Просто, в связи с деятельностью мамы, у меня была масса возможностей увидеть продажность этой организации. Я не удивляюсь такому положению вещей: в конце концов епископы и священники обыкновенные люди, как и все, подверженные соблазну. Но я не хочу, чтобы они распоряжались за меня моими деньгами.
– Например, кто-нибудь вроде О'Фаолина, который промотал деньги верующих. Он член «Корпуса Кристи»?
Фил пожал плечами:
– А отец Пелли – да, – сказала я с полной убежденностью.
– Пелли – хороший парень. Он вспыльчив, но такой же фанатик, как моя мать. Думаю, никто не сможет обвинить его в том, что он преследует личные интересы.
Комната стала расплываться передо мной. Переизбыток информации, ярость, усталость... Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок.
После отъезда О'Фаолина и Фарбера комната начала пустеть. Поднялась и я.
– Нужно ехать домой.
Фил снова изъявил готовность отвезти меня.
– Вик, ты не в таком состоянии, чтобы садиться за руль. В травматологическом отделении я вижу слишком много сломанных черепов и шей. Давай я отвезу тебя.
Я твердо отказалась:
– На воздухе мне станет лучше. Я всегда пристегиваюсь и осторожно вожу машину.
Мне надо было о многом подумать, побыть одной.
Фил принес мою куртку и сапоги и с трогательной озабоченностью помог мне одеться. Потом проводил меня до входа в гараж и настоял на том, чтобы оплатить стоянку. Я была тронута его заботой и не стала возражать.
– Сделай одолжение, – сказал он, – позвони мне, когда приедешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41