- Вот халипа!.. Чиста юбка, а коленко-то голым голо: огурец!..
Пепел на столике. В окна врывается дым.
Окна настежь. Двери настежь. Сундуки настежь.
Китайский чугунный божок на полу, заплеван, ухмыляется жалобно. Смеш-
ной чудачок...
За насыпью - другой бог ползет из сопок, желтый, литыми кольцами зве-
нит...
Жирные гаоляны, черные!
Взгляд жирный у человека, сытый и довольный.
- О-хо-хо!..
- Конец чертям!..
- Бу-де-е!..
На паровозе уцепились мужики, ерзают по стали горячими хмельными те-
лами.
Один в красной рубахе кулаком грозит:
- Мы тебе покажем!
Кому, кто?
Неизвестно!
А грозить всегда надо!
Красная рубаха, как красный бант на серой шинели.
Бант!
- О-о-о-о!..
- Тяни, Гаврила-а!..
- А-а-а!..
Бант.
Бронепоезд "Полярный" за N 14.69 под красным флагом.
Бант!..
На рыжем драконе из сопок - на рыжем - бант!..
---------------
Здесь было колесо - через минуту за две версты. Молчат рельсы не гу-
дят, напуганы...
Ага?..
Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках, с бебутом.
- Дыня на Иртыше плохо родится... больше подсолнух и арбуз. А народ
ни злой, ни ласковой... Не знаю - какой народ.
- Про народ кто знат?
- Сам бог рукой махнул...
- О-о!..
- Ну вас, грит, к едреной матери!..
- О-о!..
Литографированный Колчак в клозете на полу. Приказы на полу, газеты
на полу...
Люди пола не замечают, ходят - не чувствуют...
- А-а-а!..
"Полярный" под красным флагом...
Ага?
Огромный, важный - по ветру плывет поезд - лоскут красной материи.
Кровяной, живой, орущий:
- О-о-о!..
У Пеклеванова очки на нос пытаются прыгнуть, не удается; сам куда-то
пытается прыгнуть и телом и словами:
- В Америке - со дня на день!
Орет Знобов:
- Знаю... Сам с американским буржуем пропаганду вел!..
- Изучили!..
- В Англии, товарищи!..

Вставай проклятьем заклейменай...

- О-о-о!!.
Очки на нос вспрыгнули. Увидели глаза: дым, табак, пулеметы на полу,
винтовки, патроны, как зерна, мужицкий волос, глаза жирные, хмельные.
- Ревком, товарищи, имея задачей!..
- Знаем!..
- Буде... Сам орать хочу!..

Салавей, салавей, пташечка,
Канареючка-а!..

На кровати - Вершинин: дышет глубоко и мерно, лишь внутри горит - от
дыханья его тяжело в купэ. Хоть двери и настежь. Земляной воздух, тяже-
лый, мужицкий.
Рядом - баба. Откуда пришла - поддалась грудями вперед вся трепыхает.
Орет Знобов:
- Нашла? Он парень добрай!..
За дверцами кто-то плачет пьяно:
- Ваську-то... сволочи, Ваську - убили... Я им за Ваську пятерям брю-
хо вспорю - за Ваську и за китайца... Сволочи...
- Ну их к... Собаки...
- Я их... за Ваську-то!..

II.

Ночью опять пришла жена, задышала-запыхалась, замерла. Видно было при
месяце ее белые зубы - холодные и охлаждающие тело и то же тело, как зу-
бы, но теплое и вздрагивающее.
Говорила слова прежние, детские и было в ней детское, а в руках сила
не своя, чужая - земляная.
И в ногах - тоже...
- А-та-та-та!.. - Ах!.. - Ах!..
Это бронепоезд - к городу, к морю.
Люди тоже идут -
Может быть туда же, может быть еще дальше...
Им надо итти дальше, на то они и люди...
---------------
- Я говорю, я:
Зверем мы рождаемся ночью, зверем!!
Знаю - и радуюсь... Верю...
Пахнет земля - из-за стали слышно, хоть и двери настежь, души нас-
тежь. Пахнет она травами осенними, тонко, радостно и благословляюще.
Леса нежные, ночные идут к человеку, дрожат и радуются - он господин.
Знаю!
Верю!
Человек дрожит - он тоже лист на дереве огромном и прекрасном. Его
небо и его земля и он - небо и земля.
Тьма густая и синяя, душа густая и синяя, земля радостная и опьянен-
ная.
Хорошо, хорошо - всем верить, все знать и любить. Все так надо и так
будет - всегда и в каждом сердце!
---------------
- О-о-о!
- Сенька, Степка!.. Кикимора-а!..
- Ну-у!..
Рев жирный у этих людей - они в стальных одеждах; радуются им, что
ли, гнутся стальные листья; содрогается огромный паровоз и тьма масляным
гулом расползается:
- У-о-у-а... у-у-у!..
Бронепоезд "Полярный"...
Вся линия знает, город знает, вся Россия... На Байкале, небойсь, и на
Оби...
Ага!..
---------------
Станция.
Японский офицер вышел из тьмы и ровной, чужой походкой подошел к бро-
непоезду. Чувствовалась за ним чужая, спрятавшаяся в темноте сила и по-
тому должно быть было весело, холодновато и страшновато.
Навстречу пошел Знобов. Сначала была толпа Знобовых - лохматых, гус-
то-волосых, а потом отделился один.
Быстро и ловко протянул офицер руку и сказал по-русски, нарочно ко-
веркая слова:
- Мий - нитралитеты!..
И, повышая голос, заговорил звонко и повелительно по-японски. Было у
него в голосе презрение и какая-то непонятная скука. И сказал Знобов:
- Нитралитет - эта ладно, а только много вас?..
- Двасать тысись... - сказал японец и, повернувшись по-военному, ка-
кой-то ненужный и опять весь чужой, ушел.
Постоял Знобов, тоже повернулся и сказал про себя шопотом:
- А нас - мильен, сволочь ты!..
А партизанам объяснил:
- Трусют. Нитралитет, грит, и желам на острова ехать - рис разво-
дить... Нам чорт с тобой - поезжай.
И в ладонь свою зло плюнул:
- Еще руку трясет, стерва!..
- Одно - вешать их! - решили партизаны.
---------------
Плачущего с девичьим розовым личиком вели офицера. Плакал он тоже
по-девичьи глазами и губами.
Хромой, с пустым грязным мешком, перекинутым через руку, мужик подо-
шел к офицеру и свободной рукой ударил его в переносицу.
- Не пой!..
Тогда конвойный, точно вспомнив что-то, размахнулся и подскочив, как
на ученьи, всадил штык офицеру между лопаток.
Станция.
Желтый фонарь, желтые лица и черная земля.
Ночь.
---------------
Ночь.
На койке в купэ женщина. Подле черные одежды.
Поднялся Вершинин и пошел в канцелярию.
Толстому писарю объяснил:
- Запиши...
Был пьян писарь и не понял:
- Чего?
Да и сам Вершинин не знал, что нужно записать. Постоял, подумал. Нуж-
но что-то сделать, кому-то, как-то...
- Запиши...
И пьяный писарь толстым, как он сам, почерком, написал:
- Приказ. По постановлению...
- Не надо, - сказал Вершинин. - Не надо, парень.
Согласился писарь и уснул, положив толстую голову на тоненький сто-
лик.
---------------
Тщедушный солдатик в голубых обмотках рассказывал:
- Земли я прошел много и народу всякого видел много...
У Знобова золотые усы и глаза золотые - жадные и ласковые. Говорят:
- Откуда ты?
Повел веселый рассказ солдатик и не верили ему и он сам не верил. Но
было всем хорошо.
Пулеметные ленты на полу. Патроны как зерна, и на пулеметах сушатся
партизанские штаны. На дулах засохшая кровь, похожая на истлевший бордо-
вый шелк.
- ...А то раз по Туркестанским землям персидский шах путешествовал и
встречатся ему английская королева...

III.

Город встретил их спокойно.
Еще на разъезде сторож говорил испуганно:
- Никаких восстаний не слышно. А мобыть и есть - наше дело железнодо-
рожное. Жалованье маленькое, ну и...
Борода у него была седоватая, как истлевший навоз, и пахло от него
курятником.
На вокзале испуганно метались в комендантской офицеры, срывая погоны.
У перрона радостно кричали с грузовиков шофферы. Из депо шли рабочие.
Около Вершинина суетился Пеклеванов.
- Нам придется начинать, Никита Егорыч.
Из вагонов выскакивали с пулеметами, с винтовками партизаны. Были они
почти все без шапок и с пьяными узкими глазами.
- Нича нету?
- Ставь пулемету...
- Машину давай, чернай!
Подходили грузовики. В комендантской звенели стекла и револьверные
выстрелы. Какие-то бледные барышни ставили в буфете первого класса ра-
зорванное красное знамя.
Рабочие кричали "ура". Знобов что-то неразборчиво кричал. Пеклеванов
сидел в грузовике и неясно сквозь очки улыбался.
На телеге провезли убитых.
Какая-то старуха в розовом платке плакала. Провели арестованного по-
па. Поп весело рассказывал, конвойные хохотали.
На кучу шпал вскочил бритоусый американец и щелкнул подряд несколько
раз кодаком.
---------------
В штабе генерала Сомова ничего не знали.
Пышноволосые девушки стучали на машинках.
Офицеры с желтыми лампасами бегали по лестницам и по звонким, как
скрипка, коридорам. В прихожей пела в клетке канарейка и на деревянном
диване спал дневальный.
Сразу из-за угла выскочили грузовики. Глухо ухнула толпа, кидаясь в
ворота. Зазвенели трамваи, загудели гудки автомобилей и по лестницам
кверху побежали партизаны.
На полу - опять бумаги, машинки, испорченные, может быть, убитые лю-
ди.
По лестнице провели седенького, с розовыми ушками генерала. Убили его
на последней ступеньке и оттащили к дивану, где дремал дневальный.
Бежал по лестнице партизан, поддерживая рукой живот. Лицо у него было
серое и, не пробежав половины лестницы, он закричал пронзительно и вдруг
сморщился.
Завизжала женщина.
Канарейка в клетке все раскатисто насвистывала.
Провели толпу офицеров в подвал. Ни один из них не заметил лежавший у
лестницы труп генерала.
---------------
Солдатик в голубых обмотках стоял на часах у входа в подвал, где были
заперты арестованные офицеры.
В руках у него была английская бомба - было приказано: "В случае че-
го, крой туда бомбу - чорт с ними".
В дверях подвала синело четырехугольное окошечко, и в нем угловатая
покрытая черным волосом челюсть с мокрым, часто моргающим глазом. За
дверью часто неразборчиво бормотали, словно молились...
Солдатик устало думал:
- А ведь когда буду бомбу бросать, отскочит от окна или не отско-
чит?..
---------------
Не звенели трамваи. Не звенела на панели толпа. Желтая и густая как
дыхание тайфуна томила город жара. И, как камни сопок, неподвижно и хму-
ро стояли вокруг бухты дома.
А в бухте, легко и свободно покачиваясь, на зеленовато-синей воде
молчал японский миноносец.
В прихожей штаба тонко и разливчиво пела канарейка и где-то, как
всегда, плакали.
Полный секретарь ревштаба, улыбаясь одной щекой, писал приказ на ска-
мейке, хотя столы были все свободны.
Тихо возбужденно переговариваясь, пробежали четверо партизан. Запахло
мокрой кожей, дегтем...
Секретарь ревштаба отыскивал печать, но с печатью уехал Вершинин;
секретарь поднял чернилку и хотел позвать кого-то...
...Далеко с окраины - выстрелили. Выстрел был гулкий и точно не из
винтовки - огромный и тяжелый, потрясающий все тело...
Потом глубже к главным улицам, разрезая радостью сердце, ударили ули-
цы пулеметами, винтовками, трамваями... заревела верфь...
Началось восстание...
И еще - через два часа подул с моря теплый и влажный темно-зеленый
ветер.
---------------
...Проходили в широких плисовых шароварах и синих дабовых рубахах -
приисковые. Были у них костлявые лица с серым, похожим на мох, волосом.
И только непонятно, как неведомые руды, блестели у них округленные при-
выкшие к камню глаза...
Проходили длиннорукие, ниже колен - до икр, рыбаки с Зейских озер.
Были на них штаны из налимьих шкур и длинные густые, как весенние травы,
пахнущие рыбами, волосы...
И еще - шли закаленным каменным шагом пастухи с хребта Сихоте-Алин с
китаеподобными узкоглазыми лицами и с длинностволыми прадедовскими вин-
товками.
Еще тонкогубые с реки Хора, грудастые, привыкшие к морским ветрам,
задыхающиеся в тростниках материка рыбаки с залива Св. Ольги...
И еще, и еще равнинные темнолицые крестьяне с одинаковым ровным, как
у усталого стада, шагом...
На автомобиле впереди ехал Вершинин с женой. Горело у жены под
платьем сильное и большое тело, завернутое в яркие ткани. Кровянились
потрескавшиеся губы и выпячивался, подымая платье, крепкий живот. Сидели
они неподвижно, не оглядываясь по сторонам и только шевелил платье такой
же, как и в сопках, тугой, пахнущий морем, камнями и морскими травами,
ветер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11