Телега дребезжала, об колеса билась лагушка, из-под сиденья валилось
на землю выбрасываемое толчками сено. Мужики в кустарниках не по-сол-
датски отвечали:
- Ничего!..
И это казалось крепким и своим, и даже Знобов вскочил на колени и,
махая винтовкой, закричал:
- А дуй, паря, пропадать, так пропадать!
Опять навстречу мчался уже не страшный бронепоезд и Васька грозил ку-
лаком:
- Доберемся!
Среди огней молчаливых костров стремительно в темноте серые коробки
вагонов с грохотом носились взад и вперед.
А волосатый человек на телеге приказывал. Мужики подтаскивали бревна
на насыпи и, медленно подталкивая их впереди себя, ползли. Бронепоезд
подходил и бил в упор.
Бревна были, как трупы, и трупы, как бревна - хрустели ветки и руки,
и молодое и здоровое тело было у деревьев и людей.
Небо было темное и тяжелое, выкованное из чугуна, и ревело сверху
гулким паровозным ревом.
Мужики крестились, заряжали винтовки и подталкивали бревна. Пахло от
бревен смолой, а от мужиков потом.
Пихты были как пики и хрупко ломались о броню подходившего поезда.
Васька, изгибаясь по телеге, хохотал:
- Не пьешь, стерва. Мы, брат, до тебя доберемся. Не ускочишь. Задарма
мы тебе китайца отдали.
Знобов высчитывал:
- Завтра у них вода выдет. Возьмем. Это обязательно.
Вершинин сказал:
- Надо в город-то на подмогу итти.
Как спелые плоды от ветра - падали люди и целовали смертельным пос-
ледним поцелуем землю.
Руки уже не упирались, а мягко падало все тело и не ушибалось больше
- земля жалела. Сначала их были десятки. Тихо плакали за опушкою, на
просеке бабы. Потом сотни - и выше и выше подымался вой. Носить их стало
некому и трупы мешали подтаскивать бревна.
Мужики все лезли и лезли.
Броневик продолжал жевать, не уставая и точно теряя путь от дыма пус-
тующих костров, все меньше и меньше делал свои шаги от будки стрелочника
до деревянного мостика через речонку.
Потом остановился.
Тогда то далеко еще до крика Вершинина:
- Пашел!.. Та-ва-ри-щи!..
Мужики повели наступление.
Падали, отрываясь от стальных стенок, кусочки свинца и меди в тела,
рвали груди, пробивая насквозь, застегивая навсегда со смертью в одну
петлю.
Мужики ревели:
- О-а-а-а-о!!.
Травы ползли по груди, животу. О сучья кустарников цеплялись лица,
путались и рвались бороды и из потного мокрого волоса лезли наружу губы:
- О-а-а-а-о-о!!!
Костры остались за спиной, а тут недалеко стояли темные, похожие на
амбары вагоны, и не было пути к людям, боязливо спрятавшимся за стальны-
ми стенками.
Партизан бросил бомбу к колесам. Она разорвалась, стукнувшись у каж-
дого в груди.
Мужики отступили.
Светало.
Когда при свете увидели трупы, заорали, точно им сразу сцарапнули со
спины кожу, и опять полезли на вагоны.
Вершинин снял сапоги и шел босиком. Знобов, часто приседая, почти на
четвереньках осторожно и, почему-то, обходя кусты, полз. Васька Окорок
восторженно глядел на Вершинина и кричал:
- А ты, Никита Егорыч, Еруслан!
Лицо у Васьки было веселое и только на глазах блестели слезы.
Броневик гудел.
- Заткни ему глотку-то, - закричал пронзительно Окорок и вдруг под-
нялся с колен и, схватившись за грудь, проговорил тоненьким голоском,
каким говорят обиженные дети:
- Господи... и меня!..
Упал.
Партизаны, не глядя на Ваську, лезли к насыпи, высокой, желтой, похо-
жей на огромную могилу.
Васька судорожно дрыгал всем телом, торопясь куда-то, умер.
Партизаны опять отступили.
III.

Мокрые от пота солдаты, громыхая битонами, охлаждали у бойниц пулеме-
ты. Были у них робко торопливые и словно стыдливые движения исцарапанных
рук.
Поезд трясся мелкой сыпучей дрожью и был весь горячий, как больной в
тифозном бреду.
Темно-багровый мрак трепещущими сгустками заполнял голову капитана
Незеласова. От висков колючим треугольником - тупым концом вниз шла и
оседала у сердца коробящая тело жаркая, зябкая дрожь.
- Мерзавцы! - кричал капитан.
В руках у него был неизвестно как попавший кавалерийский карабин и
затвор его был удивительно тепел и мягок. Незеласов, задевая прикладом
за двери, бегал по вагонам.
- Мерзавцы! - кричал он визгливо. - Мерзавцы!..
Было обидно, что не мог подыскать такого слова, которое было б похоже
на приказание и ругань ему казалась наиболее подходящей и наиболее легко
вспоминаемой.
Мужики вели наступление на поезд.
Через просветы бойниц среди кустарников, похожих на свалявшуюся жел-
тую шерсть, видно было, как пробегали горбатые спины и сбоку их мелькали
винтовки, похожие на дощечки.
За кустарниками леса и всегда неожиданно толстые, темно-зеленые соп-
ки, похожие на груди. Но страшнее огромных сопок были эти торопливо пе-
ребегающие по кустарникам спины, похожие на куски коры.
И солдаты чувствовали этот страх и, чтоб заглушить непонятно хриплый
рев из кустарников, заглушали его пулеметами.
Неустанно, несравнимо ни с чем, ни с кем - бил по кустарникам пуле-
мет.
Капитан Незеласов несколько раз пробежал мимо своего купэ. Зайти туда
было почему-то страшно, через дверку виден был литографированный портрет
Колчака, план театра европейской войны и чугунный божок, заменявший пе-
пельницу. Капитан чувствовал, что, попав в купэ, он заплачет и не вый-
дет, забившись куда-нибудь в угол, как этот непонятно где визжавший ще-
нок.
Мужики наступали.
Стыдно было сознаться, но он не знал, сколько было наступлений, а
спросить было нельзя у солдат, такой злобой были наполнены их глаза. Их
не подымали с затворов винтовок и пулеметных лент и нельзя было эти гла-
за оторвать безнаказанно - убьют. Капитан бегал среди них и карабин,
бивший его по голенищу сапога, был легок, как камышевая трость.
Уже уходил бронепоезд в ночь и тьма неохотно пускала тяжелые стальные
коробки. Обрывками капитану думалось, что если он услышит шум ветра в
лесу... Солдаты угрюмо били из ружей и пулеметов в тьму. Пулеметы словно
резали огромное, яростно кричащее тело.
Какой-то бледноволосый солдат наливал керосин в лампу. Керосин давно
уже тек у него по коленям, и капитан, остановившись подле ощутил легкий
запах яблок.
- Щенка надо... напоить!.. - сказал Незеласов торопливо.
Бледноволосый послушно вытянул губы и позвал:
- Н, ах...н, пх...н, ах!..
Другой с тонкими, но страшно короткими руками, переобувал сапоги и,
подымая портянку, долго нюхал и сказал очень спокойно капитану:
- Керосин, ваше благородие. У нас в поселке керосин по керенке
фунт...
---------------
...Их было много, много... И всем почему-то нужно было умирать и ле-
жать вблизи бронепоезда в кустарниках, похожих на желтую свалявшуюся
шерсть.
Зажгли костры. Они горели, как свечи, ровно, чуть вздрагивая и не
видно было, кто подбрасывал дров. Горели сопки.
- Камень не горит!..
- Горит!..
- Горит!..
Опять наступление.
Кто-то бежит к поезду и падает. Отбегает обратно и опять бежит.
- Это наступление?
Ерунда.
Они полежат - эти в кустарниках, встанут, отбегут и опять.
...Побежали!..
---------------
Через пулеметы, мимо звонких маленьких жерл, пронесся и пал в вагоны
каменный густой рев:
- Оо-у-ое!..
И тонко, тонко:
- Ой... Ой!..
Солдат со впавшими серыми щеками сказал:
- Причитают... там в тайге, бабы по ним!..
И осел на скамью.
Пуля попала ему в ухо и на другой стороне головы прорвала дыру в ку-
лак.
- Почему видно все во тьме? - сказал Незеласов.
Там костры, а тут должно быть темно.
Костры во тьме, за ними рев баб. А может быть сопки ревут?..
- Ерунда!.. Сопки горят!..
- Нет, тоже ерунда, это горят костры!..
Пулеметчик обжег бок и заплакал по-мальчишески.
Старый, бородатый, как поп, доброволец пристрелил его из нагана.
Капитан хотел закричать, но почему-то смолчал и только потрогал свои
сухие, как бумага, и тонкие веки.
---------------
Карабин становился тяжелей, но надо для чего-то таскать его с собой.
У капитана Незеласова белая мягкая кожа и на ней, как цветок на шел-
ку, - глаза.
Уже проходит ночь. Скоро взойдет солнце.
Бледноволосый солдатик спал у пулемета, а тот стрелял сонный. Хотя,
быть может, стрелял и не его пулемет, а соседа. Или у соседа спал пуле-
мет, а сосед кричал:
- Туды вашу!.. туды вашу!..
---------------
От горла к подбородку тянулась боль, словно гвоздем сцарапывали кожу.
И тут увидал Незеласов у своего лица: трясутся худые руки с грязными
длинными ногтями.
Потом забыл об этом. Многое забыл в эту ночь... Что-то нужно забы-
вать, а то тяжело все нести... тяжело...
И вдруг тишина...
Там, за порогами вагонов, в кустарниках.
Нужно уснуть. Кажется, утро, а может быть вечер. Не нужно помнить все
дни...
Не стреляют там, в сопках. У насыпи лежат спокойные, выпачкавшиеся в
крови мужики. Лежать им, конечно, неудобно.
А здесь на глаза - тьма. Ослеп капитан.
- Это от тишины...
И глазами и душой ослеп. Показалось даже весело.
Но тут все почувствовали, сначала слегка, а потом точно обжигаясь, -
тишину терпеть нельзя.
Бледноволосый солдат, поднимая руки, побежал к дверям.
- Тьма. В тьме не видно его поднятых рук.
И капитан сразу почувствовал: сейчас из всех семи вагонов бросились к
дверям люди. По песку легче держаться и можно куда-то убежать...
---------------
На мгновенье стошнило. Тошнота не только в животе, но и в ногах, в
руках, в плече. Но плечо вдруг ослабло, а под ногой капитан почувствовал
траву, и колени скосились.
Впереди себя увидел капитан бородатую рубаху, на штыке погон и кусок
мяса...
... Его, капитана Незеласова, мясо...
Котлеты из свиного мяса... Ресторан "Олимпия"... Мексиканский негр
дирижирует румынским... Осина... Осень...
---------------
Поезда на насыпи нет. Значит - ночь. Пощупал под рукой - волос чело-
веческий в поту. Половина оторванного уха, как суконка, прореха, гвоздем
разорвал...
... Кустарник - в руке, а другой руки не чувствует. Кустарник можно
отломить спокойно и даже сунуть в рот. Это не ухо.
А на сапоге карабин, значит тоже из поезда ушел.
Незеласов обрадовался. Не мог вспомнить, откуда очутился пояс с пат-
ронами поверх френча.
Чему-то поверил.
Рассмеялся и, может быть, захохотал.
Вязко пахнул кустарник теплой кровью. Из сопок дул черный колючий ве-
тер, дул ветвями длинными и мокрыми. Может быть, мокрые в крови...
Дальше прополз Обаб со щенком под мышкой. Его галифе было похоже на
колеса телеги.
Вытянулся бледноволосый, доложил тихо:
- Прикажете выезжать?
- Пошел к чорту!
Беженка в коричневом манто зашептала в ухо:
- Идут!.. идут!..
Капитан Незеласов и сам знал, что идут. Ему нужно занять удобную по-
зицию. Он пополз на холм, поднял карабин и выстрелил.
Но одной руки оказывается не хватает. Одной рукой неудобно. Но можно
на колено. С колена мушки не видать... Почему не стрелял в поезде, а
здесь...
Здесь один, а ползет, ишь их сколько, бородатые, сволочь в землю по-
падают, а то бы...
Так стрелял торопливо капитан Незеласов в тьму до тех пор, пока не
расстрелял все патроны.
Потом отложил карабин, сполз с холма в куст и, уткнув лицо в траву, -
умер.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

I.

В жирных темных полях сытно шумели гаоляны.
Медный китайский дракон желтыми звенящими кольцами бьется в лесу. А в
кольцах перекатываются, звенят, грохочут квадратные серые коробки...
На желтой чешуе дракона - дым, пепел, искры...
Сталь по стали звенит, кует!..
Дым. Искры. Гаоляны. Тучные поля.
Может быть дракон китайский из сопок, может быть леса... Желтые
листья, желтое небо, желтая насыпь.
Гаоляны!..
---------------
У дверцы купэ лысолицый старикашка, примеряя широчайшие синие галифе
прапорщика Обаба, мальчишески задорным голосом кричал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11