Надо позвать. Выходит, мы в
сопках-то зря сидели, как кура на испорченных яйцах. Нас, товарищ, мно-
га... тысчи...
- Японцев сорок.
- Это верна, как вшей могут сдавить. А только пойдет.
- Кто?
- Мир. Мужик хочет.
- Эс-эровщины в вас много, товарищ Знобов. Землей от вас несет.
- А от вас колбасой.
Пеклеванов захохотал каким-то пестрым смехом.
- Водкой поподчую, хотите? - предложил он. - Только долго не сидите и
правительство не ругайте. Следят!
- Мы втихомолку - ответил Знобов.
Выпив стакан водки, Знобов вспотел и, вытирая лицо полотенцем, ска-
зал, хмельно икая:
- Ты, парень, не сердись - прохлаждайся, а сначалу не понравился ты
мне, что хошь.
- Прошло?
- Теперь ничего. Мы, брат, мост взорвем, а потом броневик там такой
есть.
- Где?
Знобов распустил руки:
- По линии... ходит. Четырнадцать там, и еще цифры. Зовут. Народу
много погубил. Может, мильон народу срезал. Так мы ево... тово...
- В воду?
- Зачем в воду. Мы по справедливости. Добро казенное, мы так возьмем.
- На нем орудия.
- Опять ничего не значит. Постольку, поскольку выходит и на какого
чорта...
Знобов вяло качнул головой:
- Водка у тебя крепкая. Тело у меня, как земля - не слухат чело-
вечьего говору. Свое прет!
Он поднял ногу на порог, сказал:
- Прощай. Предыдущий ты человек, ей-Богу.
Пеклеванов отрезал кусочек колбасы, выпил водки и, глядя на засижен-
ную мухами стену, сказал:
- Да-а... предыдущий...
Он весело ухмыльнулся, достал лист бумаги и, сильно скрипя пером,
стал писать проект инструкции восставшим военным частям.
III.
На улице Знобов увидел у палисадника японского солдата в фуражке с
красным околышем и в желтых гетрах. Солдат нес длинную эмалированную
миску. У японца был жесткий маленький рот и редкие, как стрекозьи кры-
лышки, усики.
- Обожди-ка! - сказал Знобов, взяв его за рукав.
Японец резко отдернул руку и строго спросил:
- Ню?
Знобов скривил лицо и передразнил:
- Хрю! Чушка ты, едрена вошь! К тебе с добром, а ты с хрю-ю. В Бога
веруешь?
Японец призакрыл глаза и из-под загнутых, как углы крыш пагоды, рес-
ниц, оглядел поперек Знобова - от плеча к плечу, потом оглядел сапоги и,
заметив на них засохшую желтую грязь, сморщил рот и хрипло сказал:
- Русика сюполочь! Ню?..
И, прижимая к ребрам миску, неторопливо отошел.
Знобов поглядел ему вслед на задорно блестевшие бляшки пояса и сказал
с сожалением:
- Дурак ты, я тебе скажу!
ГЛАВА ПЯТАЯ.
I.
Казак изнеможенно ответил:
- Так точно... с документами...
Мужик стоял, откинув туловище, и похожая на рыжий платок борода плот-
но прижималась к груди.
Казак, подавая конверт, сказал:
- За голяшками нашли!
Молодой крупноглазый комендант станции, обессиленно опираясь на низ-
кий столик, стал допрашивать партизана.
- Ты... какой банды... Вершининской?
Капитан Незеласов, вдавливая раздражение, гладил ладонями грязно пах-
нущую, как солдатская портянка, скамью комендантской и зябко вздрагивал.
Ему хотелось уйти, но постукивавший в соседней комнате аппарат телеграфа
не пускал:
- "Может... приказ... может..."
Комендант, передвигая тускло блестевшие четырехугольники бумажек, из-
нуренным голосом спросил:
- Какое количество... Что?.. Где?..
Со стен, когда стучали входной дверью, откалывалась штукатурка. Незе-
ласову казалось, что комендант притворяется спокойным.
"Угодить хочет... бронепоезд... дескать, наши..."
А у самого внутри такая боль, какая бывает, когда медведь проглатыва-
ет ледяшку с вмороженной спиралью китового уса. Ледяшка тает, пружина
распрямляется, рвет внутренности - сначала одну кишку, потом другую...
Мужик говорил закоснелым смертным говором и только при словах:
- Город-то, бают, узяли наши.
Строго огляделся, но, опять обволоклый тоской, спрятал глаза.
Румяное женское лицо показалось в окошечке:
- Господин комендант, из города не отвечают.
Комендант сказал:
- Говорят, не расстреливают - палками...
- Что? - спросило румяное лицо.
- Работайте, вам-то что! Вы слышали, капитан?
- Может... все может... Но, ведь, я думаю...
- Как?
- Партизаны перерезали провода. Да, перерезали, только...
- Нет, не думаю. Хотя!..
Когда капитан вышел на платформу, комендант, изнуренно кладя на подо-
конник свое тело, сказал громко:
- Арестованного прихватите.
Рыжебородый мужик сидел в поезде неподвижно. Кровь ушла внутрь, лицо
и руки ослизли, как мокрая серая глина.
Когда в него стреляли, солдатам казалось, что они стреляют в труп.
Поэтому, наверное, один солдат приказал до расстрела:
- А ты сапоги-то сейчас сними, а то потом возись.
Обыклым движением мужик сдернул сапоги.
Противно было видеть потом, как из раны туго ударила кровь.
Обаб принес в купэ щенка - маленький сверточек слабого тела. Сверто-
чек неуверенно переполз с широкой ладони прапорщика на кровать и заску-
лил.
- Зачем вам? - спросил Незеласов.
Обаб как-то не по своему ухмыльнулся:
- Живость. В деревне у нас - скотина. Я уезда Барнаульского.
- Зря... да, напрасно, прапорщик.
- Чего?
- Кому здесь нужен ваш уезд?.. Вы... вот... прапорщик Обаб, да золо-
топогонник и... враг революции. Никаких.
- Ну? - жестко проговорил Обаб.
И, точно отплескивая чуть заметное наслаждение, капитан проговорил:
- Как таковой... враг революции... выходит, подлежит уничтожению.
Обаб мутно посмотрел на свои колени, широкие и узловатые пальцы рук,
напоминавшие сухие корни, и мутным, тягучим голосом проговорил:
- Ерунда. Мы их в лапшу искрошим!
На ходу в бронепоезде было изнурительно душно. Тело исходило потом,
руки липли к стенам, скамейкам.
Только когда выводили и расстреливали мужика с рыжей бородой, в вагон
слабо вошел хилый больной ветер и слегка освежил лица. Мелькнул кусок
стального неба, клочья изорванных немощных листьев с кленов.
Тоскливо пищал щенок.
Капитан Незеласов ходил торопливо по вагонам и визгливо по-женски ру-
гался. У солдат были вялые длинные лица и капитан брызгал словами:
- Молчать, гниды. Не разговаривать, молчать!..
Солдаты еще более выпячивали скулы и пугались своих воспаленных мыс-
лей. Им при окриках капитана казалось, что кто-то, не признававший дис-
циплины, тихо скулит у пулеметов, у орудий.
Они торопливо оглядывались.
Стальные листы, покрывавшие хрупкие деревянные доски, несло по ров-
ным, как спички, рельсам - к востоку, к городу, к морю.
II.
Син-Бин-У направили разведчиком.
В плетеную из ивовых прутьев корзинку он насыпал жареных семячек, на
дно положил револьвер и, продавая семячки, хитро и радостно улыбался.
Офицер в черных галифэ с серебряными двуполосыми галунами, заметив
радостно изнемогающее лицо китайца, наклонился к его лицу и торопливо
спросил:
- Кокаин, что, есть?
Син-Бин-У плотно сжал колпачки тонких, как шолк, век и, точно сожа-
лея, ответил:
- Нетю!
Офицер строго выпрямился.
- А что есть?
- Семечки еси.
- Жидам продались, - сказал офицер, отходя. - Вешать вас надо!
Тонкогрудый солдатик в голубых обмотках и в шинели, похожей на гряз-
ный больничный халат, сидел рядом с китайцем и рассказывал:
- У нас, в Семипалатинской губернии, брат китаеза, арбуз совсем осо-
бенный - китайскому арбузу далеко.
- Шанго, - согласился китаец.
- Домой охота, а меня к морю везут.
- Сытупай.
- Куда?
- Дамой.
- Устал я. Повезут, поеду, а самому итти - сил нету.
- Семичика мынога.
- Чего?
Китаец встряхнул корзинку. Семячки сухо зашуршали, запахло теплой зо-
лой от них.
- Семичики мынога у русика башку. У-ух... Шибиршиты...
- Что шебуршит?
- Семичика, зелена-а...
- А тебе что же, камень надо, чтоб голове-то лежал?
Китаец одобрительно повел губами и, указывая на проходившего широко-
го, но плоского офицера в сером френче, спросил:
- Кто?
- Капитан Незеласов, китаеза, начальник бронепоезда. В город требуют
поезд, уходит. Перережут тут нас партизаны-то, а?
- Шанго.
- Для тебя все шанго, а мы кумекай тут!
Русоглазый парень с мешком, из которого торчал жидкий птичий пух, ос-
тановился против китайца и весело крикнул:
- Наторговал?
Китаец вскочил торопливо и пошел за парнем.
Бронепоезд вышел на первый путь. Беженцы жадно и тоскливо посмотрели
на него с перрона и зашептались испуганно. Изнеможенно прошли казаки.
Седой длиннобородый старик рыдал возле кипяточного крана и, когда он вы-
тирал слезы, видно было - руки у него маленькие и чистенькие.
Солдатик прошел мимо с любопытством и скрытой радостью оглядываясь,
посмотрел в бочку, наполненную гнило пахнущей, похожей на ржавую медь,
водой.
- Житьишко! - сказал он любовно.
III.
Ночью стало совсем душно. Духота густыми непреодолимыми волнами рва-
лась с мрачных чугунно-темных полей, с лесов - и, как теплую воду, ее
ощущали губы и с каждым вздохом грудь наполнялась тяжелой как мокрая
глина, тоской.
Сумерки здесь коротки, как мысль помешанного. Сразу - тьма. Небо в
искрах. Искры бегут за паровозом, паровоз рвет рельсы, тьму и беспомощно
жалко ревет.
А сзади наскакивают горы, лес. Наскочут и раздавят, как овца жука.
Прапорщик Обаб всегда в такие минуты ел. Торопливо хватал из холщево-
го мешка яйца, срывал скорлупу, втискивал в рот хлеб, масло, мясо. Мясо
любил полусырое и жевал его передними зубами, роняя липкую, как мед,
слюну на одеяло. Но внутри попрежнему был жар и голод.
Солдат-денщик разводил чаем спирт, на остановках приносил корзины
провизии, недоумело докладывая:
- С городом, господин прапорщик, сообщения нет.
Обаб молчал, хватая корзину и узловатыми пальцами вырывал хлеб и если
не мог больше его съесть, сладострастно тискал и мял, отшвыривая затем
прочь.
Спустив щенка на пол и следя за ним мутным медленным взглядом, Обаб
лежал неподвижно. Выступала на теле испарина. Особенно неприятно было,
когда потели волосы.
Щенок, тоже потный, визжал. Визжали буксы. Грохотала сталь - точно
заклепывали...
У себя в купэ жалко и быстро вспыхивая, как спичка на ветру, бормотал
Незеласов:
- Прорвемся... к чорту!.. Нам никаких командований... Нам плевать!..
Но так-же, как и вчера, версту за верстой, как Обаб пищу, торопливо и
жадно хватал бронепоезд - и не насыщался. Так же мелькали будки стрелоч-
ников и так же забитый полями, ветром и морем - жил на том конце рельс
непонятный и страшный в молчании город.
- Прорвемся, - выхаркивал капитан и бежал к машинисту.
Машинист, лицом черный, порывистый, махая всем своим телом, кричал
Низеласову:
- Уходите!.. Уходите!..
Капитан, незаметно гримасничая, обволакивал машиниста словами:
- Вы не беспокойтесь... партизан здесь нет... А мы прорвемся, да,
обязательно... А вы скорей... А... Мы, все-таки...
Машинист был доброволец из Уфы, и ему было стыдно своей трусости.
Кочегар, тыча пальцем в тьму, говорил:
- У красной черты... Видите?..
Капитан глядел на закоптелый глаз машиниста и воспаленно думал о
"красной черте". За ней паровоз взорвется, сойдет с ума.
- Все мы... да... в паровоза...
Нехорошо пахло углем и маслом. Вспоминались бунтующие рабочие.
Незеласов внезапно выскакивал из паровоза и бежал по вагонам крича:
- Стреляй!..
Для чего-то подтянув ремни, солдаты становились у пулеметов и выпус-
кали в тьму пули. От знакомой работы аппаратов тошнило.
Являлся Обаб. Губы жирные, лицо потно блестело, и он спрашивал одно и
то же:
- Обстреливают? Обстреливают?
Капитан приказывал:
- Отставь!
- Усните, капитан!
Все в поезде бегало и кричало - вещи и люди. И серый щенок в купэ
прапорщика Обаба тоже пищал.
Капитан торопился закурить сигарету:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
сопках-то зря сидели, как кура на испорченных яйцах. Нас, товарищ, мно-
га... тысчи...
- Японцев сорок.
- Это верна, как вшей могут сдавить. А только пойдет.
- Кто?
- Мир. Мужик хочет.
- Эс-эровщины в вас много, товарищ Знобов. Землей от вас несет.
- А от вас колбасой.
Пеклеванов захохотал каким-то пестрым смехом.
- Водкой поподчую, хотите? - предложил он. - Только долго не сидите и
правительство не ругайте. Следят!
- Мы втихомолку - ответил Знобов.
Выпив стакан водки, Знобов вспотел и, вытирая лицо полотенцем, ска-
зал, хмельно икая:
- Ты, парень, не сердись - прохлаждайся, а сначалу не понравился ты
мне, что хошь.
- Прошло?
- Теперь ничего. Мы, брат, мост взорвем, а потом броневик там такой
есть.
- Где?
Знобов распустил руки:
- По линии... ходит. Четырнадцать там, и еще цифры. Зовут. Народу
много погубил. Может, мильон народу срезал. Так мы ево... тово...
- В воду?
- Зачем в воду. Мы по справедливости. Добро казенное, мы так возьмем.
- На нем орудия.
- Опять ничего не значит. Постольку, поскольку выходит и на какого
чорта...
Знобов вяло качнул головой:
- Водка у тебя крепкая. Тело у меня, как земля - не слухат чело-
вечьего говору. Свое прет!
Он поднял ногу на порог, сказал:
- Прощай. Предыдущий ты человек, ей-Богу.
Пеклеванов отрезал кусочек колбасы, выпил водки и, глядя на засижен-
ную мухами стену, сказал:
- Да-а... предыдущий...
Он весело ухмыльнулся, достал лист бумаги и, сильно скрипя пером,
стал писать проект инструкции восставшим военным частям.
III.
На улице Знобов увидел у палисадника японского солдата в фуражке с
красным околышем и в желтых гетрах. Солдат нес длинную эмалированную
миску. У японца был жесткий маленький рот и редкие, как стрекозьи кры-
лышки, усики.
- Обожди-ка! - сказал Знобов, взяв его за рукав.
Японец резко отдернул руку и строго спросил:
- Ню?
Знобов скривил лицо и передразнил:
- Хрю! Чушка ты, едрена вошь! К тебе с добром, а ты с хрю-ю. В Бога
веруешь?
Японец призакрыл глаза и из-под загнутых, как углы крыш пагоды, рес-
ниц, оглядел поперек Знобова - от плеча к плечу, потом оглядел сапоги и,
заметив на них засохшую желтую грязь, сморщил рот и хрипло сказал:
- Русика сюполочь! Ню?..
И, прижимая к ребрам миску, неторопливо отошел.
Знобов поглядел ему вслед на задорно блестевшие бляшки пояса и сказал
с сожалением:
- Дурак ты, я тебе скажу!
ГЛАВА ПЯТАЯ.
I.
Казак изнеможенно ответил:
- Так точно... с документами...
Мужик стоял, откинув туловище, и похожая на рыжий платок борода плот-
но прижималась к груди.
Казак, подавая конверт, сказал:
- За голяшками нашли!
Молодой крупноглазый комендант станции, обессиленно опираясь на низ-
кий столик, стал допрашивать партизана.
- Ты... какой банды... Вершининской?
Капитан Незеласов, вдавливая раздражение, гладил ладонями грязно пах-
нущую, как солдатская портянка, скамью комендантской и зябко вздрагивал.
Ему хотелось уйти, но постукивавший в соседней комнате аппарат телеграфа
не пускал:
- "Может... приказ... может..."
Комендант, передвигая тускло блестевшие четырехугольники бумажек, из-
нуренным голосом спросил:
- Какое количество... Что?.. Где?..
Со стен, когда стучали входной дверью, откалывалась штукатурка. Незе-
ласову казалось, что комендант притворяется спокойным.
"Угодить хочет... бронепоезд... дескать, наши..."
А у самого внутри такая боль, какая бывает, когда медведь проглатыва-
ет ледяшку с вмороженной спиралью китового уса. Ледяшка тает, пружина
распрямляется, рвет внутренности - сначала одну кишку, потом другую...
Мужик говорил закоснелым смертным говором и только при словах:
- Город-то, бают, узяли наши.
Строго огляделся, но, опять обволоклый тоской, спрятал глаза.
Румяное женское лицо показалось в окошечке:
- Господин комендант, из города не отвечают.
Комендант сказал:
- Говорят, не расстреливают - палками...
- Что? - спросило румяное лицо.
- Работайте, вам-то что! Вы слышали, капитан?
- Может... все может... Но, ведь, я думаю...
- Как?
- Партизаны перерезали провода. Да, перерезали, только...
- Нет, не думаю. Хотя!..
Когда капитан вышел на платформу, комендант, изнуренно кладя на подо-
конник свое тело, сказал громко:
- Арестованного прихватите.
Рыжебородый мужик сидел в поезде неподвижно. Кровь ушла внутрь, лицо
и руки ослизли, как мокрая серая глина.
Когда в него стреляли, солдатам казалось, что они стреляют в труп.
Поэтому, наверное, один солдат приказал до расстрела:
- А ты сапоги-то сейчас сними, а то потом возись.
Обыклым движением мужик сдернул сапоги.
Противно было видеть потом, как из раны туго ударила кровь.
Обаб принес в купэ щенка - маленький сверточек слабого тела. Сверто-
чек неуверенно переполз с широкой ладони прапорщика на кровать и заску-
лил.
- Зачем вам? - спросил Незеласов.
Обаб как-то не по своему ухмыльнулся:
- Живость. В деревне у нас - скотина. Я уезда Барнаульского.
- Зря... да, напрасно, прапорщик.
- Чего?
- Кому здесь нужен ваш уезд?.. Вы... вот... прапорщик Обаб, да золо-
топогонник и... враг революции. Никаких.
- Ну? - жестко проговорил Обаб.
И, точно отплескивая чуть заметное наслаждение, капитан проговорил:
- Как таковой... враг революции... выходит, подлежит уничтожению.
Обаб мутно посмотрел на свои колени, широкие и узловатые пальцы рук,
напоминавшие сухие корни, и мутным, тягучим голосом проговорил:
- Ерунда. Мы их в лапшу искрошим!
На ходу в бронепоезде было изнурительно душно. Тело исходило потом,
руки липли к стенам, скамейкам.
Только когда выводили и расстреливали мужика с рыжей бородой, в вагон
слабо вошел хилый больной ветер и слегка освежил лица. Мелькнул кусок
стального неба, клочья изорванных немощных листьев с кленов.
Тоскливо пищал щенок.
Капитан Незеласов ходил торопливо по вагонам и визгливо по-женски ру-
гался. У солдат были вялые длинные лица и капитан брызгал словами:
- Молчать, гниды. Не разговаривать, молчать!..
Солдаты еще более выпячивали скулы и пугались своих воспаленных мыс-
лей. Им при окриках капитана казалось, что кто-то, не признававший дис-
циплины, тихо скулит у пулеметов, у орудий.
Они торопливо оглядывались.
Стальные листы, покрывавшие хрупкие деревянные доски, несло по ров-
ным, как спички, рельсам - к востоку, к городу, к морю.
II.
Син-Бин-У направили разведчиком.
В плетеную из ивовых прутьев корзинку он насыпал жареных семячек, на
дно положил револьвер и, продавая семячки, хитро и радостно улыбался.
Офицер в черных галифэ с серебряными двуполосыми галунами, заметив
радостно изнемогающее лицо китайца, наклонился к его лицу и торопливо
спросил:
- Кокаин, что, есть?
Син-Бин-У плотно сжал колпачки тонких, как шолк, век и, точно сожа-
лея, ответил:
- Нетю!
Офицер строго выпрямился.
- А что есть?
- Семечки еси.
- Жидам продались, - сказал офицер, отходя. - Вешать вас надо!
Тонкогрудый солдатик в голубых обмотках и в шинели, похожей на гряз-
ный больничный халат, сидел рядом с китайцем и рассказывал:
- У нас, в Семипалатинской губернии, брат китаеза, арбуз совсем осо-
бенный - китайскому арбузу далеко.
- Шанго, - согласился китаец.
- Домой охота, а меня к морю везут.
- Сытупай.
- Куда?
- Дамой.
- Устал я. Повезут, поеду, а самому итти - сил нету.
- Семичика мынога.
- Чего?
Китаец встряхнул корзинку. Семячки сухо зашуршали, запахло теплой зо-
лой от них.
- Семичики мынога у русика башку. У-ух... Шибиршиты...
- Что шебуршит?
- Семичика, зелена-а...
- А тебе что же, камень надо, чтоб голове-то лежал?
Китаец одобрительно повел губами и, указывая на проходившего широко-
го, но плоского офицера в сером френче, спросил:
- Кто?
- Капитан Незеласов, китаеза, начальник бронепоезда. В город требуют
поезд, уходит. Перережут тут нас партизаны-то, а?
- Шанго.
- Для тебя все шанго, а мы кумекай тут!
Русоглазый парень с мешком, из которого торчал жидкий птичий пух, ос-
тановился против китайца и весело крикнул:
- Наторговал?
Китаец вскочил торопливо и пошел за парнем.
Бронепоезд вышел на первый путь. Беженцы жадно и тоскливо посмотрели
на него с перрона и зашептались испуганно. Изнеможенно прошли казаки.
Седой длиннобородый старик рыдал возле кипяточного крана и, когда он вы-
тирал слезы, видно было - руки у него маленькие и чистенькие.
Солдатик прошел мимо с любопытством и скрытой радостью оглядываясь,
посмотрел в бочку, наполненную гнило пахнущей, похожей на ржавую медь,
водой.
- Житьишко! - сказал он любовно.
III.
Ночью стало совсем душно. Духота густыми непреодолимыми волнами рва-
лась с мрачных чугунно-темных полей, с лесов - и, как теплую воду, ее
ощущали губы и с каждым вздохом грудь наполнялась тяжелой как мокрая
глина, тоской.
Сумерки здесь коротки, как мысль помешанного. Сразу - тьма. Небо в
искрах. Искры бегут за паровозом, паровоз рвет рельсы, тьму и беспомощно
жалко ревет.
А сзади наскакивают горы, лес. Наскочут и раздавят, как овца жука.
Прапорщик Обаб всегда в такие минуты ел. Торопливо хватал из холщево-
го мешка яйца, срывал скорлупу, втискивал в рот хлеб, масло, мясо. Мясо
любил полусырое и жевал его передними зубами, роняя липкую, как мед,
слюну на одеяло. Но внутри попрежнему был жар и голод.
Солдат-денщик разводил чаем спирт, на остановках приносил корзины
провизии, недоумело докладывая:
- С городом, господин прапорщик, сообщения нет.
Обаб молчал, хватая корзину и узловатыми пальцами вырывал хлеб и если
не мог больше его съесть, сладострастно тискал и мял, отшвыривая затем
прочь.
Спустив щенка на пол и следя за ним мутным медленным взглядом, Обаб
лежал неподвижно. Выступала на теле испарина. Особенно неприятно было,
когда потели волосы.
Щенок, тоже потный, визжал. Визжали буксы. Грохотала сталь - точно
заклепывали...
У себя в купэ жалко и быстро вспыхивая, как спичка на ветру, бормотал
Незеласов:
- Прорвемся... к чорту!.. Нам никаких командований... Нам плевать!..
Но так-же, как и вчера, версту за верстой, как Обаб пищу, торопливо и
жадно хватал бронепоезд - и не насыщался. Так же мелькали будки стрелоч-
ников и так же забитый полями, ветром и морем - жил на том конце рельс
непонятный и страшный в молчании город.
- Прорвемся, - выхаркивал капитан и бежал к машинисту.
Машинист, лицом черный, порывистый, махая всем своим телом, кричал
Низеласову:
- Уходите!.. Уходите!..
Капитан, незаметно гримасничая, обволакивал машиниста словами:
- Вы не беспокойтесь... партизан здесь нет... А мы прорвемся, да,
обязательно... А вы скорей... А... Мы, все-таки...
Машинист был доброволец из Уфы, и ему было стыдно своей трусости.
Кочегар, тыча пальцем в тьму, говорил:
- У красной черты... Видите?..
Капитан глядел на закоптелый глаз машиниста и воспаленно думал о
"красной черте". За ней паровоз взорвется, сойдет с ума.
- Все мы... да... в паровоза...
Нехорошо пахло углем и маслом. Вспоминались бунтующие рабочие.
Незеласов внезапно выскакивал из паровоза и бежал по вагонам крича:
- Стреляй!..
Для чего-то подтянув ремни, солдаты становились у пулеметов и выпус-
кали в тьму пули. От знакомой работы аппаратов тошнило.
Являлся Обаб. Губы жирные, лицо потно блестело, и он спрашивал одно и
то же:
- Обстреливают? Обстреливают?
Капитан приказывал:
- Отставь!
- Усните, капитан!
Все в поезде бегало и кричало - вещи и люди. И серый щенок в купэ
прапорщика Обаба тоже пищал.
Капитан торопился закурить сигарету:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11